М.В. Вишнякъ

Два пути: Февраль и Октябрь

Предисловіе

Какъ бы ни относитъся къ русской революціи отвергатъ ее или признаватъ, какъ «фактъ» или какъ «принципъ», проклинатъ или благословлятъ, видетъ въ ней явление положителъпое, сравнимое по историческому значению съ христіанствомъ (Блокъ, Барбюсъ), или отрицателъное, демоническое, «врага небесъ и зло природы», – во всехъ случаяхъ это событие исключителъное, отбрасывающее свою тень на всю современную исторію и кулътуру.

Еслі о ХІХ-м веке говорили, что онъ стоялъ подъ знакомъ 89 года и событий великой французской революции, – о нашемъ веке скажутъ, что он находился подъ знакомъ 17-го года и событий русской революции. Отсюда неизбываныя – и повторныя – попытки уразумітъ истоки русской революціи, познатъ ея смыслъ, y всякого, кто хочетъ постичь движеніе временъ и звучание эпохи. Для русскаго же человека, кто бы онъ ни былъ, гражданин или обывателъ, философъ или историкъ, эmu попытки подсказываются и прикладнымъ мотивомъ: въ думахъ о своемъ быломъ извлечъ урокъ для будущаго.

«Февралъ и Октябръ» – нe И cm о р и я русской революцги и нe претендуютъ ею бытъ. Не являясь «связнымъ разсказомъ» о событіяхъ русской революции даже нe упоминая болъшинства фактовъ, предлагаемая книга, конечно, никакъ нe можетъ считатъся и политической историей революции.

Но задача кпиги, – можетъ бътъ, лишъ необоснованная {3} ея претензия, – служитъ все жв историческому познанию русской революции. Не пересказомъ установленныхъ фактовъ или установленныхъ новыхъ, a o c в ещ е н i e м ъ m o ч е к ъ з р е н и я, съ которыхъ воспринимаются вообще все факты и событія, и которыя обыкновенно предрешаютъ если нe содержание, то общее направленіе писанныхъ историй.

Конечно, необходимо и знаніе фактовъ, и добросовестное собираніе документовъ и всякаго рода свидетельствъ. Не следуетъ, однако, увлекатъся темъ, что существуютъ «голые» факты или что факты имеютъ способность «говорить за себя». Это – глубокое заблуждение, пережитокъ стараго наивно-эмпирическаго подхода къ историческому познанию.

Мало установитъ точные факты, надо ихъ и истолковатъ. И толкование это сказывается уже въ процессе «установки» фактовъ, въ выборе однихъ и отборе другихъ, въ самомъ ихъ изложении и хронологической и логической разстановки. 0 п и c a m ъ собыие еще нe значитъ его постичъ. Для этого надо еще описанныя событія с ц е п и m ъ одно съ другимъ въ конкретной обстановке, с в я з a m ъ их вместе въ некий общий процессъ, что предполагаетъ определенное отпошение къ явлению, т.е. наличностъ нe толъко глазъ, но и взглядовъ и точекъ зрения.

Задание – или претензия – автора идетъ и далъше. Онъ озабоченъ нe столъко изобличеніемъ историй, уже написанныхъ современниками – участниками описываемыхъ ими событий, сколъко желаніемъ предостеречъ отъ повторения допущенныхъ погрешностей лично не заинтересованными въ тяжбе и способными писатъ исторію нелицепріятно, sine ira et studio, co знанием всехъ фактовъ и докуметовъ съ выслушаніемъ и учетомъ всехъ сторонъ и точекъ зрения. {4}

Ta «cmopoнa», къ которой принадлежалъ – и принадлежитъ – по своимъ политическимъ симпатиямъ авторъ, не имеетъ с в о е й писанной истории русской революции, въ качестве «связнаго разсказа о всехъ восъми месяцахъ февралъской революции», что справедливо вменяетъ въ заслугу себе и Ник. Суханову П. Н. Милюковъ. Это обстоятелъство смущаетъ автора темъ менъше, что онъ, какъ видно будетъ изъ далънейшаго, вообще оспариваетъ возможностъ составленія подлиной истории въ пылу незавершенныхъ еще битвъ и споровъ, Но передъ теми, кто будетъ писатъ нe собственную с в о ю «исторію», a исторію прошлаго, передъ ними авторъ хотелъ бы сделатъ уже сейчасъ свою «заявку»: заявитъ протестъ противъ сделанныхъ уже искажений, заявляя свою точку зреніл на пережитое.

Въ качестве современника–очевидца авторъ хотелъ бы предупредить появленіе – или хотя бы ослабитъ эффектъ – б y д y щ и х ъ л е г е н д ъ о русской революции, которыя нe преминутъ, конечно, создатъ русские Тэны и Мишлэ, каждый Ha свой ладъ, нe только по откровенно политическим соображеніямъ, какъ сейчасъ, нo u подъ прикрытиемъ исторического знанія, беря революцию en bloc u ставя Мартъ и Октябрь въ общую массу, или «глыбу», въ некое поприщинское «Мартобря».

Несмотря на все наши неудачи, – отчасти и благодаря имъ, – кое въ чемъ мы гораздо более искушены, чемъ многие признанные удачники. И въ томъ, ч m o m a к о е революция, подлинная и вообще единственно возможная, мы теперъ жизненно осведомлены гораздо лучше, чемъ многие заслуженные авторитеты по истории различныхъ революций. На собственномъ духовномъ опыте познали то, что революции происходятъ вoвce нe такъ, какъ ихъ позднее описываютъ Ламартины, Тэпы и даже Олары.

Переживъ революцию въ политической реальности, a нe {5} въ паучпо-историческомъ воспроизведении по архивнымъ данным, мы имели возможность ощутитъ еянепосредственное дыханіе, ея біения и трагически-безысходныя противоречия. И такое, почти физиологическое восприятие ритма событий, цветовъ и теней революции, нe только субъективно убедительнее всякого последующаго книжнаго знания. Оно и о бъ е к т и в н о поучительнее.

Если въ революции, какъ и въ истории вообще, и можно искатъ некій «разумъ», – его приходится искатъ въ общихъ ея тенденціяхъ или завершенныхъ періодахъ, a нe въ каждой отделъной конкретности, иногда нелепой и пустой, нe подлежащей ни далънейшему разложению на составные элементы, ни осмысливанию. Мы нe склонны думать, что всякое событие было бы имманентно судъбе человеческой, a отсутствие y события смысла было бы равносилъно его небытию. Возвращение вспятъ, въ сторону, толчея, зигзаги и провалы – такие же необходимости «фантазерки-исторіи», какъ и революціи. И историку революции, какъ и всякому историку, угрожаютъ одновременно две одинаково серъезныя опасности: либо общий смыслъ растворитъ въ описании конкретныхъ фактовъ и событий, либо индивидуалъно-конкретное, неповторимое и случайное утопитъ въ общемъ и неизбежномъ.

Въ этомъ отношении наивный эмпиризмъ историческаго описания нe более способствуетъ проникновению въ существо историческаго процесса, чемъ исторический панлогизмъ, взыскующий смысла въ каждомъ отрезке времени и вносящий разумъ – часто отъ ceбя – во всякое явленіе жизни.

Авторъ стремился избежатъ и moй, u другой опасности. И методъ, кторому онъ следовалъ, нe отрицаетъ фактовъ, нe боится ихъ, нe избегаетъ на нихъ ссылатъся, чаще въ качестве иллюстрации къ мысли, нежели решающаго {6} доказателъства. Пытаясъ сгуститъ газообразно-летучіе факты въ некоторое более плотное ядро, чтобы извлечь изъ него сверхъ-эмирический смыслъ, авторъ въ то же время весъма далекъ отъ, такъ называемой, типологичеекой формы исторического познания, способной, по удостоверенію ея сторонниковъ, «сгущатъ типическія черты изследуемаго явленія до некоего тахітит-а (въ пределе), быть можетъ, вообще нe встречающагося въ действителъности».

Какъ нu общъ – и субъетивенъ, конечно, – нашъ методъ, пределы его ограничены уже темь, что мы ищемъ смысла лишъ въ событияхъ земной исторіи, нe ставя вопроса о ея «финалъныхъ» целяхъ.

Другое своеобразие предлагаемой работы въ томь, что она посвящена проблеме революции, Февралю и Октябрю, но нe трактуетъ темы систематически. Составленнал изъ ряда очерковъ, написанныхъ въ разное время – болъшинство изъ нихъ первоначально публиковалисъ въ «Современныъ Запискахъ» – и излагающихъ различныя точки зрения, она проникнута нe толъко единствомъ темы, no u единствомъ отношенія къ предмету. Чтобы предупредитъ обычное возражение, что «критиковатъ легко, очерки, «отталкивающиеся» отъ точекъ зрения и взглядовъ В. А. Маклакова. П. Н. Милюкова, Ник. Суханова, Л. Троцкаго, И. 3. Штейнберга и Ф. А. Степуна, обрамлены – въ начале и конце – положителъными утверждениями автора о «Падении русскаго абсолютизма», «Смысле Февралл» и «Мифе Окября».

Конечно, пункты отталкивания въ известной мере случайны и далеко нe исчерпываютъ всего разнообразнаго множества индивидуалъныхъ точекъ зренигя. Не все виднейшие «историософы» русской революции подвергнуты разбору на страницахъ «Февраля и Октября», u нe все подвергшиеся этому разбору могутъ бытъ признаны «виднейшими». Не подверглисъ нu разбору, нu даже изложенію, въ частности, те {7}, чъя точка зренія ближе другихъ автору. Но главныя магистрали, по которымъ идутъ попытки уразуметъ смыслъ пережитого, – a нe перечеркнуть его безъ дальпейшаго, – какъ будто все же уловлены. Множественностъ же пунктовъ отталкивания связана уже съ природой метода, противъ котораго многое можно возраттъ, но который является традицион-нымъ для истории русской общественной мысли.

За очень редкими исключеніями эта традиция нe любила и нe знала «системъ» или «монографий», которыя породили бы новое течение мысли или направлеия, создали бы эпоху, – какъ говорятъ немцы. Публицистическая статъя, даже «Открытое Писъмо» въ журнале получали тогда больший резонансъ и производили часто большее впечатление. Безъ малаго сто летъ тому назадъ, скончавшийся еще совсемъ молодымъ, Валеріанъ Майковъ писалъ Тургеневу: «Какъ добитъся того, чтобы публика читала ученыя сочиненія? Я віделъ и вижу в критике eдuнcmвeннoe cpeдсmво заманитъ nyбликy въ сеmи интереса науки».

Уловление читателъскаго интереса путемъ критики – нe толъко въ русской традиции, но и – въ созвучии съ нынешней нервной и подвижнюй эпохой, плохо приспособленной къ познанию методическому и систематическому.

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года