главная / о сайте / юбилеи / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью
Анархическое движение в Волгограде 1989-1991 (из воспоминаний)
1. Живой анархист
Весна 1990 года. На Центральной набережной Волгограда очередной импровизированный митинг. Тон задают социал-демократы. На трибуне темпераментный оратор клеймит позором власти области и города, которые, пользуясь случаем, решили жилищный вопрос в свою пользу. Я стою в первых рядах митингующих, и мне ужасно хочется выступить. Подходит моя очередь. Я волнуюсь. У меня дрожат коленки. Взбираюсь, наконец, на трибуну и говорю. Голос не дрожит. Значит, волнение не заметно - уже хорошо. Впрочем, страх быстро проходит, особенно, когда замечаешь сочувствие в глазах экзальтированных старушек, стоящих в первых рядах. Клеймлю коммунистов и однопартийную систему, упирая на необходимость скорейшей передачи всей власти непосредственно народу, минуя партии. Последние слова произношу с надрывом в голосе. Замечаю, что мой судорожно сжатый кулак угрожает некоему гипотетическому субъекту, находящемуся чуть выше голов собравшихся, где-то в районе здания администрации области. Спускаюсь с трибуны под аплодисменты. Чувствую свою значимость. Впрочем, аплодируют здесь всем, даже тем, кто партию защищает. Пытаюсь слиться с толпой, но чьи-то цепкие пальцы хватают меня за пуговицу. «Можно вас на секундочку, молодой человек», - вопрошает рыжебородый старичок профессорского вида. Спустя пять минут в тени голубой ели, в стороне от бурлящей толпы, он горячо рассказывает о правильности только что сказанных мною слов. Старичок растроган. За 20 лет своего противления государству он впервые встретил единомышленника. «Да, да, вы абсолютно правы, - кричит он мне в ухо, пытаясь оттенить мегафонный рев оратора, - совершенно необходимо, чтобы власть принадлежала непосредственно народу. Без посредников. Без партий. Без государства вообще. Они (старичок кивает на митингующих) этого не понимают». Его глаза горят. Пальцы цепко сжимают мою пуговицу. «Они хотят подарить свою свободу новому дракону. Хотят препоручить ему свои судьбы. Хотят избавить себя от ответственности!..» Меня начинают терзать смутные сомнения. Я пытаюсь найти гуманный повод для побега, но не нахожу. Спасает положение известный подрывник устоев и организатор волгоградских партий Борис К. Он обращает на себя внимание старичка и пытается всучить ему для распространения кипу самиздатовской литературы. «Ну, кого я могу этой литературой осчастливить, дорогой мой? – спрашивает его старичок, - Ты же знаешь, где я работаю. Там интересуются совсем другими сферами!» Старичок, как оказалось, работал учителем в детской пенециарной системе. После непродолжительных препирательств он сунул в свою вместительную сумку бледно-зеленую кипу газеты «Прозрение», написал в моей записной книжке свои координаты и растворился в толпе.
- Знаешь, с кем ты сейчас беседовал? – подмигнул мне Борис, - это единственный в нашем крае толстовец.
- Он, что, почитатель его литературного творчества? - без особого энтузиазма отреагировал я.
- Эх, ты, увалень, он последователь его анархизма! - заявил Борис.
Так я впервые в жизни познакомился с живым анархистом.
2. Самозванцы
1990 год. Первомай. Толпы представителей волгоградских предприятий, учебных заведений и бюрократических организаций кристаллизуются в центрах сбора, скапливаясь вокруг PR-автомашин. Флаги и транспаранты раздаются в руки молодых и сильных. Те, кто постарше и послабее, пользуясь торжественностью обстановки, «соображают на троих».
Мы стоим в стороне, облокотившись о перила моста, и ждем своего часа. Разворачивать черно-красный стяг заранее нельзя. Бдительные профсоюзные лидеры могут заподозрить неладное и выдворить нас из своих рядов. Криминального содержания транспарант по той же причине свернут. Изредка мимо нас, не здороваясь, проходят знакомые социал-демократы. Их лица скорбны.
Мы пребываем в некотором оцепенении. Сергей П. созерцательно сплевывает с моста. Андрей З. рассказывает о своем желании поступить в военное училище. Остальные анархисты прохаживаются взад-вперед, нервно поглядывая на вокзальные куранты.
Наконец, колонны тронулись с места и с шутками-прибаутками направились в сторону центра. Со стороны театральной площади послышались здравницы и самовосхваление, стократно усиленные динамиками. Солнце бодро висит над Волгой, чутко освещая всенародную суету.
Мы внедряемся в проходящую мимо колонну. Держимся вместе у правого края, стараясь не раствориться в среде бойких комсомольцев. Тактика проста. И мы осуществляем ее без труда. Выходим на улицу Мира и разворачиваем агитку. Анархо-синдикалистский флаг бодро колышется на весеннем ветру. Транспарант бессовестно выпячивает свою сущность. Окружающие нас комсомольцы начинают по слогам вычитывать лозунг: «До-лой мо-но-по-лию КПСС на власть!» На ходу начинается дискуссия. Молодежь весело похихикивает. Слышатся слова одобрения. Убеленные сединой коммунисты требуют пресечь провокацию. Подходят интеллигентного вида люди в штатском и задают обыденные вопросы. Объясняем, что черный цвет – цвет свободы, красный – цвет борьбы, что мы анархисты и что КПСС давно пора отправить на свалку истории, передав всю власть народу. Мы чувствуем силу наших простых доводов. Наша речь начинает приобретать менторский тон. Люди в штатском внимательно слушают ликбез, бдительно запоминая наши особые приметы.
Проходя мимо трибун, мы разворачиваем транспарант в сторону трибун. Вижу, как направленная в нашу сторону телекамера, после осознания увиденного, делает судорожный рывок вбок. Главы города и области продолжают, как ни в чем не бывало, приветствовать нас. Видимо, их глаза уже устали воспринимать не меняющийся с годами первомайский репертуар. Моветон незамечен. Скандал не состоялся. Разочарованно фланируем мимо драмтеатра.
Проходящая мимо нас веселая парочка вопрошает: «А вы что за птицы?» Сообщаем свое политическое кредо. Они смеются и заявляют, что только что видели наших единомышленников: «Только вид у них намного анархичней вашего!» Мы возмущены, кто может быть анархичнее нас в этой первомайской толпе. Направляемся в указанный нам людской сгусток. Вскоре замечаем помятый бесцветный флаг, на котором синей краской небрежно начертано «Анархия - мать порядка!». Ниже изображены череп и кости. Под флагом обозначаются известные по старым фильмам анархо-типы: тельняшки на тщедушных юношеских телах, взлахмоченные кудри на долихокронных головах. Подходим. Знакомимся. Ведут себя нагло. Бьют себя в грудь, заявляя об искренности своих намерений. Мы в этой искренности сомневаемся, интеллигентно намекая на возможное применение грубой силы. Диалог начинает приобретать полифонические черты, только после вручения ребятам журнала «Община» и газеты «Набат». Псевдо-анархисты смущены. Они начинают осознавать, что есть, оказывается, люди, которые воспринимают анархизм всерьез. Один из них, наконец, вздыхает и говорит своему товарищу: «Ну, я же тебе говорил, что не надо этого делать!» Увидев печать раскаяния на их лицах, приглашаем псевдо-анархистов на нашу тусовку. Ребята сворачивают свое знамя и навсегда исчезают из нашей жизни. Сергей смотрит им вслед и, нахмурив брови, не естественным голосом произносит: «Самозванцы!»
3. Встретились. Поговорили.
Ленинград. Улица Майорова, 25. Дверь. Обветшалая краска, как с обгоревшей под солнцем спины, сползает безжизненной кожей. Внутри стайки анархистов снуют туда-сюда. Знакомства. Рукопожатия. «Хау, брат!» - ладонь хиппи мягкая не перетруждающая себя напряжением. Улыбки. Длинные волосы. Бороды. Смоляные усы. Новые лица. Старые разговоры.
Зал «Управления начальника такого-то», арендованный на week-end питерскими касовцами, переполнен. Плакат на всю стену: «К свободной федерации – без насилия и власти!» Флаги: черно-красный, черный, черный ассовский.
Знакомлюсь с делегатами. В качестве приманки использую газету «Пангея», корреспондентом которой послан на это мероприятие. Всем говорю, что «Пангея» - волгоградское анархическое издание. Удивляются: почему в ней ни слова не сказано о безвластии. Говорю, что так надо. Обывателя нужно подготовить. Соглашаются, что это действительно разумно.
Общаюсь с запорожскими казаками. Усатый и вихрастый Дмитрий Дундич жмет мне руку. Улыбка розовощёка. Зубы блещут здоровой белизной. Разговор сразу заходит об общих знакомых: анархо-космистах (их представители на съезде отсутствовали). Прошу познакомить меня с их философией поближе. Дмитрий, засунув руки в карманы и раскачиваясь в такт речи, сообщает, что космизм – это глобальное постижение мира, основанное на учениях русских космистов (Л. Толстова, Циолковского, Вернадского), которые в свою очередь черпали идеи из древнекитайской философии… Я отвожу взгляд с глаз Дмитрия на стоящего недалеко от нас хиппи со стажем. Ему лет 40. Грязные солдатские ботинки. Шинель чуть прикрывает давно не стираное трико с начесом, гимнастерку 40-х годов и вычурный широкий ремень, обвешанный бляшками и амулетами. Лицо его украшает грушевидный нос и телячьи глаза. Позже выяснилось, что зовут его Искандер (Валера Макаров). Он индианист. Мечтает вступить в КАС… «В мире все целесообразно, - продолжает Дундич, - ибо не может возникнуть то, чего не требовала бы необходимость, поэтому мораль применима только к времени настоящему»… Какой белый потолок, вероятно недавно здесь делали ремонт… «То же, что уже произошло в прошлом не подчиняется моральным нормам настоящего, ибо произошло то, что должно было произойти в тот момент и в тех условиях…» Наблюдаю, как некий бородатый мачо в нопассарановской бескозырке заигрывает с девушкой… «Членом братства может стать только человек…» «Извини, какого братства?» - возвращаю свой взор к Дмитрию. Дундич сморкается в носовой платок: «Да биокосмистов же!» Нос очищен для дыхания, и Дима продолжает: «Членом этого общества может стать только человек, обладающий чувством юмора. Буки биокосмистами быть не могут!» Слышатся призывные звуки из зала, и поток анархистов втискивается в узкий дверной проем. Скрип. Скрежет. Покашливания. Устраиваюсь рядом с запорожцами. Дундич изменил тему. Он рассказывает о своей организации «Конфедерации независимых профсоюзов». Слева от Димы сидит его земляк Николай, инвалид. Параллельно рассказу Дундича он живо рассуждает о возможностях белой и черной магии, ненавязчиво предлагая мне купить у него за баснословную сумму копии старинного фолианта. Я вежливо отказываюсь и обращаю свой взор на сцену. Там кипят страсти. Никак не решат, кому сидеть в президиуме и кого назначит председателем собрания. Особую агрессивность проявляют гости съезда: ассовцы и анархо-коммунисты. Вдруг, некий дерзновенный юноша в тельняшке вскакивает на трибуну и объявляет о своих диктаторских полномочиях на пост председателя. Как ни странно, зал умолкает…
На сцену в строгой очередности подымаются делегаты. Они рассказывают о своих организациях, об их трех-двух летней борьбе с режимом: противление администрациям заводов, голодовки студентов, забастовки. Москвич Влад Тупикин говорит об успехах анархо-пропаганды. Рассказывает о журнале «Община» и бюллетене «КАС-КОР». Впервые от него слышу, что КАС переживает кризис: закончился период романтизма, борьба начинает приобретать новые брутальные формы. Выражаю Дундичу свое удивление: КАС существует всего два года, а у нее уже наступили кризисные дни. Дима пожимает плечами, для него это тоже загадка. Позже Павел Гескин с трибуны сообщает нам, что у КАС это уже третий кризис. Проявляется он в том, что, не смотря на обилие членов (более 1,5 тысяч человек) и организаций (62), единой конфедерации, по сути, нет. «Автономность организаций доходит до абсурда», - сокрушается Павел. Саратовские анархисты предлагают решить проблему с помощью педагогической деятельности. Призывают идти к детям. С мест раздаются реплики, чтобы они оставили детей в покое. Петр Рауш (Ленинград) произносит зажигательную речь. Он выступает против всех структур и вождизма (Здесь он явно на кого-то намекает. Слышатся недовольные голоса). Он также произносит возмутительный тезис о том, что рабочего движения в СССР нет! Ему противоречит Андрей Исаев (Москва): КАС должна иметь структуру, без этого конец движению. Рабочее движение в стране есть! И вообще, делом надо заниматься, товарищи. Андрей многозначительно смотрит на Рауша. Рауш спокоен.
Запомнился девиз иркутских анархистов: «Любая идея ничего не стоит, если топчется личность!» и их же принцип работы: «серьезные дела надо делать несерьезно».
Гости проявляют наглую активность. Они явно хотят придать работе съезда неконструктивный и скандальный характер. Впрочем, есть и исключения. Например, индианист очень вежлив и дисциплинирован. На протяжении всей дискуссии Искандер тянет руку. Он хочет что-то сказать делегатам, но ему не дают слова. Наконец, во время антракта его пускают на трибуну. Все, кто не ушел на перекур, получили массу удовольствия от парадоксов и несуразностей, произнесенных Искандером. Свою речь он начал возгласом: «Наболело!» А закончил выступление яркими сравнительными образами: Ольгу Пицунову он сравнил с Жанной Д”Арк, а Рауша уподобил батьке Махно. Позже его единогласно приняли в члены КАС. В то же самое время на сцене происходит очередной нонсенс. Монархист (!), размахивая царским флагом, надменно рассказывает окружившим его делегатам о пользе царизма. Анархисты как-то вяло пытаются ему возразить. Парень подкован и нагл. У него масса аргументов. Спрашиваю соседа, что здесь делает монархист. Он отмахивается: «Да не обращай внимания».
Кульминацией съезда стал конфликт двух московских организаций: КАС и Московского союза анархистов (МСА). Спор зашел о первенстве. Рыжеволосый и конопатый детина из МСА неотвратимо надвигался на президиум, сжимая кулаки. Из-за стола президиума ему оппонировал интеллигентный педагог Исаев. Он вежливо парировал оскорбления МСАсовца. И на его угрозы: «Я тебе щас в морду дам!» смиренно отвечал: «Прекрати истерику!» Совсем по-другому реагировал Тупикин. Он был не прочь применить в ход кулаки против самозванца. В конце концов, делегаты массово осудили агрессию МСАсовцев и изгнали их из зала. Я взял записную книжку и направился к выходу. Мне хотелось услышать версию членов МСА по поводу причин этого дикого инцидента…
Прощание с новыми товарищами затягивалось. Мы стояли на мосту и глядели в черные воды канала. Небо хмуро давило на крыши петровских домов. В мокрых кронах лип о чем-то спорили галки. Я испытывал противоречивое чувство: мне нравились эти люди, но я уже начинал понимать, что мне с ними не по пути…
4. Perpetuum Mobile
Мне есть о чем рассказать товарищам. Я бодр и весел. Хотя и изрядно смущен. Третий съезд КАС охладил мой телячий пыл, и мне нужно поплакаться. Наше очередное собрание состоялось в хмурое воскресное утро в кабинете физики одной из школ тракторозаводского района. Хозяин кабинета, педагог-физик среднего предкризисного возраста, показывает нам свои владения. Класс пуст. Стулья намеренно расставлены на партах вверх ножками. На одном из столов замечаю искусно вырезанное краткое, как выстрел, ругательство. Устраиваемся у учительского стола. Я делаю доклад об увиденном и услышанном. На лицах товарищей назревает разочарование. Постепенно разговор уходит в сентиментальные сферы. Обращаемся с вопросом к физику: как он стал анархистом? Он хитро щурится. В его глазах сомнение – поймем ли? Просим его сделать попытку. Он подходит к доске и начинает рисовать логические схемы. Речь идет о неких околофизических процессах перенесенных в чертоги социума. Сергей (студент 2-го курса физико-математического факультета) задает вопросы. Мы молчим. Нам не о чем спрашивать. Спустя 10 минут физик горячится. Видимо, Сергей начинает задавать глупые вопросы. Схемы на доске лихорадочно сменяют друг друга. Рисунки начинают напоминать комиксы…
Мы идем на остановку трамвая. Под ногами хлюпает декабрьский снег. Интересуюсь у Сергея, что же он понял из объяснений физика. Сергей путано пытается воспроизвести теорию. Процесс рефлексии деформирует его надбровные дуги. Вдруг, пауза. Вижу на его лице признаки озарения. Он судорожно сглатывает слюну.
- Я понял, что он изобрел…
- Что, - спрашиваю.
Сергей хмурит брови и говорит не естественным голосом: «Perpetuum Mobile».
5. Микадо
Человеку трудно испортить настроение, особенно в тот момент, когда в небесах светит апрельское солнце, поют пережившие зиму птицы и западный ветер приносит на улицы города запахи влажных степей.
Звоню в дверь. Открывает Сергей. Он тоже находится под влиянием весны, и ему также трудно испортить настроение. Прохожу в гостиную и раскладываю на полу красную и черную материю. Из кухни доносится голос Анны Андреевны: «А, опять Микадо пришел!» Я здороваюсь с бабушкой Сергея. Она не реагирует. Начинаем кроить и сшивать куски ткани. Черный и красный треугольники складываются в призывный анархо-синдикалистский стяг. Работа кипит. Обмениваемся с Сергеем новыми идеями и старыми шутками. В комнату входит Анна Андреевна и задает Сергею традиционный вопрос: «Это что ж это Микадо опять выдумал на твою голову?» Сергей объясняет, что мы реализуем наш общий проект: делаем флаг свободных и независимых синдикатов, то есть профсоюзов. Он также добавляет, что крах большевистского режима неизбежен, как и окончательное загнивание капитализма. Этот тезис он произносит с явной целью подразнить бабушку. Ответная реакция проявляется мгновенно. Анна Андреевна вне себя от ярости. Она мечет молнии в мой адрес, заявляя, что именно я виноват в том, что Сергей увлекся «бредовыми» идеями и «катится по наклонной плоскости». Она обвиняет меня в том, что ее внук запустил учебу и шляется где-то по митингам и собраниям, теряя при этом лучшие годы своей жизни и человеческий облик. Также звучит монолог о том, что партия Ленина дала нам образование, воспитание, и что она вообще сделала из нас хомо сапиенсов, которые в настоящее время на глазах превращаются «в незнамо что».
Мы разворачиваем готовое изделие и наслаждаемся его видом. Обсуждаем дизайн. Строим планы на ближайшее будущее. Брань старушки льется фоном, как шум водопада. Акцентирую внимание Сергея на ее реплику: «Тебя, балбеса такого, посадят, а Микадо будет разгуливать на свободе и посмеиваться над тобой!»
Завязывая шнурки, вместо прощания задаю Анне Андреевне вопрос: почему она выбрала для меня такой экзотический псевдоним - Микадо.
Старушка гремит на кухне посудой. Затем как бы про себя замечает: «Микадо и есть!»
6. Анти-Жабинг
В 1989 году в стенах Волгоградского государственного университета бродили орды политизированной молодежи. Среди бунтарей почему-то преобладали лица мужского пола. Почти все они носили на груди социал-демократические значки. Был один христианский демократ. Где-то в переходах корпуса «А» бродил хмурый монархист. Анархистов было немного: я, аспирантка Рита И. и профессор истфака. Не смотря на нашу малочисленность, мы не испытывали чувства неполноценности, наоборот, лично у меня преобладало ощущение вседозволенности.
В то время в университете царила свобода слова и политического плюрализма. В курилках прогрессивно-мыслящая молодежь высказывалась по всем политическим вопросам смело и непринужденно, часто звучали хамские нотки. В табачном дыму партию критиковали. Изредка изобличали. В коридорах споры уже не выходили за рамки приличий и уголовно-процессуального кодекса. На семинарах же царила законспектированная идиллия, крайне редко отклоняющаяся от общепартийной линии.
Итак, в университете в то время было модно быть нигилистом. Нигилизм этот был вербальным и имел нематериальные сублимированные формы. Каково же было удивление и возмущение бунтующей молодежи, когда на стенде в холле корпуса «Г» вместо обыденных объявлений деканата вдруг материализовались агитационные про-правительственные листки. В них бойко и забористо прославлялись годы правления Л.И. Брежнева. Приводились многочисленные факты и цифры общего благоденствия со ссылками на источники: стенограммы съездов и пленумов КПСС. Внизу, как правило, красовалась подпись – Д. Жабин. Это был мой однокурсник. Он писал свои воззвания всерьез. Искренность его порыва не вызывала никакого сомнения. Два дня нигилисты пребывали в шоке. Затем стали появляться ответные листки с опровержениями. Жабин тут же отвечал на критику мощным потоком неопровержимых цифр советской статистики. Накал противостояния нарастал. Стенд, на который раньше никто не обращал внимания, приобрел огромную популярность. На переменах перед ним выстраивались очереди алчущей молодежи. Каждый новый прикалываемый листок встречали аплодисментами.
Жабин один противостоял десяткам адептов демократической мысли. Его листок, исписанный аккуратным мелким почерком, одиноко фигурировал в центре стенда в окружении энциклик оппонентов. Он держал удар в течение двух недель. Пока, наконец, не наступил неожиданный коллапс.
В один прекрасный день напротив очередного воззвания Жабина вдруг появился глянцевый лист бумаги. На нем красивым девичьим почерком было выведено заглавие: «Анти-Жабинг». Под заглавием красовалось только одно предложение: «Жабин, ты че, дурак что ли!?»
Дискуссия тут же заглохла. Видимо, Жабин просто не знал, что ответить – в стенограммах съездов и пленумов КПСС на этот счет ничего не было сказано. Так, неизвестная девушка одним росчерком пера положила конец этой брутальной схватке двух непримиримых идеологий.