Щусь Феодосий

“Когда я подъехал к поляне, где должен был выйти мне навстречу товарищ Щусь, я увидел выстроенный в каре отряд, наполовину в немецко-австрийском одеянии. Думая, что я влетел в немецко-гетманскую заставу, я быстро повернул назад лошадь, чтобы как-либо улизнуть. Но в это время послышался голос:

- Товарищ Махно, это я, Щусь.

… Я направился прямо на полянку, к отряду. Поздоровался и с отрядом и с самим Щусем. Только теперь я, глядя на Щуся, одетого в гусарскую немецкую форму, плотно облегавшую его красивую и стройную фигуру, и вооруженного до зубов, узнал в нем того самого красавца матроса Щуся, которого знал раньше. Мы обнялись и поцеловались. Отряд его был также хорошо, хотя и разнообразно, одет в немецкую, австрийскую, украинскую гайдамацкую форму и в крестьянскую одежду; и тоже был вооружен до зубов. Это придавало ему боевой вид. В отряде чувствовался восторг, когда мы со Щусем облобызались.

Затем я поставил т. Щусю вопрос:

- Что ты, товарищ Щусь, делал с этим отрядом до сих пор, и что намерен делать в дальнейшем?

Ответ был краткий:

- До сих пор я совершал нападения на возвратившихся помещиков и уничтожал их и всех их охранителей, немецких и австрийских солдат.

- А как ты относишься к гетманской варте? – спросил я его.

- Варту я обычно разгонял.

- И только? – переспросил я его.

- Иной работы я пока не предвижу, ибо уничтожаемых мною “гадов” еще очень много.

В этих кратких фразах товарища Щуся для меня было все ясно и понятно… Однако, видя его теперь лично и припоминая отзывы о нем друзей, я очень не хотел, чтобы он, этот, по натуре своей, по мужеству и отваге, славнейший человек, так безумно сгорел в том способе борьбы, которого он придерживался до сих пор. Подумав, я предложил ему выслушать меня о моих намерениях, о намерениях всей нашей повстанческой организации, члены которой, хотя еще и не все, съехались.

Я рассказал ему о том, какая работа нами проводится… Товарищ Щусь низко наклонив голову и глядя в землю, долго ни слова не возражал мне. Он лишь изредка посматривал на бойцов своего отряда и спрашивал их, слышат ли они что я говорю. И сам слушал меня. А затем, когда я его спросил, что он может возразить на высказанные мною мысли, он быстро выпрямился и, по-детски улыбаясь, схватил меня в свои здоровенные объятия, выкрикивая:

- - Да, да, я пойду с тобой, товарищ Махно!

В отряде раздались возгласы:

- Слава! Слава!”

Махно Н.И. Воспоминания. Киев.

Украина. 1991. Т. 3. С. 73-74.

“… Чем ближе мы подъезжали к селу (Дибривка. – А.Д.), тем яснее нам становились полуразрушенные стены домов, с их обгоревшими, черными верхушками. Но людей не видно было. На сердце становилось тяжело при виде всего этого. Товарищ Щусь и некоторые из повстанцев дибривчан долго и молча всматривались в село. Затем Щусь, всхлипывая и вытирая слезы, катившиеся из глаз, как у ребенка, спросил у меня:

- Батько, ты видишь, что сделано с селом?

И тут же прилег на переднюю ключицу седла и замолк…”

Махно Н.И. Воспоминания. Киев.

Украина. 1991. Т. 3. С. 120-121.