Максимов Григорий Петрович

“За то, что Максимов был чрезвычайно решителен и силен волей, говорит … следующий факт: в 1919-ом году он был в рядах Красной Армии и с революционным рвением боролся против контрреволюции, но, когда его часть была вызвана на усмирение украинских крестьян, Максимов, узнав о назначении, заявил начальнику своей части: “Красная Армия организована для борьбы против врагов русского народа, а не против крестьян и рабочих, усмирять крестьян я не пойду”. Он прекрасно сознавал значение и последствия этого протеста. Ему было известно, что в Красной Армии, как и во всякой другой, за отказ повиноваться и выполнить приказ грозит суровое наказание. Ему также было известно, что начальник части имеет огромные права и может расстрелять его без всякого суда. Он знал последствия протеста и все-таки выразил его. Он действовал так потому, что знал, был убежден, что подавление и обезоруживание революционных крестьян это один из опасных для революции шагов правительства. Он не хотел быть участником этого преступления.

Максимов был сейчас же обезоружен, ему была назначена смертная казнь, и его посадили в одиночку смертников. Он был бы расстрелян в Харькове, если бы весть об этом не дошла до центра Профсоюзов металлургии: их быстрый и решительный протест заставил совправительство отменить смертную казнь и после некоторой задержки освободить Максимова”.

Гудель М. Человек, живший по своим убеждениям.

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 21.

“Это было весною 1920 года в Москве, когда я познакомился с Максимовым и его спутницей жизни Ольгой. Если справедлива поговорка, что “первое впечатление лучшее из всех”, то она особенно подходила к моей встрече с Максимовым. С первого же момента меня потянуло к этому слабому на вид человеку, с его тонкими чертами лица и умными, добрыми глазами, за шлифованными стеклами очков. В его поведении не было ничего резкого и бурного; он казался тихим и молчаливым. Однако я чувствовал, что эта нежная оболочка скрывала революционный темперамент, и что пред нами был не словесный радикал, который бросается громкими, но пустыми фразами. Я чувствовал, что не временные эмоции или случайная обстановка, а основательное мышление и устойчивая воля определили его убеждения и действия.

Такие характеры неподкупны. Они упорно держатся за то, что они признали истиной. Ничто не может свести их с того пути, на который они решились стать. Излияния личных чувств им чужды. Материальные блага их не привлекают. Они не боятся сопротивления и готовы, на службе человечеству, приносить жертвы и подвергаться преследованиям. Одни их называют дураками, другие – святыми. Являются ли они теми или другими, зависит от субъективных суждений наблюдателя. Но, объективно говоря, они идеалисты того особенного вида, который был таким частым явлением в дореволюционной России. Что Максимов принадлежал к этим по натуре благородным людям, я тогда сразу интуитивно почувствовал, и его поведение в течении целой жизни это подтвердило”.

А. Зухи. Прощальное слово Максимову.

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 9.

“… После девяти дней голодовки (в июле 1921 г. – А.Д.) заключенные очень отощали и сильно ослабли. По свидетельству подруги Максимова, Ольги, все время посещавшей тюрьму, Максимов также был очень слаб: глаза впали, щеки осунулись, кожа пожелтела, руки иссохли, в груди глубокая впадина. Он уже не мог сам идти на свидание; в комнату свиданий его привел староста заключенных в Таганке, социал-демократ, Аркадий Васильевич Стоилов. “Вся сила этого человека в бороде, - заявил Стоилов, приведя Максимова. – Если бы не борода, он не мог бы сюда прийти, потому что силы в ногах у него уже нет”. Борода у Максимова, действительно, покрывала всю грудь, как показывают сделанные позднее снимки, но сил у него уже не было. Он не мог не только ходить, но и говорить: он говорил не словами, а по слогам.

В тот день Ольга хотела разрешить одну жгучую проблему. В тюрьме был молодой студент А. Шерешевский. Он страдал особой болезнью, но голодал вместе с другими. Родители студента были страшно озабочены судьбой своего единственного сына и попросили Ольгу убедить их сына прекратить голодовку и упросить других заключенных позволить юноше прервать голодовку. Ольга изложила перед Максимовым все аргументы, почему юноша должен быть освобожден от голодовки, но Максимов не согласился ни на какие доводы, ни на какие изъятия из голодовки. “Максимочка, умирай ты, если нужно, но разреши этому юноше кончить голодовку”, - наконец промолвила Ольга. Имея в виду то, чем был Максимов для Ольги, эта ее просьба была огромной жертвой. “Мы не прервем голодовки, - по слогам ответил Максимов, - мы не принудим Шерешевского голодать, но мы не дадим повода правительству утверждать, что голодовка уже трещит… Шерешевский будет продолжать голодать вместе с другими”. Дальнейшие мольбы Ольги не изменили мнения Максимова. Только сознательный, закаленный борец мог дать такой ответ. Максимов брал на себя огромную ответственность, ибо он знал, с каким противником идет борьба. Шерешевский вместе с другими продолжал голодать, и вместе с ними достиг победы”.

Гудель М. Человек, живший по своим убеждениям.

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 21.

“Если бы кто-либо неожиданно попросил бы меня указать самую характерную черту Максимова, то я без всякого сомнения ответил бы, что он был человеком, жившим согласно своим убеждениям

… Кроме других философских и социальных убеждений, насколько я прав, Максимов был твердо убежден, что работа – это основной принцип и источник человеческого существования. Труд, важнейший фактор теперешней системы, должен быть основой и в желаемой более справедливой и более свободной системе. Не всякий труд, но лишь продуктивный, не эксплуатирующий труд… В этом вопросе Максимов был чрезвычайно чуток и щепетилен. Он старался не позволять другим эксплуатировать себя и в то же время не желал эксплуатировать других. Человек с высшим образованием, он мог бы легко где-нибудь пристроиться, мог бы придумать способ или план, чтобы легче прожить. Мы знаем противников капиталистической системы, стоящих во главе довольно крупных капиталистических предприятий; знаем защитников прав трудящихся, живущих за счет взносов и платежей, собранных от тех же самых рабочих; Мы слыхали о пропагандистах более справедливой системы, которые питаются из комитетов, из государственных или полугосударственных фондов. Эти источники часто покрыты невинными именами, но цель каждого из них одна: прожить за счет других. Если бы Максимов хотел такой жизни, ему не пришлось бы и планов составлять. Было достаточно доброжелателей, которые несколько раз предлагали ему готовые планы для легкой жизни. Многие в его положении не имели бы мужества отказаться, но Максимов на эти предложения определенно говорил: “Нет”.

Когда Максимов убедился, что незнание языка, ненормальные общественные условия, указы свыше и разные формальности не позволят ему применить в жизнь его агрономические знания, он был достаточно смел взяться за самую грубую простую работу. Побыв некоторое время учителем и увидев, что он не сможет преподавать по рациональным методам, он взялся за работу обойщика. И вот на улицах Чикаго мы видим человека, окончившего высшее сельскохозяйственное училище в Петрограде, разъезжающего на трамваях с длинной доской обойщика, ведром и лестницей. Каждое утро, часто в потемках приходилось ехать на работу; каждую ночь в переполненных трамваях возвращаться домой.

Часто не один домовладелец, обменявшись несколькими фразами с обойщиком, удивлялся его эрудиции, его обширной общей осведомленности. Богач-хозяин не знал, что он говорил с образованным революционером и с необычайным идеалистом, способным не только говорить о необходимости лучшего сожительства людей, но и способным жить согласно его убеждениям”.

Гудель М. Человек, живший по своим убеждениям.

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 20.

“Вспоминаются лекции Максимова, которые он читал много раз в Филадельфии. Двухчасовые лекции часто затягивались еще на два часа, когда социалисты-государственники или большевики старались оправдать свою идею государства. Никогда не изгладится из моей памяти лекция, когда покойный с кипой цитат в руках доказывал гипокритство и двуличие Ленина: до захвата власти Ленин писал, что и кухарка может управлять государством, а после захвата – нужно уметь управлять государством, и это знают только большевики. Кто-то из присутствующих усомнился в справедливости цитат и потребовал доказательств: где и когда это было написано Лениным? Товарищ Максимов привел десятки цитат из Ленина, противоречащих одна другой, и дал название книги или брошюры, год издания и страницы. Этим вопрошавший был сконфужен, а слушатели рассмеялись до слез. Все эти противоречия Ленина можно найти в книге Максимова на английском языке “Гильотина за работой””.

Гринюк Н.Н. Отклики на смерть Г. П. Максимова.

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 26.

“Максимову не нравилось, когда инородные товарищи интересовались исключительно делами своей родины, игнорируя тот факт, что они живут в Америке, и мало обращают внимания на запросы нашего движения здесь. Когда я впервые встретил Максимова, он мало знал английский язык, но он твердо решил освоить его, чтобы принимать более активное участие в местном движении; спустя несколько лет он мог выступать с публичными лекциями на ясном английском языке…

… Однажды в холодный зимний вечер, десяток друзей должны были собраться у меня для собеседования, но никто из них не появился, кроме Максимова. Когда я хотел выразить мое огорчение по этому поводу, он ответил, что он охотно будет говорить в присутствии одного или тысячи, лишь бы был проявлен серьезный интерес. Он прочитал свой доклад нам двоим, мне и моей жене.

Я не могу описать все случаи, которые вспоминаю, когда пишу эти строки. Словами нельзя выразить тот глубокий личный интерес, который проявлял Максимов по отношению благосостояния и продвижения всех молодых товарищей, как невозможно описать идеализм, который он излучал, и его простоту и благодушность.

Когда в последний раз Максимов приехал в Нью-Йорк в сопровождении прекрасного товарища Ольги (я не видел его с 1937 г.), то при встрече я заметил, что он выглядит очень бледным и уставшим, сильно постаревшим. Ясно было, что он очень больной человек. Он даже намекал, что, по-видимому, это его последний визит. Тем не менее, его дни были заполнены деятельностью и осмотром города. Он прочел несколько лекций на русском и английском языках. Чтобы говорить на собрании в доме одного молодого товарища, он поднялся по ступенькам на шестой этаж. Ему было тяжело, он останавливался на пролетах передохнуть и принять пилюльку, чтобы убить сильную боль, - все же он смог говорить о надежде на лучшее будущее этих молодых друзей…”

Сэм Винер. Работа с Г. П. Максимовым.

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 13-14.

“… Этот гуманитарный штрих в облике Максимова проявился для меня в Чикаго в 1949 году. В доме одного общего друга собралась группа людей, и я сделал им доклад о работе еврейской организации “Фрайланд”. Речь шла о поселении еврейских бездомных людей из Европы на какой-нибудь новой территории за морем на общественно-кооперативных, неполитических началах. Было ясно, что эта идея не подходила целиком к интернационалистической программе Максимова. Однако он слушал с глубоким вниманием и не высказал какого-либо отрицательного отношения. Почему? Потому, что его захватила горестная повесть о бедствиях неповинных людей, только что спасшихся из кровавого урагана; потому что выше всякой теории он ставил страдания и стремления живого человека.

Если кто-либо хочет в этом убедиться, пусть прочитает внушительную по логической и моральной силе статью Максимова о “Всероссийском Голоде” в № 21 “ДТП” за 1947 г. Он в ней не только дает уничтожающую критику того режима, который довел до этого голода, но он также мучительно думает о том, как спасти голодающих. “Сейчас перед нами стоит, - говорит он, - вопрос не о революции русского народа против государственного крепостничества, а вопрос более простой: как спасти несколько миллионов человеческих жизней от голода?” Он дает свои указания, и заканчивает эту замечательную статью такими простыми словами:

“Прошу и умоляю всех внять призыву: Помогите русскому народу, спасите миллионы от голодной смерти! Разве вы не слышите крики голодных детей и обезумевших матерей? Я их слышу. День и ночь они звенят в ушах. Помогите поскорее”.”

Штейнберг И. З. Человек-революционер. (Памяти Г. П. Максимова).

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 16.

“Я провел с нашим покойным другом много приятных и одухотворенных часов, в течении которых я оценил и полюбил внутреннюю чистоту его характера. Он был цельным человеком, у которого ясность мысли счастливо сочеталась с теплотой чувства. Анархизм был для него не делом будущих времен, а лейтмотивом его личной жизни, который и проявлял себя во всех его действиях. Он по-человечески понимал и другие убеждения, помимо своих, поскольку он чувствовал, что эти другие люди были воодушевлены честной волей и внутренней верой. Его терпимость к людям была так же велика, как и его товарищеское чувство ко всем, кто приходил в соприкосновение с ним. Он жил, как анархист, не потому, что чувствовал обязанность к этому, но потому, что он иначе не мог, потому что его внутреннее существо побуждало его действовать так, как он чувствовал и мыслил. Он не принадлежал к роду тех жалких глупцов, которые никогда не имели собственных мыслей и не имеют уважения к духовной свободе других, потому что всегда считают себя правыми. Он знал, что никто из нас не владеет абсолютными истинами, но только может честно стремиться и бороться за них. Всякий догматизм всегда начинается там, где мысли замерзают. Максимов был прежде всего человеком, а это значит много в таком обездоленном мире, как наш.

Тяжелый повседневный труд, который он выполнял, вызвал в нем болезнь сердца; однако, как подлинный стоик, он никогда об этом не говорил и, вероятно, сам не знал, насколько он был болен. Когда он 16-го марта (1950 г. – А.Д.) возвращался домой с работы, он только успел остановить свою машину. Когда он вышел из нее, то упал, и прибывший немедля дружеский врач, доктор Яновский, мог только констатировать смерть. Большое сердце перестало биться; большой человек ушел от нас навсегда…”

Р. Рокер. Григорий Петрович Максимов.

Дело Труда – Пробуждение. 1950. № 33. С. 6.