К.Н.Морозов

Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922 - 1926):
этика и тактика противоборства

VI.4. "Мой путь оказался мне не по плечу, я ухожу, но с сознанием исполненого, насколько позволяли силы, долга и честно прожитой жизни": cамоубийство С.В.Морозова и маневр власти.

Чекисты, вынужденно подчинившиеся решению Политбюро о смягчении режима, стали свидетелями того, как их "карцерный" режим стал рассыпаться под дальнейшими ударами заключенных. Фактически чекисты повторили тот путь, который многократно проделывали их предшественники - путь сдачи позиций. Через полгода В.Р.Менжинский и Дерибас сообщали В.М.Молотову о голодовке с 17 ноября 1923 г. части заключенных из числа переведенных в Бутырки, потребовавших открыть двери их камер для свободного передвижения, а также "организации физического труда и права продажи их изданий в их пользу". Чекисты констатировали, что "содержащиеся во внутренней тюрьме часть осужденных ГОЦ, ТИМОФЕЕВ, МОРОЗОВ и другие еще не объявили голодовки, но по категоричности заявлений их об общем изменении режима, тождественности предлагаемых ими изменений с предъявленными бутырцами требований и по недвусмысленным угрозам о возможности шлиссельбургской кровавой драмы - можно с уверенностью предположить, что объявление голодовки, или какой-либо другой формы поддержки тех же требований остальными осужденными, - вопрос двух-трех дней. Мнение ГПУ, что уступки немыслимы, ибо они вызовут ряд новых хорошо организованных и согласованных требований. Кроме того удовлетворение первого требования практически разрешает основной вопрос об изоляции вообще"⁸¹.

Чем закончилась эта голодовка, можно только догадываться, но фактически все это было уже агонией чекистского тюремного эксперимента, последний удар по которому нанес покончивший жизнь самоубийством 20 декабря 1923 г. С.В.Морозов. В своем предсмертном письме от 20 декабря 1923 г., адресованном близким, он писал: "Мои дорогие, родные, милые, знаю как будет Вам тяжело и бесконечно больно узнать о моей смерти; мысль о Вас долго заставляла меня жить, я боролся с собой насколько мог и как видите, оказался слаб. Не под влиянием тяжелой минуты и настроения поступаю так, нет. В течении последних месяцев не было кажется, дня, чтобы не приходилось делать усилия удержаться от этого шага. Не не хочу, а не могу, нет сил больше жить такой жизнью, как моя. Годы каторги и прошлых лет тюрьмы, очевидно, сделали свое дело. Устал от тюрьмы, тюремных невзгод, а впереди все тоже и тоже. Но в прошлом своем я не раскаиваюсь. Судьба не раз предоставляла мне возможность изменить свою жизнь, но освобождаясь из тюрьмы я всегда шел снова той же дорогой, какой, простите, пошел бы и теперь. Это было жестоко по отношению Вас, не было возможности заботиться о Вас, давать Вам радость, но иной жизнью я жить очевидно, не мог. Мой путь оказался мне не по плечу, я ухожу, но с сознанием исполненного, насколько позволяли силы, долга и честно прожитой жизни. И только мысль о Вас меня тяготит. Милые мама и папа, Вы редко жаловались мне, мама таки никогда, на свою жизнь. Но любимые мои неужели вы думали, что я не знаю как беспросветно тяжка она. Что часто кусок черного хлеба заменяет Вам обед и ужин. Однажды мне приснился сон, что умираете Вы от голодной смерти, и сейчас я знаю - недалеко это от действительности. И вот, вместо возможности когда-нибудь помощи, а может быть радости и счастья, я приношу Вам сейчас горе и боль. Мама, милая мама, ты видишь я сознаю, что делаю, но скажи голубка, если б у меня нашлись силы, если я смог отложить еще хотя на некоторое время разве, родная, я зная тебя не сделал бы этого. Ты меня знаешь и я уверен не обвините в забвении тебя. Милая, если Вам передадут мои вещи, я очень прошу тебя мое белье и шубу перешить себе. Голубчик Боря, мама будет отказываться, но ты родной, заставь ее сделать. Так дорогая Клавдия, когда позволит Вам время посмотрите за мамой, она в прошлую зиму по нескольку месяцев не меняла "из экономии" белья, пыталась стирать сама, но толку конечно от этого мало. Левочку крепко за меня целуйте. Мама, когда будешь иметь адрес Лидии Семеновны, сообщая ей обо мне, напиши письмо потеплее, она совершенно одинока и ей тяжело будет узнать о моей смерти. Скажи ей, я с глубокой благодарностью вспоминаю ее, много светлого внесла она в мою жизнь. Прощайте и простите меня, горячо, горячо благодарю Вас всех за заботы, ибо мне, ласку, тепло и радость, мне данные. Крепко, крепко обнимаю и целую. Мама, милая мама, как безумно тяжело тебе делать боль, прости, голубка родная, и ты папа прости. Сергей 20/XII - 23. Четверг.

Передавайте пожалуйста моим товарищам, что горячо их благодарю за доброе, сердечное ко мне отношение, заботу и внимание. Крепко их и их родных обнимаю. С.М. Я в письме не называю ни Жени ни Николая, Нау. Вас. Ан. - адресую его ко всем родным, близким. Дорогая Клавдия, передайте привет всем Вашим.

Я вполне спокоен, уложил вещи, написал заявление в ГПУ об их выдаче. Еще раз крепко всех обнимаю. Ваш Сергей.

Мысль, что, может, я поддался настроению и не сделал бы если бы поборол себя, может быть для Вас тягостной, вот Вам доказательство, что я и кончаю, т.к. нет сил больше жить в тюремной обстановке, а не под влиянием настроения, я только, что принял яд, кот. оказался не действительным и хочу попробовать вскрыть Артерии. Простите за эту приписку, но может она поможет Вам ... пережить. Целую горячо и обнимаю."⁸²

31 января 1924 г. Г.Е.Зиновьев писал Ф.Э.Дзержинскому : "Все "соцгазеты" полны росказней о смерти Морозова. Говорят, что оно, как Евг. Сазонов, принес себя в жертву и пр. По-моему, крайне важно опубликовать сведения о действит[ельных] причинах его самоубийства. Очень советую заняться этим. Дайте материалы. Мы двинем тогда их в загр[аничную]печать".⁸³

Через пять дней Г.Е.Зиновьев отказался от этой идеи, заявив Дзержинскому, что по его и Н.И.Бухарина мнению, письмо Морозова "печатать никак нельзя" и предложил "дать совсем короткое извещение от ГПУ сухого формального характера с указанием, что самоубийство вызвано чисто личными интимного характера причинами. Часть поверит - другая - нет. Но тут уж ничего не поделаешь"⁸⁴

В своем ответном письме Зиновьеву Дзержинский в начале февраля писал: "16/XI при очередном обходе Нач. СООГПУ ДЕРИБАС и пом. прокурора при ОГПУ т. КАТАНЬЯНА, зайдя к МОРОЗОВУ было предложено воспользоваться совхозом ввиду его неважного состояния здоровья по определению врача. МОРОЗОВ отказался, но просил ему дать анализ его мокроты.

В конце ноября во время голодовки в Бутырках и Внутрен. тюрьме заключенных ГОЦ сообщил между прочим, что Морозов нервничает и предложил соединить его на прогулку с кем-либо более спокойным, чем Гендельман, но когда ГОЦУ было предложено взять МОРОЗОВА в свою группу (Гоц, Тимофеев, РАТНЕР) он просил пока этого не делать, а когда это будет можно сделать он, Гоц, сам об этом скажет.

После голодовки РАТНЕР из Бутырки была переведена во внутреннюю тюрьму, и ей было предложено поселиться в двойной камере с кем либо из своих сопроцес[с]ников. Она поселилась с Гоцем и Тимофеевым. ГПУ полагало, что она поселится с МОРОЗОВЫМ.

Накануне самоубийства, т.е. 19/XII, его посетила в обычном порядке Зам. Нач. СООГПУ т. АНДРЕЕВА и, осведомившись, нет ли заявлений и получил ли он просимый анализ мокроты - получила ответ, что заявлений нет, анализ получен и что теперь он спокоен за свои легкие (анализ был хороший). По свидетельству врача он в последнее время стал довольно внимательно относиться к своему здоровью.

20/XII он покончил самоубийством, приняв ряд мер, которые не давали возможности помешать ему, например, собранные аккуратно в мешок вещи были повешены на стене с таким расчетом, чтобы кровать в волчек не была видна полностью.

При утренней проверке он был обнаружен со слабыми признаками жизни.

Никаких требований для себя или других до самоубийства он не предъявлял.

В оставленном письме на имя родных и заявлении на имя ГПУ никаких замечаний партийного порядка нет, и то и другое исключительно личного содержания.

Все изложенное является почти стенографически точной фиксацией событий, но ГПУ полагает, что все касающееся прямых намеков на личные переживания МОРОЗОВА в связи с Е.РАТНЕР не может быть использовано в печати.

Необходимо принять также во внимание и заявление ГОЦА после объявления ему о самоубийстве МОРОЗОВА: "Я бы очень просил не трепать его имени в печати". На это ему было отвечено, что если в заграничной прессе не появится никаких инсинуаций по поводу его смерти, то ГПУ не будет иметь никаких оснований это делать.

По мнению ГПУ проэкт извещения в наших газетах, если в таком есть нужда должен быть примерно нижеследующим:

ПРОЭКТ ИЗВЕЩЕНИЯ

"20 Декабря 1923 года осужденный по процессу ЦК ПСР С.В. МОРОЗОВ покончил жизнь самоубийством. О причинах личного характера можно догадываться по оставленному на имя родственников письму и заявлению его..."."⁸⁵

Представляется, что Дзержинский и Зиновьев явно лукавят, предлагая ухватиться за версию о причинах личного характера, дабы переложить ответственность с себя на самого Морозова. Знакомство с письмом Морозова убеждает, что Зиновьев и Бухарин отказались от мысли опубликовать его не из явно не свойственного им целомудрия, а из чисто политических соображений. Письмо С.В.Морозова - это яркое свидетельство несломленной воли борца, уставшего жить и бороться, но не предающего свои идеалы. Нам кажется, что несмотря на свою патетичность более верна оценка происшедшего, данная в листовке Московского Бюро ПСР в начала 1924 г.: "Не мы его убили, не мы... он сам... смотрите, потрясая последней запиской мученика перед глазами его товарищей, истерически кричали следователи-чекисты. Нет, Вы, вы и Центральный Комитет Коммунистической партии. Вы убийцы и на Вас эта кровь. Кровь борца за свободу народа. На вашей совести..."⁸⁶. И хотя Г.Е.Зиновьеву не нравилось, что в "соцгазетах" С.В.Морозова сравнивали с Егором Созоновым, привлекшим своим самоубийством внимание общественности и заставившим тюремщиков отступить, но именно самоубийство С.В.Морозова и боязнь, что его примеру последуют другие, заставили чекистов капитулировать и, отказавшись от политики "завинчивания гаек", выступить с инициативой смягчения приговора, с которой руководство ГПУ обратилось в начале января 1924 г. в ЦК РКП(б). То, что именно чекисты, а не Президиум ВЦИК, издавший 11 января 1924 г. подобное постановление, и не члены Политбюро пошли на этот шаг, показывает, что чекистская верхушка первой увидела тупиковость и опасность для себя дальнейшего противостояния с осужденными эсерами. Это видно из мотивировочной части первого варианта письма ГПУ в ЦК РКП(б), которое было написано, очевидно, по поручению начальства пом. Нач. 3-го отделения СО ГПУ В.Брауде. Окончательный вариант, отправленный в секретариат ЦК РКП(б), был подписан Дзержинским и Дерибасом и саморазоблачительной мотивации В.Брауде уже не содержал.

Проект письма, написанный В.Брауде, получил поддержку Дзержинского, Ягоды и Дерибаса. Последний выкинул из него (ставшего основой официального обращения ГПУ) мотивировочную часть, ярко рисующую бессилие чекистов. По мнению В.Брауде, объявление приговоренных к высшей мере наказания „бессрочными заложниками на случай вооруженных и террористических выступлений партии с.-р. против Соввласти" обернулось негативными последствиями: „...неопределенность положения объявленных заложниками, не видящих конца своего содержания в тюрьме и не имеющих надежды когда бы то ни было окончить свой срок, создало у осужденных крайне повышенную нервозность, ведущую к тяжелым конфликтам. Так, например, в декабре [19]23 г. покончил жизнь самоубийством член ЦК ПСР Морозов, указав, как на главный мотив то, что он не может более переносить бессрочное тюремное заключение. Среди осужденных создались такие настроения, что можно ожидать, что примеру Морозова последуют еще несколько человек.

Большое, конечно, влияние на повышенную нервозность осужденных имеет и то обстоятельство, что почти все они слишком большую часть своей жизни провели в тюремных условиях; большинство из них отбывали много лет заключения при самодержавии, кроме того, почти все из них и при Советской власти уже отбывали по 3-4 года предварительного тюремного заключения.

Создалось такое положение, что даже применяемый к осужденным небывалый по своей мягкости тюремный режим, который можно назвать скорее санаторным режимом (прекрасное питание, которое имеют, наверное, только московские нэпманы, обилие книг и газет, совместное содержание по собственному выбору, длительные прогулки, еженедельные часовые свидания с родственниками без присутствия администрации, периодические отправки на дачу и т. д.) не может уравновесить психику арестованных и предотвратить всё учащающиеся конфликты.

В [19]22 году имело смысл объявить заложниками членов ЦК ПСР для предотвращения активных выступлений партии с.-р. против Соввласти. В настоящее время, когда партия эс-эров совершенно разложилась, когда она в СССР фактически не существует, говорить о таких опасениях не приходится и отпадает самый смысл заложничества. В то же время повторение длительных голодовок и самоубийств осужденных создает почву для демагогической антисоветской агитации, главным образом, за границей".

Письмо председателя ОГПУ Ф.Э.Дзержинского и начальника СО ОГПУ Дерибаса в ЦК РКП(б) было отправлено в начале января 1924 г. в следующем виде: "В августе [19]22 г. Верховным Трибуналом по процессу ЦК ПСР были приговорены к высшей мере наказания 9 членов ЦК ПСР, а именно: ГОЦ А.Р., ТИМОФЕЕВ Е.М., ГЕНДЕЛЬМАН М.Я., ЛИХАЧ М.А., РАТНЕР Е.М., ДОНСКОЙ Д.Д., ИВАНОВ Н.Н., ГЕРШТЕЙН Л.Я., МОРОЗОВ С.В.

Кроме того были приговорены к высшей мере наказания за участие в террористической работе и в участии в покушении на тов. ЛЕНИНА член боевой организации ЦК ПСР ИВАНОВА Е.А. и за участие в военной работе ПСР в 1918 году члены ПСР АЛЬТОВСКИЙ А.И. и АГАПОВ В.В.

Члены ЦК ПСР ВЕДЕНЯПИН М.А., РАКОВ Д.Ф., ФЕДОРОВИЧ Ф.Ф. и АРТЕМЬЕВ Н.И. были осуждены на 10 лет, а также член МК ПСР ЛИБЕРОВ А.В.

Члены ПСР ЛЬВОВ М.И., БЕРГ Е.С. и УТГОФ В.Л. были осуждены на 5 лет.

Приговор Верхсуда в отношении присужденных к высшей мере наказания постановлением ВЦИК был изменен, и они были объявлены бессрочными заложниками на случай вооруженных и террористических выступлений С.-Р. против Соввласти.

В настоящее время ОГПУ полагает целесообразным смягчить приговор по делу ЦК ПСР, а именно:

Присужденным членам ЦК ПСР к высшей мере наказания и объявленным бессрочными заложниками ГОЦУ, ТИМОФЕЕВУ, ДОНСКОМУ, ЛИХАЧУ, ГЕНДЕЛЬМАНУ, ГЕРШТЕЙНУ, РАТНЕР, ИВАНОВУ, а также боевичке ИВАНОВОЙ заменить бессрочное заложничество 10 летним тюремным заключением. Уменьшение по отношению к этим лицам тюремного заключения на срок ниже 10 лет не целесообразно, т.к. они являются крупными политическими фигурами и С.-Р. убеждений и активности не потеряли и до настоящего времени. Кроме того, они уже отсидели по 3-4 года, зачитываемые в этот 10 летний срок.

Остальным членам ЦК ПСР ВЕДЕНЯПИНУ, РАКОВУ, ФЕДОРОВИЧУ и АРТЕМЬЕВУ присужденным к 10 годам срок можно сократить до 7 лет, также зачтя предварит[ельное] заключение.

В отношении же не членов ЦК ПСР, а просто бывших активных работников [19]18-19 г.г., в настоящее время не являющихся политическими фигурами, в значительной мере разложившихся, присужденных по делу ЦК ПСР к высшей мере наказания за участие в военной работе [19]18 г. АЛЬТОВСКАГО и АГАПОВА, а также присужденных к 10-ти годам ЛИБЕРОВА и на 5 лет ЛЬВОВА и БЕРГА, срок наказания таковым может быть сокращен еще в большей степени, а именно АГАПОВУ, АЛЬТОВСКОМУ, ЛИБЕРОВУ до 5 лет, а ЛЬВОВ и БЕРГ могут быть направлены в 3-х летнюю административную ссылку (БЕРГ - в Верный, ЛЬВОВ - в Чердынь.

Что касается осужденного на 5 лет УТГОФА, то ввиду его крайне демонстративного поведения и непрекращающихся антисоветских выходок - сокращать ему 5-ти летний срок безусловно не следует тем более, что он сидит в тюрьме только с начала 1922 года"⁸⁷.

Как видно из документа, бессрочное заключение "смертникам" предполагалось заменить десятью годами тюрьмы, а другим уменьшить сроки заключения вдвое. Этот вопрос предварительно согласовывался на высшем уровне, о чем косвенно свидетельствует помета Ягоды от 10 января 1924 г.: "Утверждено 5 лет и десять смертникам"⁸⁸.

Президиум ЦИК СССР направил в Политбюро проект, предлагавший более мягкий вариант - пять лет тюрьмы "смертникам" и два с половиной года остальным с отправкой всех в ссылку после отбывания срока заключения, с чем легко согласились члены Политбюро. Безусловно, отступление власти было вынужденной мерой, предпринятой под воздействием западноевропейского общественного мнения. Власти несли огромный политический урон и вопреки своим ожиданиям, что давление на них после ряда уступок спадет, волна, поднятая антибольшевистской эсеровской кампанией, волна недовольства преследованиями социалистов, поднималась все выше и выше.

Примечания

⁸¹ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 376.

⁸² ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 267 - 268

⁸³ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 269

⁸⁴ Там же. Л. 272

⁸⁵ ЦА ФСБ РФ. Ф. Н 1789. Т. 58. Л. 270 - 271.

⁸⁶ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 594.

⁸⁷ Цит.по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 570-571.

⁸⁸ РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 49. Л. 137.

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года