Черный Лев

“Интеллигентный пролетарий. Находился в анархических рядах около 20 лет… В течении долгого времени работал как секретарь Московской Федерации Анархистских Групп. Но основная область его деятельности в этот период – чтение лекций и сотрудничество в журналах. И с этой стороны Льва Черного знала почти вся рабочая Москва.

Советская власть, воспользовавшись его бесконечной деликатностью и мягкостью, подослала к нему двух агентов Московской Чрезвычайной Комиссии,… с помощью которых … искусственно связала его с фальсифицированным делом печатания фальшивых денег, за которое и расстреляла в сентябре 1921 г.

В годы революции Лев Черный написал большой труд об интеллигенции, который еще не издан. После него остались также разные работы по биологии и философии”.

Гонения на анархизм в Советской России.

Берлин. 1922. С. 34-35.

“Здесь, в доме, где жил тов. Середа, я впервые познакомился с известным автором “Ассоциационного Анархизма” Львом Черным. С этим последним я много говорил о нашем анархическом движении на Украине (которой он никак не признавал и называл только “Югом России”), об организационном ничтожестве там нашего движения. Все, что я говорил тов. Льву Черному, он принимал с особой болью. Но тут же протестовал против моих мыслей о том, что анархизму пора отказаться от раздробленной на сотни и тысячи групп и группок формы организации; что анархизм, благодаря этой своей бессодержательной форме организации, выявил себя в революции беспомощным овладеть трудовыми массами, пойти с ними в бой с капиталом и государством и вывести из этого боя тружеников победителями…

Это был главный пункт нашего собеседования с Львом Черным. На нем мы резко разошлись. Однако, и после часто встречались в этом особняке.

Из наблюдений моих над тов. Львом Черным, я скоро убедился в том, какой он безвольный человек, как он бесхарактерен в своих отношениях и к друзьям, и к врагам. Помню, однажды он ходил по комнате с записной книжечкой и переписывал мебель. На мой вопрос: - Что вы, тов. Черный, здесь хозяин, что ли? – я услыхал ответ: - Еще хуже…

Я поинтересовался расспросить об этом и его и других. Я узнал, что большевистско-лево-эсеровские хозяйственники пришли в этот двор и заявили тов. Черному, что отныне он комендант этого двора, он за ним должен смотреть, он за него ответственен…

- И что же вы, тов. Лев, им ответили? – спросил я Черного. Он сказал: - Что же я мог им ответить? Они такие нахалы, так навязчивы, что я не мог им отказать в этом. И вот теперь вожусь здесь… Товарищи не понимают моего положения: и на ночь, полночь появляются здесь. Если ворота заперты, лезут через верх, нарушают покой обитателей, которые обижаются, заявляют об этом мне, а я не могу об этом говорить ни товарищам, ни квартальному комитету… Думал как-то сбежать отсюдова, но устыдился самой мысли об этом…

Больно было слушать и смотреть на этого деликатного человека, но еще обидней было видеть в нем безвольного человека, человека-тряпку, с которой другие делают, что хотят, а он, как безвольное существо, не имеющее необходимого в его положении характера, не может все это презреть и покинуть.

Да разве такие люди могут что бы то ни было сделать в круговороте революционных бурь, где у человека без воли, без характера, не хватит ни терпения, ни нервов преодолевать те ненормальности, которые первыми всплывут на поверхность практической борьбы: той борьбы, через которую широкая масса трудящихся стремится обрести себе свободу и право на независимость от власти капитала и государства? Разве такие безвольные люди могут быть способны находиться в рядах этой массы и оказывать ей своевременно нужную помощь? Никогда в жизни!.. Такие люди могут лишь освещать прошлое, если им попадется верный материал о нем, и если правительственные хозяйственники не будут их назначать в коменданты. Вот с этой лишь стороны они могут оказать помощь: но уже не тем, кто сейчас действует, а идущим им на смену поколениям.

От всей души жалел я тов. Льва Черного, и в то же время возмущался его безволием и бесхарактерностью. Человек этот обладал талантом оратора и писателя, был искренен и в том и в другом проявлении себя, но не умел уважать себя, ограждать свое достоинство от той грязи, которая, судя по моим расспросам и личным наблюдениям, липла к нему. Эта сторона его индивидуальности мешала ему, как многим другим известным анархистам мешали другие стороны, выбраться на широкий путь массового действия анархизма в революции и занять в нем место, очень далекое от комендантского поста в московском особняке…”

Махно Н.И. Воспоминания. Киев.

Украина. 1991. Т. 2. С. 96-98.

“Есть люди, так богато одаренные природой и, притом, такими чертами характера, что они неминуемо должны вступать в непримиримые конфликты со всем окружающим их укладом жизни и, в силу этого, их личная жизнь составляет как бы непрерывную цепь нужды, страданий и завершается последним аккордом – мученической смертью.

И, может быть, земля заскорузла бы, закаменела от всей этой массы “неправды и зла”, если бы время от времени не орошалась кровью этих мучеников. А природа-мать из каждой капли пролитой крови вновь и вновь создает Цветов-Людей, которые маячат заблудшему человечеству по пути его беспрерывных исканий и продолжают дело погибших. Их именами полны мрачные страницы истории, - а сколько их погибло незнаемых, безвестных…

К этим людям принадлежит и Лев Черный…

… В февральской революции для Льва начинается период самой интенсивной и кипучей деятельности. Лекции, митинги, доклады, рефераты – по четыре, по пять раз в день в разных концах Москвы, и везде он выступает с проповедью Социальной Революции, призывая массы не останавливаться на пути первых достижений, а идти дальше до своего конечного освобождения. Прошло немного времени, - и имя Льва Черного стало знакомо каждому московскому рабочему…

… Но тут стали выявляться и первые конфликты между большевиками и анархистами. Как партия власти, первые почувствовали в анархистах своих опаснейших врагов, а Черного возненавидели, как опаснейшего из них. И никогда они не могли ему простить его популярности и глубокой любви к нему рабочих масс. (Насколько популярна была в то время личность Льва, видно из таких двух характерных фактов. – Будучи в 1918 г. на западном фронте, мне однажды командующий фронтом – генерал Сытин сказал: “Понимаете, насколько я считаюсь с анархистами! Посылая оперативную сводку Ленину, я одновременно такую же посылаю и Льву Черному!” Ясно, что он этих сводок Льву не посылал, но самый факт не теряет своего значения. Второй аналогичный факт следующий. Летом 1921 г. я приехал в один маленький провинциальный городок. Там стояла на квартире какая-то красноармейская дивизия. Однажды мне пришлось вступить в беседу с группой красноармейцев и, узнав, что я приехал из Москвы, один из них воскликнул: “Как же! И я был в Москве! И даже Льва Черного гвардию знал!”)…

… В сентябре 1918 года большевики наносят первый удар по подпольным группам… Ко Льву не могли придраться, но председатель В.Ч.К. Дзержинский, допрашивая арестованного Гаврилова (впоследствии расстрелянного вместе с Л.Ч.), злобно воскликнул: “Этого Льва Черного давно нужно было бы расстрелять, - он самый главный воспитатель бандитов!” (Читай – непримиримых анархистов).

… (Осенью 1920, - А.Д.) он принимается за открытие клуба (анархистов. – А.Д.)… Наконец, уже в декабре месяце разрешение получено и можно приступить к делу. Лев при морозе, в нетопленном помещении, завернув по локоть рукава, - моет, чистит, скоблит, вытирает, чтобы привести помещение в приличный вид. И когда ему замечают, что эту работу и другие могли бы сделать, он со своей детской улыбкой отвечает: “Ну, зачем… Я и сам могу…” И клуб открыт. Он делается сосредоточением лучших сил анархистов Москвы. Ежевечернее читаются лекции, которые заполняются рабочей и интеллигентной аудиторией. А Лев опять бегает по “топ-гуз-зав” и другим отделам, чтобы получить для клуба дрова, продукты и проч. Он приискивает тут же во дворе клуба помещение в несколько комнат, где устраивается общежитие для приезжающих в Москву анархистов; тратит последние гроши на отделку под театр подвального помещения клуба; из остатков продуктов, отпущенных большевиками на похороны Петра Алексеевича Кропоткина, он устраивает столовую, где неимущие анархисты могли получить горячий обед. И Лев уже мечтает, что осуществится одна из его мыслей – и этот клуб явится факелом и школой для мирного развития анархизма. И какое радостное возбуждение светилось в его глазах, и сколько планов и мыслей роилось в его голове!... И вдруг, ночью, большевики производят один из своих обычных налетов, клуб закрывается, все находившиеся там, а также в общежитии – арестовываются, аресты анархистов происходят по всему городу – и вся масса потраченного труда, энергии и силы пропадают от одного дуновения Че-ка.

Нет! Работать легально при большевиках невозможно! Даже мирной, культурной работы они не терпят и сами гонят в подполье. И Лев вступает членом одной группы, поставившей себе наряду с другими целями – объединение всех анархистов России, стоящих на точке зрения подпольной работы…

… Льву было предъявлено обвинение в связи с боевой группой и изготовлении фальшивых денег – и чекист в благородном негодовании спрашивал у Льва – как он мог так “низко” пасть.

Но в Москве многие анархисты уже знали, что это дело подстроено самой Че-ка. Пошли слухи, что Льва освободят и эти слухи старались поддерживать сами чекисты. Когда за два дня до расстрела, мать Льва пришла просить с ним свидания – ей ответили: “Зачем вам свидание! Через два дня он и так будет на свободе…”

Через два дня – 27 сентября 1921 года, он был расстрелян вместе с девятью другими.

Передают, что он заранее знал о своей участи и на смерть шел спокойно.

После опубликования о его расстреле, его мать ходила в Че-ка просить выдать ей труп сына на погребение, но ей ответили, что “трупы расстрелянных бандитов на погребение не отдаются”.

Лев Черный был расстрелян – и, чтобы оправдать свое дело, его убийцы пытались оклеветать и загрязнить его имя. В России, где его имя было широко известно, они в своем сообщении о его расстреле трусливо спрятали его псевдоним – Лев Черный, а напечатали никому не известное его настоящее имя Павел Турчанинов. За границей же, где его почти никто не знал, они пишут через своих апологетов, что Черный фабриковал фальшивые деньги, принимал деньги с экспроприаций и жил роскошной жизнью. И это пишут о человеке, который голодал с семьей по целым неделям. Чтобы иметь возможность пообедать, он читал лекции в клубе Анархистов-Универсалистов, и сколько раз его старуха-мать приходила в столовую последних, чтобы достать кружку молока для малой девочки своей душевнобольной дочери. Когда он был арестован в 1919 г., на нем брюки буквально висели клочьями, а из порванных ботинок выглядывали пальцы. И какая-то мучительная жалость и любовь охватывала, видя его в таком положении. А на воле – только стараниями друзей ему достали костюм, а сам бы он даже не позаботился об этом. Старая же солдатская шинель его служила ему одновременно верхним одеянием, одеялом и … она же и стала его погребальным саваном.

И пусть клевещут его убийцы! Но вся его светлая жизнь, отданная за дело свободы, правды и добра, все его труды, в которых просвечивает его кристаллически-чистая душа – ясно и неотразимо свидетельствуют о лжи этих всесветных фальсификаторов”.

Саша-Петр. Лев Черный. Биографический очерк.

В кн.: Черный Л. Ассоциационный анархизм. 1922. С. VI-XIV.