К.Н.Морозов

Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922 - 1926):
этика и тактика противоборства

VI.8. Противостояние Н.Н. и Е.А.Ивановых и чекистов (лето-осень 1926 г.). Попытка самоубийства Е.Ивановой

Последняя трагическая сцена всей этой драмы разыгралась летом-осенью 1926 г. вокруг Н.Н. и Е.А.Ивановых. Насколько можно понять из предсмертной записки Е.А.Ивановой, курирующие осужденных эсеров чекисты Андреева и Дукис по какой-то причине затаили обиду на Ивановых и пообещали им её "припомнить"²⁹⁵. Так это или нет, судить сложно, но очевиден факт, что Ивановым, единственным из всех их товарищей, не учли срок их предыдущих сидений в ЧК, прикрывшись довольно странным аргументом. Проследим истоки и ход конфликта, имевшего весьма трагичные последствия.

22 апреля 1926 г. Ивановы подняли вопрос о "времени окончания тюремных сроков"²⁹⁶ Месяц спустя, 28 мая 1926 г. зам. начальника СО ОГПУ Андреева писала в служебной записке коменданту Бутырской тюрьмы: "Прошу сообщить осужденным Иванову Н.Н. и Ивановой Е.А., что срок тюремного заключения их истекает первому - 2 августа с.г., второй - 19 декабря с.г. Указанные в их заявлении аресты в срок предварительного им зачтены не будут, т.к. их заявление противоречит протоколам их допроса, где в графе прежних арестов указано, что и тот и другая ранее не арестовывались"²⁹⁷. Мотивация Андреевой производит весьма странное впечатление, ведь чекисты легко могли навести справки в собственном архиве, но предпочли то ли наказать их за "неправдивость" на допросе, то ли просто воспользовались подвернувшимся под руку предлогом. H.Н. и Е.А.Ивановы в совместном заявлении в Президиум ОГПУ несколько месяцев спустя писали: "Еще 22 апреля нами был поднят вопрос о времени окончании нами тюремных сроков. Ответ ОГПУ о том, что время просиженное нами при предыдущих арестах зачитываться не будет, ибо в протоколах наших допросов якобы не упоминается о прошлых арестах, что и является единственной причиной незачета, ответ этот нами был немедленно опротестован перед прокуратурой, однако и до сих пор, несмотря на двукратное обращение, с указанием, что нас незаконно задерживают сверх определенного нам срока, прокуратура хранит молчание. Точно так же без ответа осталось наше заявление в ЦИК СССР. Хотя представители ОГПУ и признали, что предыдущие аресты должны зачитываться (что делалось по отношению всех наших товарищей), хотя мы неоднократно и письменно и устно указывали точно, где можно найти официальные документы об этих наших арестах, ОГПУ не позаботилось документы эти отыскать и установить факт арестов".

Усталость и безнадежность толкнули Е.А.Иванову 12 июля 1926 г. на самоубийство. Накануне, 11 июля она написала заявление в Президиум ЦИК СССР следующего содержания: "Бережная изоляция идейных противников, трогательно возвещенная советской властью, весьма успешно достигает и иногда даже превышает "довоенные нормы" - царскую каторгу. Поставив себе ту же цель - уничтожение социалистов, и не смея делать это открыто, советская власть старается придать своей каторге приличный вид. Давая на бумаге кой-что, на деле лишают всего: а за то, что мы имеем, мы заплатили страшной ценой. Целый ряд сумасшествий, самоубийств - вплоть до самосожжения, что и при цар. власти было редкостью, долгих массовых голодовок (перед нами вы сами молчите об ваших позорных голодовочных комедиях), каких не бывало никогда - не оставляют сомнения, что коммунистическая "изоляция" и царский застенок - одно и то же). Но чем дальше, тем меньше даже по форме отличие; и если по краткости срока, количественно еще вы не догнали каторги, то качественно даже с излишком. Соловецкий расстрел - перед ним бледнеют и Якутская история и Романовская и все другие. В прошлом мы не знали избиения беременных женщин - избиение Козельцевой кончилось выкидышем.

Мы, осужденные по процессу ЦК ПСР, по вашим же словам, находимся в особо привилегированном положении, за нами внимательно следят не только враги, но и друзья, мы сидим в Москве и находимся в непосредственном ведении высшего начальства - и над нами издеваются (а над жен. сугубо), нас бьют, провоцируют на голодовки, а окончание срока означает начало новой серии арестов, голодовок и пр. Наши "гуманные" короткие - бл! сроки обращаются для иных в бессрочную каторгу. Не сломив нас, отыгрываются на наших родных, арестуя и ссылая их только за нас. Я отлично знаю, что я все равно конченый человек, ибо помимо всего, что касается всех нас, у нас с братом есть обещание гр. гр. Андреевой и Дукиса "припомнить", и это мы чувствуем. Единственная форма протеста против издевательств, избиений, расстрелов, как вообще, так меня лично, доступная мне - самоубийство. Голос мертвого звучит громче голоса живых, а голос человека, дважды приговоренного к смертной казни, вечной каторжанки, умирающей накануне "свободы", прозвучит особенно громко".

Все мои вещи оставляю брату Никол. Ник. Иванову. Не жду "кануна" освобождения в буквальном смысле слова, потому что, во-первых, не знаю, в каких условиях буду тогда находиться, а во-вторых, не будучи уверена, что морфий вполне хорош, я должна поспешить: искалеченная чекистами рука действует все хуже и может быть вскоре я не смогу перерезать жилы"²⁹⁸.

Помешал Е.А.Ивановой довести задуманное до конца постовой Северной башни, младший надзиратель Зенкин-Агапкин, которого насторожила долгая тишина в камере. Вот как было доложено об этом происшествии в рапорте пом. коменданта Ф.Ф.Лучко своему начальнику - коменданту "Бутырской ОГПУ тюрьмы тов. Дукис": "Настоящим доношу, что в 10 ч. 30 мин. 12-го сего июля, политзаключенная Иванова Е.А. пыталась покончить жизнь самоубийством, путем вскрытия вены на левой руке, ножом от безопасной бритвы, пользуясь отсутствием ушедшего на свидание заключенного Иванова Н.Н. Стоявшему на посту мл. надзирателю Агапкину-Зенкину долгая тишина в камере гр-ки Ивановой показалась подозрительной, он после неоднократного стука в дверь, на которые не последовало ответа, вошел в камеру и увидел Иванову, лежащую на постели с окровавленной рукой в тазике. Т. Агапкиным-Зенкиным был вызван немедленно деж. по тюрьме тов. Абрамов, а последним - врачи, каковыми была остановлена кровь и наложена повязка. Спустя некоторое время Иванову нужно было перевести в Приемный покой, для наложения швов, но последняя категорически отказалась от какой бы то ни было помощи, а Иванов Н.Н. заявил, что раз больная не желает помощи, то он не допустит взять ее в больницу насильно.

Приложение: нож от безопасной бритвы и переписка на (4) листах"²⁹⁹.

Тюремными врачами было составлено два акта. Один - о состоянии здоровья Е.А.Ивановой гласил: "12-го июля 1926 года в 10 ч. 20 минут утра я был вызван в Северную башню к заключенной Ивановой, у которой оказался порез вен в верхней трети левого предплечья. Пульс удовлетворительный, 88 ударов в минуту; на кровотечение из места пореза наложен жгут, давящая повязка; впрыснута под кожу камфора.

Подпись неразборчива" (Один из двух врачей, подписавших совместный акт - К.М.) ³⁰⁰

Другой акт был об отказе от дальнейшей помощи: "12 июля 1926 г. мы, нижеподписавшиеся, явились на Северную башню взять заключенную Иванову в перевязочную приемного покоя для наложения швов и дальнейшей хирургической помощи хирургом, но гражданка Иванова категорически отказалась от предлагаемой помощи. Гражданин Иванов отказался выдать Иванову на операцию.

Врачи (подписи неразборчивы)"³⁰¹.

Н.Н.Иванов подписал этот акт, засвидетельствовав отказ Е.А.Ивановой от дальнейшей помощи: "Правильность изложения: отказа моей сестры Ел.Ивановой от хирургической помощи и перевязки подтверждаю"³⁰².

Судя по всему, Андреева и Дукис утаили этот инцидент даже от своего начальства, и совершенно уверенно можно сказать о том, что ни Сталин, ни Политбюро в целом в известность поставлены не были. Мотивы и первого и второго вполне прозрачны. В первом случае Андреевой и Дукису пришлось бы объяснять, зачем они практически на пустом месте затеяли конфликт с последними "процессниками" в ситуации, когда и руководство ОГПУ и члены Политбюро в высшей степени устали от неприятностей и скандалов, связанных с 22-мя осужденными эсерами. Во втором случае (если допустить, что Андреева или Дукис всё-таки доложили своему начальству) - руководство ОГПУ также рисковало вызвать раздражение Сталина да и других членов Политбюро, согласившихся ещё в январе 1924 г. заменить смертные приговоры на пятилетние срока, лишь бы избавиться от этой вечной головной боли. Для членов Политбюро, конечно, реакция на Западе была легко предсказуемой, просочись туда информация об этом инциденте, как легко предсказуемой была и лавина неприятностей для большевистской верхушки, Коминтерна и его партий, дипломатов и т.д.. Весьма вероятно, что члены Политбюро, узнав, что попытка самоубийства Е.А.Ивановой была спровоцирована двумя чекистскими функционерами (в лучшем случае, средней руки), решившими повыяснять отношения с Ивановыми из-за каких-то личных обид и не желавших думать о возможных весьма серьёзных последствиях, обратили бы свой гнев и на руководство ОГПУ за неспособность проконтролировать собственных сотрудников, тешащих личное самолюбие за государственный счет. Забегая вперед, отметим, что как только Ивановы решили голодать (а не докладывать в Политбюро о голодовке, способной кончиться смертельным исходом, чекисты, очевидно, уже не рискнули), чекисты тут же пошли на попятную, лишь бы не вмешивать в это "семейное дело" Политбюро.

Но и после попытки самоубийства Е.А.Ивановой Андреева, Дукис и Хорошкевич вопреки логике и даже инстинкту самосохранения продолжали обострять конфликт, очевидно мстя уже и за попытку самоубийства, и за собственный страх перед серьёзными неприятностями.

27 августа 1926 г. Н.Н. и Е.А.Ивановы обратились с совместным заявлением в Президиум ОГПУ, в котором жаловались на незачет им предыдущих арестов в общий срок тюремного заключения, на подачу ОГПУ без ведома самой Ивановой ходатайства в ЦИК об ее досрочном освобождении, на назначение в качества места ссылки города Коканд, прямо указанного ими как неприемлемого в первую очередь из-за плохого климата: "Еще 22 апреля нами был поднят вопрос о времени окончания нами тюремных сроков. Ответ ОГПУ о том, что время, просиженное нами при предыдущих арестах, засчитываться не будет, ибо в протоколах наших допросов якобы не упоминается о прошлых арестах, что и является единственной причиной незачета, ответ этот нами был немедленно опротестован перед прокуратурой, однако и до сих пор, несмотря на двукратное обращение с указанием, что нас незаконно задерживают сверх определенного нам срока, прокуратура хранит молчание. Точно так же без ответа осталось наше заявление в ЦИК СССР. Хотя представители ОГПУ и признали, что предыдущие аресты должны зачитываться (что делалось по отношению всех наших товарищей), хотя мы неоднократно и письменно и устно указывали точно, где можно найти официальные документы об этих наших арестах, ОГПУ не позаботилось документы эти отыскать и установить факт арестов. Вместо этого, дотянув до того времени, когда для одного из нас (Н.Иванова) зачет потерял актуальное значение, ОГПУ без ведома Ел.Ивановой обратилось в ЦИК с ходатайством об ее досрочном освобождении - об "досрочном", когда до окончания срока (при условии зачета предыдущих арестов) остается менее недели.

С назначением места ссылки произошла еще худшая история. 7 августа Н.Иванову заявили, что он назначается в Пишпек, маленький, захолустный городок, без достаточной врачебной помощи (необходимой нам ввиду крайнего расстройства здоровья), без возможности найти достаточный заработок, без всяких средств, культурной жизни.

Позднее оказалось, что это назначение не носило серьезного характера, и его следовало принимать, как попытку вызвать нас немедленно на борьбу. Что это именно так, доказывается тем, что 9 августа тому же Н.Иванову было объявлено отношение ГПУ от 4/VIII о том, что вопрос о назначении ему места ссылки отсрочивается решением, впредь до получения ответа от ЦИК на ходатайство о досрочном освобождении Ел.Ивановой. Так как ЦИК ответ этот дал только в конце августа, то ни о каком решении вопроса о месте ссылки для Н.Иванова 7/VIII не могло быть и речи. Наконец, 25/VIII нам было объявлено, что нас отправляют в Коканд. Чтобы дать понять, что из себя представляет это назначение, необходимо указать следующее: хотя ОГПУ довольно часто отказывалось отправлять наших товарищей в те города, которые они сами отмечали желательными, но все еще ни разу не было, чтобы давался тот город, который был отмечен как неприемлемый. С нами это случилось с первыми. Мы отметили два города из всей южной части Союза, в которые мы ехать не можем, и нам дали как раз один из них. Г. Коканд среди всех городов Средней Азии отличается исключительно дурным, прямо убийственным климатом, и это столь хорошо известно ОГПУ, что гр. Андреева в переговорах с нашим тов. Федоровичем о месте его ссылки сказала буквально следующее: "Мы бы могли Вам дать Коканд, но ведь туда Вы ехать не согласитесь" ОГПУ, давшее нашим товарищам большие областные центры (Свердловск, Самарканд), города с Вузами (Свердловск, Воронеж), города, лежащие на расстоянии нескольких часов езды от Москвы (Кострома, Вятка, Воронеж), допускавшее соединение в одном городе двух из осужденных членов ЦК ПСР (тов. Федоровичу предлагали ехать в Уральск к тов. Тимофееву), могло, конечно, найти на обширном юге России город, который, удовлетворяя нас своими условиями (климатическими и иными), и не давал бы нам более того, что получали наши товарищи. Вместо этого нам дают Коканд, зная твердо, что туда ехать для нас невозможно. На наше заявление, что этот город нам не подходит, и мы желаем пересмотра назначения, гр. Хорошкевич нам резко заявила, что нам придется все же туда поехать, а если мы не поедем, нас "повезут" - и что у ГПУ достаточно сил справиться с двумя арестантами. При назначении наших товарищей таких речей никогда не раздавалось, наоборот: у целого ряда товарищей неприемлемые им назначения пересматривались, и они получали новые, при определении коих считались с их желанием. Так были переменены назначения Утгофу, Донскому, Альтовскому, Тимофееву, Ракову и Е.Ратнер (дважды). Все это окончательно убеждает нас в том, что кроме "общих" преследований, которые терпит вся наша группа от ГПУ, на нас двоих обрушиваются особые - вызываемые личными чувствами представителей ОГПУ. Во всей этой истории мы упорно шли путем, установленным законом, никогда не требовали того, на что не имели права, и чего не получали уже наши товарищи, и после всего этого мы не можем не видеть в действиях ОГПУ желания расправиться с нами окончательно, заставив нас либо принять назначение, равносильное для нас самоубийству, либо не подчиниться распоряжению"³⁰³

Действительно, ещё 26 июля 1926 г. Н.Н.Ивановым была подана записка в СО ОГПУ, в которой он пытался повлиять на выбор чекистами места ссылки: "К югу от линии Гомель - Орел, Тамбов - Саратов, Уральск - Оренбург, Актюбинск - Кзыл-Орда - Верный (города поименованные - тоже нежелательны). К югу от назначенной линии нежелательны: Астрахань, Коканд, города Туркменистана и бывших ханств Хива и Бухара (все из дурного климата). Украина нежелательна - ибо там украинский язык обязателен. Город достаточно большой - чтобы можно было найти заработок"³⁰⁴. На записке рукой Андреевой написано: "Остав. Пишпек. Пишпек или Алма-Ата. Где лучше в агент[урном] смысле и где техн[ически] удобнее наблюд[ение]"³⁰⁵.

Впрочем, назначена ссылка Н.Н.Иванову Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ 20 августа 1926 г. была в город Коканд сроком на три года³⁰⁶, хотя 7 августа ему объявили о ссылке в Пишпек (Бишкек - К.М.) ³⁰⁷. Е.А.Иванова решением от того же числа ссылалась в Коканд³⁰⁸. 22 июля 1926 г. уполномоченная 3-го отделения СО ОГПУ Е.Хорошкевич, рассмотрев дело Е.А.Ивановой, в заключении написала, что считает возможным ее досрочное освобождение, и предложила дело передать на рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ³⁰⁹.Та же Хорошкевич в справке от 18 августа 1926 г. писала: "Иванова Е.А. арестовывалась ВЧК 4/8-21 г. под фамилией Ирановой Е.А. и была освобождена 29/8 того же года. 19-го декабря 1921 года она была вторично арестована со всей семьей Иванова Н.Н. и с этого числа содержится под стражей непрерывно до настоящего времени. О аресте Ивановой в 1918 году в ГПУ никаких сведений нет. 25 дней первого ареста не зачтены Ивановой в срок предварительного заключения на том основании, что на допросах после второго ареста она везде указывала, что ранее никогда не арестовывалась"³¹⁰.

Чтобы выйти из этой ситуации, отчасти созданной ими самими, отчасти - тем, что сроки Ивановых кончались в разное время, чекисты руками Хорошкевич написали второе заключение, датированное уже августом, где констатировалось, что "в данное время Ивановой с ее братом Ивановым Н.Н., членом ЦК ПСР, отбывшим 2/8 с.г. срок тюремного заключения, возбуждено ходатайство о досрочном освобождении Ивановой и о назначении им одного места ссылки. Считая возможным удовлетворение ходатайства Ивановых, предлагаю войти с ходатайством в ЦИК о досрочном освобождении Ивановой с последующей высылкой ее по усмотрению ОГПУ"³¹¹.

Фокус заключался в том, что Ивановы ходатайства о досрочном освобождении не подавали, и как только им стало известно об этом, предприняли попытки дезавуировать его. Так, Е.А.Иванова написала 11 августа 1926 г. заявление в ЦИК СССР, в котором отмечала: "9 августа брату моему Н.Н.Иванову, окончившему срок заключения, было объявлено, что назначение места ссылки задерживается вследствие неполучения ОГПУ от ЦИК СССР ответа на ходатайство о моем досрочном освобождении. Так как это ходатайство было возбуждено помимо меня, то оно, очевидно, имело целью заменить мне зачет предварительного заключения досрочным освобождением. Дело в том, что вопреки разъяснению самого ОГПУ, а также тому, что имело место по отношению всех наших товарищей, ни мне, ни брату не были зачтены наши предыдущие сидения на том единственном основании, что у ОГПУ не оказалось в наших бумагах нужных отметок. Своевременно (22 июня) нами было указано, где можно найти документальные доказательства несомненного факта нашего прежнего сидения. Если бы ОГПУ пошло этим обычным законным путем, то брат был бы уже на воле, а мой срок кончался в первых числах сентября, так что досрочное освобождение практически не имеет никакого для меня значения. Вместе с тем считаю нужным предупредить, что я не могу допустить, чтобы эта замена "зачета" предварительного заключения "досрочным освобождением" была использована политически, а также для какого-либо изменения по сравнению с обычным для нашей группы моего дальнейшего положения"³¹².

Заявление Е.А.Ивановой (которое чекисты, естественно, не стали отправлять адресату) до ЦИК СССР не дошло, и им 25 августа 1926 г. было удовлетворено "ходатайство Ивановых Н.Н. и Е.А. о досрочном освобождении Ивановой Е.А." и решено было "освободить ее с 25 августа 1926 года с назначением ей местожительства ОГПУ".

Конфликт приблизился к своей кульминации, когда на заявлении Н.Н. и Е.А.Ивановых от 27 августа 1926 г. Дерибас поставил резолюцию: "надо объявить Ивановым, что их просьба удовлетворена быть не может. 1/IX-23 г."³¹³.

Конфронтация, как и следовало ожидать, кончилась ультиматумом Н.Н. и Е.А.Ивановых, поставленного 7 сентября 1926 г. Президиуму ОГПУ: "До сих пор, несмотря н все выступления ОГПУ, явно толкающие нас на открытую борьбу (лишение нас зачета предыдущих арестов, право на каковой зачет за нами признается самим ОГПУ, назначение нам г. Коканда, нарушающее обязательства, принятые на себя ОГПУ 5/II и 1/XI 1925 г., угроза применения силы и т.д.), мы тщательно избегали всего, что могло привести к конфликту. Мы давали ОГПУ полную свободу выбрать из целой обширной области тот город, который оно найдет для себя более удобным - ГПУ этой возможностью воспользоваться не пожелало. Теперь мы сами указываем те города, в любой из которых мы согласны поехать, при соблюдении, конечно, всех прочих условий. Эти города следующие: Краснодар, Владикавказ, Ростов-на-Дону, Воронеж, Самара, Саратов, Самарканд и Ташкент. Мы будем ждать до 12 ч. дня субботы 11 сентября и если не получим удовлетворительного ответа, то начнем голодовку и будем ее продолжать до тех пор, покуда не будут удовлетворены все наши законные требования и не будут восстановлены все наши нарушенные права"³¹⁴.

Как и следовало ожидать, боявшиеся очередного громкого скандала чекисты уступили. За один день до начала голодовки, 10 сентября 1926 г. состоялось заседание Особого Совещания при Коллегии ОГПУ, которое постановило: "Во изменение постановления Ос. Сов. От 20/VIII - 26 г. высылку в Коканд заменить в г. Самарканд"³¹⁵.

В высшей степени примечательно, что потерпев поражение и на этот раз, чекисты не сумели отказать себе в удовольствии от мелких придирок и пакостей по отношению к Ивановым. Так, например, Н.Н. и Е.А.Ивановым разрешили взять с собой в ссылку багажа весом 15 пудов на двоих, тогда как до этого все ссылаемые из их группы имели право на 10 пудов багажа каждый, в том числе и ехавшие без семьи (Герштейн, Федорович). Другой пример: пообещав, что известят жену Н.Н.Иванову для сбора вещей, чекисты своего обещания не выполнили, заставив Н.Н.Иванова перенести срок отъезда³¹⁶. Кроме того Андреева отказала в свидании с Ивановыми, которого 17 сентября 1926 г. просил их троюродный брат В.Н.Худадов (опасаясь отказа из-за недостаточности степени родства, он указал, что его родители были близки с родителями Ивановых и поэтому все детство и юность вплоть до 1907 г. они провели вместе).³¹⁷

Тем не менее, 1 октября 1926 г. сопровождавший Ивановых чекист рапортовал о доставке их "по месту назначения" и сдаче их "под соответствующие расписки"³¹⁸.

Примечания

²⁹⁵ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 59. Л. 253.

²⁹⁶ Там же. Т. 113. Л. 22.

²⁹⁷ Там же. Л. 17.

²⁹⁸ Там же. Т. 59. Л. 253 об.

²⁹⁹ Т. 59. Л. 248

³⁰⁰ Т. 59. Л. 249

³⁰¹ Там же. Т. 59. Л. 250

³⁰² Там же.

³⁰³ Там же. Т. 113. Л. 22-22 об.

³⁰⁴ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 113. Л. 19.

³⁰⁵ Там же.

³⁰⁶ Там же. Л. 21

³⁰⁷ Там же. Л. 22

³⁰⁸ Там же. Т. 108. Л. 14.

³⁰⁹ Там же. Т. 108. Л. 13

³¹⁰ Там же. Л. 16

³¹¹ Там же. Л. 17

³¹² Там же. Л. 15

³¹³ Там же. Л. 22

³¹⁴ Там же. Т. 108. Л. 22

³¹⁵ Там же. Т. 113. Л. 21

³¹⁶ Там же. Л. 25

³¹⁷ Там же. Л. 29

³¹⁸ Там же. Л.30

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года