К.Н.Морозов

Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922 - 1926):
этика и тактика противоборства

VI.2. Первая фаза борьбы: "война заявлений" (август 1922 г. - январь 1923 г.). Слухи о самоубийстве Е.М.Тимофеева и давление общественного мнения Запада

Инструкция по содержанию "особоизолированных" тотчас же пришла в противоречие с действовавшими до того нормами, на что немедленно отреагировали заключенные. Будучи изолированы друг от друга, борьбу они начали каждый самостоятельно.

Так, уже 18 августа 1922 г. М.Я.Гендельман в своем заявлении в Верховный Трибунал дал весьма колоритное описание тюремного режима, считая его "ни чем иным, как применявшимся лишь в виде наказания к заключенным карцерным режимом старого строя". Он писал: "В отношении нас, осужденных по делу Ц.К.П.С.-Р., во Внутренней тюрьме Г.П.У. установлен режим, специально, видимо, приноровленный к тому, чтобы вынудить нас на голодовку, с целью, надо думать, внести этим корректив в постановление Президиума ВЦИК о приостановлении исполнения над нами смертного приговора.

1) Во Внутр[еннюю] тюрьму нас доставили непосредственно из зала заседаний Трибунала после приговора. Нам не дали, так[им] обр[азом], возможности захватить с собой самые необходимые из вещей, оставшихся в тюрьме на Кисельном пер[еулке] и до сих пор нам невозвращенных.

Более того: случайно оказавшееся при мне полотенце было у меня отобрано, а взамен мне было предоставлено висевшее в камере грязное полотенце с явными следами употребления его моим предшественником по камере. Койка была покрыта такой же унаследованной от предшественника, только еще более грязной простыней. Мое полотенце мне возвращено было только на девятый день.

Нет возможности сменить грязное носильное белье, так как мы лишены права получать передачи от родных с воли и передавать им обратно белье для стирки.

2) Мы лишены свиданий с родными и лишены возможности узнать что-либо об их здоровье и судьбе.

3) Мы лишены книг, газет, письменных принадлежностей для занятий. Если все это, не исключая даже газет, предоставлялось нам во время предварительного следствия, то тем менее может быть оправдано такое лишение после суда.

4) После двухмесячного всякого лишенья нас прогулок во время процесса мы лишены их и теперь и принуждены круглые сутки проводить в камере без движения. Прежде мы прогулками во Вн[утренней] тюрьме пользовались.

5) Но и этого показалось мало для тех, в чьем ведении мы находимся. На десятый день моего пребывания на окно моей камеры навешен железный щит, хотя повода к этой мере я не давал. Так как окна и без того были замазаны, то в камере постоянный недостаток света.

6) Тогда как во время прежнего пребывания в этой тюрьме нас выпускали в уборную три раза в день, теперь выпускают только один раз, так[им] обр[азом], зловонная параша круглые сутки отравляет воздух камеры. Других заключенных выпускают не менее двух раз в сутки, утром и вечером.

7) Пищевой режим состоит из хлеба и воды, так как в обед и ужин дают по миске грязной воды, на дне которой можно найти 1, самое большее 2 ложки гороха и рыбью кость. Но здесь я не возбуждаю никакого вопроса об изменении режима, так как для заключенных гораздо бoльшую важность имеет вопрос о свиданиях и книгах, и так как тут приходится, по-видимому, наталкиваться на непреодолимую традицию: сначала из обеда для заключенных подкармливают тюремный персонал, а остатки доливают горячей водой (здесь и далее подчеркнуто в документе - К.М.), и в таком виде предоставляют заключенным.

8) Я не стану перечислять всей системы мелких, но злостных ущемлений, имеющих, видимо, единственную цель - вызвать заключенных на эксцессы. Для примера укажу на самое невинное: когда я вчера передал через ст[аршего] надзирателя просьбу дать мне бумаги и чернила для заявленья в Трибунал, мне было в этом отказано и только сегодня после обхода камер начальником тюрьмы моя повторная просьба была удовлетворена, причем ко мне каждый раз шлют надзирателя с требованием кончать скорее заявление.

Так[им] обр[азом], принятый в отношении нас режим является не чем иным, как применявшимся лишь в виде наказания к заключенным карцерным режимом старого строя (лишение свиданий, передач, книг, прогулок, щиты на окнах, содержание на хлебе и воде).

Гражданка Клара Цеткин, с прискорбием установившая на процессе, что, по ее мнению, русским социалистам в коммунистических тюрьмах живется лучше, чем германским коммунистам в буржуазных тюрьмах, могла бы теперь убедиться, что мое приглашение посмотреть на нас, если останемся живы, через некоторое время после приговора, имело полный смысл.

Ввиду изложенного я вижу себя вынужденным начать голодовку, если не будет дано разрешение на свидание с родными, на передачи, на пользование своими книгами, газетами и письменными принадлежностями для занятий.

Голодовку начну во вторник, 22-го августа, с утра"³⁰.

Насколько нам известно, этой голодовки не было. Очевидно, товарищи Гендельмана отговорили его от нее, справедливо полагая, что время этого крайнего средства еще не пришло.

25 августа 1922 г. Веденяпин в заявлении, адресованном Верховному Революционному трибуналу, писал: "Прошу Верх. Триб. разъяснить, имеется ли в приговоре постановление о реквизиции моих вещей или нет? Мой вопрос вызван тем, что начальник тюрьмы заявил, что у осужденных не может быть никаких собственных вещей, и вещи, находящиеся в тюрьме, мне не выдаются. Я прошу Верх. Триб. указать законный способ получить мне что-либо из одежды, так как я в одной рубашке, как был в суде, так нахожусь и до... (1 слово не разобрано - К.М.) и мне не выдается ничего, могу ли я получить свой головной убор, могу ли я получить соль, которая у меня имеется в вещах, так же сахар и сухари? В бытность на царской каторге все продукты выдавались арестованному и никогда не реквизировались. Кроме того, прошу выдать из моих вещей кружку или стакан, до сих пор я не имею ровно никакой посуды для питья. Обращаюсь с означенной просьбой к Вам, потому что представитель ГПУ Самсонов, посетив нас 17 и 19 августа заявил, что вещи и книги нам будут выданы, так что очевидно ГПУ не имеет препятствия, а так как мы числимся и за Верх. Тр., то очевидно, что Верх. Триб. сделал соответствующее предписание. До сих пор означенные меры не употреблялись, но, может, это специально применено к социалистам, в таком случае прошу посодействовать получить квитанцию на реквизированные вещи и как-либо сочетать это постановление с особым декретом, в котором говорилось, что у бывших полит. каторжан вещи не подлежат реквизиции. Также прошу известить меня, имеется ли особое постановление о лишении права читать мне книги? Если такового нет, то прошу указать, как я могу получать книги? У меня мои книги взяты, насчет тюремных мне заявлено, что здесь только детские, и их мне не выдают[...]"³¹. Заявление Веденяпина не достигло Верхтриба, а после ознакомления с ним Самсонова и Уншлихта было подшито к делу³². Такая же судьба ждала все заявления заключенных эсеров, куда бы они их не адресовали - в Верхтриб, в Президиум ГПУ, наркому юстиции или еще куда-то. Чекисты не желали, чтобы в их дела кто бы ни было вмешивался.

Например, 28 августа 1922 г. Гендельман написал заявление в Президиум ГПУ: "I. Около двух недель тому назад граж. Самсоновым было указано, что книги нам разрешены. Между тем до сих пор я не получил ни одной из моих книг, пересланных отсюда из тюрьмы в Кисельном пер., ввиду чего прошу о скорейшей выдаче мне указанных моих книг.

II. До полного разрешения вопроса о передачах прошу разрешить теперь же хотя бы передачу раз в неделю одной смены белья.

III. Прошу выдать мне из моих вещей две фотографических карточки моих родных, в свое время просмотренные и допущенные"³³. Самсонов начертал на заявлении резолюцию: "т. Андреевой. Почему вы не даете книг?", но отправлять заявление адресату ни он, ни Андреева не стали, очевидно не желая посвящать Президиум ГПУ в свои недоработки.

Еще примечательнее реакция чекистов на заявление Ракова, писавшего 29 августа 1922 г. наркому юстиции: "По объявлении судебного заседания [мы] были немедленно отправлены во Внутреннюю Тюрьму ГПУ. Лишь сегодня от начальника этой тюрьмы мы узнали, что имевшиеся в нашем распоряжении - табак, сухари, чай, кофе - полученные нам в форме передач, оказались конфискованными.

Так как подобные вещи не составляют имущества, подлежащего конфискации для осужденных по 60 ст. Уголкодекса, то прошу распоряжения о выдаче этих вещей для моего личного потребления, так как лишенные совершенно каких-либо передач с воли, мы на одном казенном пайке буквально голодаем"³⁴. Пересланное Самсоновым Уншлихту заявление Ракова вновь к нему и вернулось с резолюцией Уншлихта: "т. Самсонову. Полагаю выдать. Коменданта взгреть за информацию"³⁵, после чего было подшито к делу.

Не дошло до адресата и совместное заявление Горькова-Добролюбова и Львова в Наркомат юстиции (копия ГПУ) от 8 сентября 1922 г., где они заявляли: "Приговором Верх. Рев. Тр. от 7/VIII 22 г., зачитанным нам 22/VIII 22 г., мы, осужденные на тюремное заключение со строгой изоляцией, находимся в настоящее время во внутренней тюрьме ГПУ в следующих условиях:

1) Окно нашей камеры целиком замазано масляной краской и сверх того закрыто сплошным железным щитом, едва пропускающим свет и воздух. Таково же и ночное освещение слабой лампочкой, находящейся слишком высоко, чтобы хоть изредка заниматься чтением, вследствие чего у одного из нас начался процесс ослабления зрения, а у другого возобновился излеченный было процесс воспаления сетчатки.

2) Мы совершенно лишены не только газет, но и книг, если не считать двух из нашей собственной библиотеки, отобранной у нас, граж. Самсоновым было указано, что книги нам разрешены. Между тем до сих пор я не получил ни одной из моих книг, выданных на манер пищевого довольствия по норме; книг читанных и перечитанных нами раньше. У нас отнята возможность получать книги с "воли" из частных библиотек и учреждений; взамен чего ГПУ предполагает организовать библиотеку из наших собственных книг, уже прочитанных нами, что нас не только не может удовлетворить, но и не позволит нам заниматься регулярно ни одной научной работой, так как книги по различным отраслям наук получались ранее нами из вышеперечисленных, ныне закрытых для нас источников. При таких условиях мы обречены на медленное умственное умирание.

3) Пищевое довольствие, хотя и улучшенное с 1/IX и 5/IX, недостаточно (кроме хлеба, когда он бывает съедобен), и лишение нас "продовольственной" помощи с "воли" или из Полит. Кр[асного] Кр[еста] обрекает на хроническое недоедание и без того уже ослабленных долгим содержанием в тюрьмах.

4) Мы лишены до сих пор свиданий с родственниками.

5) Мы получаем получасовую прогулку (фактически меньше), что при слабом доступе воздуха в камеру и присутствии "параши" даже для здоровых - недостаточно.

6) У нас отобраны все принадлежащие нам вещи, из которых выданы на руки лишь по две пары белья да валенки для ревматика; все же остальные теплые вещи и постельные принадлежности не получены, и мы мерзнем ночью и кутаемся в легкие казенные одеяла днем.

7) Посему просим высший орган юстиции в Республике сообщить нам, входят ли все перечисленные выше условия нашего заключения в понятие "строгая изоляция" или это явления иного порядка. Если это необходимое дополнение к строгой изоляции, то мы, охраняя свое умственное и физическое существование, вынуждены будем прибегнуть к единственному у всех заключенных способу борьбы за свою духовную и физическую жизнь"³⁶.

Н.Иванов в своем заявлении 4 сентября 1922 г. во ВЦИК писал: "Советская власть неоднократно заявляла, что идея "наказания" преступника совершенно чужда советскому правосознанию. Гр. Крыленко на нашем процессе во всеуслышание подтвердил это, сказав, что Сов. вл. не мстит и не карает, а только ради безопасности государства и общества "изолирует опасные элементы, лишая их возможности проявлять свою вредную для государства деятельность". Я, правда, до сих пор не знаю точного текста постановления ВЦИК по нашему делу (устно сообщенный мне смысл сего постановления [оказался] столь странным, чтобы не сказать сильнее, в своих деталях, что я отказываюсь поверить, что он мне передан правильно до тех, пор пока своими глазами не прочту подлинный текст постановления), но могу предполагать, что впредь до какого-то срока (вернее до исполнения некоторого условия) смертная казнь над нами приостановлена и мы подлежим содержанию под "строгой изоляцией". Если так, то можно понять применение к нам всех мер, гарантирующих полную изоляцию нашу от внешнего мира (дабы лишить нас возможности "влиять" - преступно, на находящихся на воле товарищей). Но тот режим, в который мы поставлены, с точки зрения изоляции оправдать и объяснить невозможно: До сих пор не имеем ни свиданий, ни переписки с родными. Нам объявлено, что и то, и другое будет 1 раз в месяц. Но даже царское правительство ограничивало столь узко свидания и переписку только во времена злейшей реакции и то только для лиц, осужденных на каторгу. Но ведь оно этим открыто преследовало "карательные" цели, каковых ваша власть, будто бы, не имеет. Правда, тогда имелось еще в виду "исправление" арестантов, но, надеюсь, вы-то этих "целей" не имеете. В течение месяца мы были совершенно лишены книг, как собственных, так и из тюремной библиотеки, и обречены, таким образом, на вынужденное полное безделье - что для всякого человека и особенно для нас - чрезвычайно тяжелое наказание. Я сидел в 10 тюрьмах (бывал в самых суровых) и нигде не оставляли без книг более, чем одну неделю (да и то в виде наказания!). На днях нам выдали по одной, случайной, нами самими не выбранной, книжки из числа у нас же отобранных (и, следовательно, по большей части уже прочтенных). При таких условиях (одна книжка без права выбора) - это бессмыслица! Вы видите, как даже "льготы" при "умелом" применении "диалектически" превращаются в свою противоположность. Мы лишены всех наших вещей. Нет подушки, одеяла (правда, выдали мешок с соломой и казенное одеяло, но разве замена хороших вещей казенными "суррогатами" тоже входит в число мер "изоляции"?). Белья дали крайне мало (одну смену - носи как хочешь!). Не дают иголок, ниток - нечем зашить рвущуюся одежду. Нет посуды - казенный чайник так пахнет железом, что пить из него можно только с большим отвращением. Если у Сов. вл. хватило лицемерия откармливать нас перед судом и во время суда, чтобы дать право иностранным коммунистам сказать на суде, что-де у вас очень хороший вид, вас, верно, хорошо содержат, и то же повторять и за границей, а затем на другой же день после суда посадить буквально на голодный паек (он в последние дни несколько улучшен, но только настолько, что мучительное чувство голода, которое было раньше, сменилось чувством просто голода), то уже совершенно безобразно было отбирать те крайне ограниченные запасы провизии, которые мы привезли с собой из Кисельного пер. Тем более, что там кроме "своей" провизии были остатки вами же выданного пайка! Если все это сопоставить и прибавить сюда тот режим невероятных (даже для внутренней тюрьмы) придирок, которому нас подвергают (я не говорю, уже, что запрещено говорить самому с собой, напевать, насвистывать, но мне запрещали: делать гимнастику, другой надзир. запрещал стоять у окна, забитого глухим щитом, третий запрещал быстро ходить по камере, вынуждают в уборной все проделывать на глазах стоящего в дверях надзирателя и т.д. и т.д.), то получится картина ясная: не "изоляция", а "наказание" - месть, месть идущая на все, чтобы только причинить боль своему врагу.

Поэтому желаю: 1) Получить от ВЦИК'а точный текст его решения по нашему делу, и 2) Узнать от него: с его ли ведома и по его ли повелению творятся с нами все те безобразия, о которых я писал выше, или это излишнее усердие "красных" тюремщиков, старающихся, не без успеха, перещеголять своих предшественников"³⁷.

Весьма похожего содержания заявление отправил 18 сентября 1922 г. в Президиум ВЦИК и Утгоф: "Постановлением Верхтриба при ВЦИК от 7 авг. с.г. приговоренный к 5 годам тюрьмы за принадлежность к социалистической партии, я с 7 VIII нахожусь во внутр. тюрьме ГПУ на особом режиме, не соответствующем законам РСФСР и постановлениям Наркомюста, а именно:

1) Я лишен дневного света. Окно в моей камере закрашено масляной краской и, кроме того, во всю высоту заставлено железным щитом с полезным отверстием вверху окна в 1 1/2 кв. арш. Только в солнечные дни, сидя у самого окна, можно читать без напряжения. В облачные дни читать нельзя.

2) Почти вполне лишен свежего воздуха: прогулка четверть часа 1 раз в день.

3. Подвергнут отмененному РСФСР полному одиночному заключению, чего в приговоре Верхтриба не значится.

4. Мне воспрещены какие бы то ни было передачи с воли.

5. Лишен свиданий даже с женой и детьми.

6. Лишен переписки опять-таки даже с женой и детьми.

7. Запрещена покупка чего бы то ни было за собственные деньги.

8. Фактически запрещена какая бы то ни было работа, т.к. книги выдаются лишь из числа бывших на руках при переводе во внутреннюю тюрьму и не более 2-х книг в неделю, а бумаги выдается 15 листов в месяц с отобранием исписанной.

9. Наконец администрация решительно отказывается сообщить нам те правила, на основании которых мы содержимся, утверждая, что мы отданы на полный произвол Коллегии ГПУ, которая и решает от случая к случаю, что с нами делать. В доказательство это 15 с сентября мне было предъявлено постановление Президиума ВЦИК от 8 августа с.г., где сказано: "как приговоренные к высшей мере наказания, так и присужденные к долгосрочному заключению остаются в строгом заключении". Так как никаких иных постановлений или указаний на отступления от общего закона нет, то очевидно, что Президиум ВЦИК лишь подтвердил в этой части приговор Верхтриба: "подвергнуть тюремному заключению со строгой изоляцией" - режим, которого вполне точно определен советскими законами и инструкциями Наркомюста. Безосновательность и незаконность особого режима, установленного ГПУ, проявляется особенно четко в отношении двух групп заключенных: П.Злобина, который Верхтрибом приговорен лишь к 2 годам заключения: "ввиду того, как сказано в приговоре, что 2 последних года активного участия в деятельности партии не принимал", и к которому Трибунал применил все льготы, какие имел право сделать без обращения во ВЦИК; и ко второй группе, о которой в приговоре сказано: "ввиду малого объема их контрреволюционной деятельности", приговариваются к минимальному по ст. 60 сроку в 5 лет.

В противоречие с этим ясным мнением Трибунала и эти осужденные подвергнуты режиму гораздо более разрушительному, чем режим, установленный в Советской Республике для приговоренных к тюрьме со строгой изоляцией и которому фактически подвергаются в данное время десятки лиц, также осужденных Верхтрибом за принадлежность к социалистическим организациям РСДРП, левых с.-р., с.-р., анархистов и пр. и получивших не минимальные, а максимальные сроки заключения со строгой изоляцией.

Особенно бессмысленно жестоким я считаю лишение меня возможности знать что-либо о судьбе моей жены и детей и 2) лишение возможности работать. Я сидел в Петропавловской крепости, 4 года подряд провел в одиночном заключении, но никогда в царское время не подвергался режиму, подобному установленному для нас ГПУ. В полной уверенности, что Президиум ВЦИК не может разделять мнение гр-ки Андреевой (помощ. зав. секр.-опер. отделом), что для социалистической республики не обязателен по отношению к политическим заключенным даже тот минимум гуманности, который и в Петропавловской крепости считало необходимым проявлять царское правительство Столыпина, я прошу Президиум ВЦИК отменить незаконные распоряжения коллегии ГПУ и предписать применять ко мне и моим товарищам тот режим "тюремного заключения со строгой изоляцией", который установлен законами Советской Республ. и применяется ко всем вообще политическим заключенным. О постановлении или разъяснении прошу меня уведомить под личную мою расписку³⁸. Как и прочие подобные документы заключенных, заявление Утгофа осело в чекистском делопроизводстве.

Безусловно, многие новшества, введенные чекистами, не имели ни малейшего отношения к проблеме изоляции заключенных от внешнего мира и являлись, по точному выражению С.В.Морозова, "совершенно ненужной и ничем не оправдываемой жестокостью"³⁹. В письме члена ЦК ПСР С.В.Морозова родным от 22 сентября 1922г. (естественно, не пропущенном чекистами), ярко рисуются его настроение и тюремные условия: "[...]Волнуетесь и беспокоитесь за меня Вы, право, напрасно. Выдумать что-нибудь новое, чего не было в царских тюрьмах, - довольно трудно, а ведь я, за долгие годы своего скитания по тюрьмам и каторге, не только многое видел, но многое и пережил и наст[оящий] режим, наверное, тяжел для тех, кто впервые находится в таких условиях, ну а для меня все это слишком хорошо знакомое, старое, с чем давно свыкся и от чего за небольшой промежуток воли не успел еще отвыкнуть. Новое, что теперь приходится переживать вызывает лишь досаду и обиду за тех, кто это делает - совершенно ненужная и ничем не оправдываемая жестокость. Очень и очень прошу Вас не беспокоиться за меня, а главное - не обращать внимания на разные "слухи", о чем пишет папа. Верьте мне, что режим, созданный для нас, не заставляет волноваться о нас. И думается мне, волнение Ваше вызывается не столько условиями нашего содержания в тюрьме, сколько возможностью применения к нам приговора, и вот об этом мне хочется с Вами немного поговорить. Переживания Ваши мне, конечно, понятны. Возможность потери близкого, родного человека - переживается больно и тяжело, и здесь, к глубочайшему моему сожалению, помочь Вам я ни в чем не могу, но скажу, если б у меня был сын и ему предстояла та же участь, мысль, что он жил так, как считал должным, в согласии со своим убеждением и не согнулся перед тем, что считал неправдой - доставляла бы мне большое утешение. Но Вы усугубляете тяжесть своих переживаний, думая, что мне трудно живется, что я волнуюсь и пр. - вот это совершенно неверно. Несмотря на мою любовь к Вам, на сознание, что приговор, приведенный надо мной в исполнение, доставит Вам много горя и печали, - я в этом возможном исполнении приговора нахожу и радостное для себя. Умереть за дело, кот[орое] считаешь правым - правдой, за то, во что ты веришь, - легко и радостно. То, что я сейчас являюсь заложником за Партию, - я считаю незаслуженной для себя величайшей честью, очень горжусь этим и, конечно, с достоинством переживу все, что мне предстоит. Верьте мне, мои дорогие, если б не мысль о Вас, что тягостно Вам все это переживать, то я теперь ликовал бы. Вот видите, как я отношусь к тому, что будет, а может и не будет, "да ведает то Аллах и его пророк Магомет великий", не волнуйтесь поэтому и Вы.

Сижу я в одиночке, вещи все отобрали, первое время не давали и книг, теперь дали две на неделю. Хожу в казенном белье, сплю на соломенной, как в каторге, подушке. До сих пор не могу получить свои гребенки и поэтому со дня суда волосы не причесывал, а отросли они зело, тоже и есть и борода, вид имею, вероятно, дикообразный. Прогулка минут 10-15, двор довольно хороший. Пища первое время была очень скверная, теперь лучше. Дают папиросы, но мало и у меня к Вам просьба, если разрешат передачи, принести мне табаку и спичек"⁴⁰.

Для понимания, с одной стороны, реалий тюремного быта, а с другой - того, как шла на этом "петиционном" этапе борьба за режим, огромный интерес представляют требования заключенных по улучшению условий своего содержания и реакция на это чекистов. По установленному порядку свои требования эсеры передавали пом. нач. СО ГПУ Андреевой, а та - на решение Уншлихту. Вот два подобных документа (недатированных) в том порядке, в каком они отложились в тематическом деле "Материалы по охране и содержанию осужденных за 1922-23 г.г.". В первом документе (предположительно август-сентябрь) Андреевой изложены требования заключенных и ответы Уншлихта (вписанные ручкой напротив каждого требования и выделенные в тексте курсивом - К.М.):

"1. Выдать подушки собственные и теплое белье и платье. Выдать.

2. Белье меняется 2 раза в месяц - находят мало. Можно 4 раза.

3. Просят отремонтировать обувь или разрешить получить с воли. Обувь или будет ремонтир., или выдаваться (далее слово не разобрано - К.М.).

4. Дается 2 коробки спичек на месяц просят увеличить. Можно 3.

5. Чаю совершенно не выдают, просят дать. Заменить кофе чаем.

6. Лихачев (так в документе, следует Лихач - К.М.) просит вернуть или возместить отобранное при переводе из Кисельного патентованное средство (желудочное). (Два слова не разобраны - К.М.) врача.

7. Просят пересмотреть вопрос о конфискации продуктов, оставленных на Кисельном. Продукты переданы в (далее слово неразобрано - К.М.).

8. Просят дать список книг, чтобы знать, что можно получить. Скоро будет готов.

9. Просят парикмахера или безопасную бритву. Я давно требую парикмахера (далее не разобрано - К.М.).

10. Берг просит дать справку, сколько будет зачтено пред[варительного] заключения, иначе когда кончится срок. Можно объявить.

11. Мало соли - просят увеличить. Считаю достаточно.

12. Злобин 1) нащитывает (так в документе - К.М.) 5 серьезных болезней и просит еще раз освидетельствовать. 2) просит разрешения работать для кооперативных курсов, для чего требуется сношение с т.т. Биценко и Хоменко. Запросить Наркомзем.

13. Просят нитки и иголки для ремонта белья и платья. Нельзя.

14. Тов. Андреева имеет передать для Морозова учебники. Выданы только [для] него.

15. Донской просит разрешить книги по акушерству. Нет. Когда будут тоже дан (так в документе - К.М.).

16. Львов и Альтовский просят книг из публичной библиотеки по естеств. истории. Нельзя.

17. Просят увеличить свет ввиду болезни глаз. (Ответ неразборчив - К.М.).

1) О книгах сказано, что могут заказать на волю, но с тем, что они поступят в тюремную библиотеку и на волю не вернутся.

2) О теплых белье и платье, что родственники могут войти в сношение с нами и представить список передаваемых вещей, что можно будет, то разрешится. Я полагаю (слово неразобрано - К.М.) перевести на все полезное"⁴¹.

В другой докладной записке Андреева писала Уншлихту: "При обходе мною камер осужденных по делу ПСР, ими были сделаны следующие заявления: 1) Почти всеми: Давать электричество днем. В камерах, действительно, так темно, что нельзя записывать вследствие пасмурной погоды, с одной стороны, и заколоченных щитами окон - с другой. Я думаю, что давать свет днем надо.

2) Просят газеты свежие. По инструкции не полагается. Через 6 мес. можно давать.

3) Просят журналы. Я думаю, надо выписать журналы по кооперации, по просвещению - вышедшие до мая - июня с/г.

4) Злобин просит перевести его в больницу.

5) Я не возражаю, поскольку все равно почти ежедневно приходится к нему посылать врача. Никакой опасности со стороны его побега нет.

6. Гоц просит вернуть ему ручку - самописку. Я считаю возможным, поскольку разрешены им бумаги, чернила и перо. Прошу Ваших распоряжений"⁴².

24 октября 1922 г. пом. Начальника СО ГПУ Андреева в своем докладе Уншлихту сообщала о требованиях 22-х осужденных по процессу: 1. Осужденные с.-р. жалуются, что свет гасят рано (в 10-ть час.), просят не гасить до 11-ти часов. 2. Просят спустить лампы ниже. Считаю возможным спустить аршина на полтора, т.к. лампочки слабые и у самого потолка. У многих начинают болеть глаза. 3. Просят разрешить в камере ножи и вилки. Я полагала бы отказать. 4. Выпускать второй раз из камер не обязательно перед сном, а по желанию. Думаю, что разрешить надо. 5. Веденяпин просит свидание с дочерью 26/X (в день смерти его первой жены). Мотив несерьезный, поскольку отказано другим, полагаю тоже отказать и ему"⁴³.

30 октября 1922 г. Андреева вновь докладывала Уншлихту о требованиях осужденных эсеров:

"1) Агапов, Раков, Добролюбов - специалиста глазника. [Пометка Андреевой] Через санчасть я вызову.

2) Донской и Веденяпин - выдать фотографии родных. [Андреева] Поскольку выданы фотографии Гендельману и Гоцу - нет оснований отказывать остальным. [Резолюция Уншлихта] Согласен.

3) Утгоф просит разрешить сделать ему абажур на лампу из казенной бумаги. [Андреева] Считаю возможным. [Уншлихт] Согласен.

4) Тимофеев просит увеличить сумму взносов на его имя [Андреева] Теперь разрешено 25 миллионов. Думаю, можно уже до 35 милл. [Уншлихт] Можно до 50-ти.

5) Иванов-Громов просит давать ему свидание с матерью не в 5-ом этаже, а в комендатуре, мотивируя болезнью матери. [Андреева] Я просила бы отказать, т.к. для свидний специально оборудованная комната находится в IV этаже. В комендатуре ничего подходящего нет. [Уншлихт] Согласен.

6) Вновь возбуждают вопрос об обмене книг с воли из общественных библиотек. [Андреева] Я полагала бы отказать - это несомненно будет один из способов связи. [Уншлихт] А как мы их удовлетворяем[?]"⁴⁴.

В начале ноября Андреева обобщила жалобы заключенных: "1. Питание. За исключением Лихача, как на качество, так и на количество пищи никто не жаловался. 2. Прогулки. Все сделали заявление на недостаточность прогулки. 3. Одиночное заключение. Многие просят изменить одиночное заключение на совместное (по два человека). 4. Содержание во Внутр. тюрьме. На предложение 10 человекам перевода в Ярославскую тюрьму никто не изъявил особого желания. 5. Пользование книгами. Большинство просили права пользоваться книгами из общественных библиотек. 6. Газеты. Большинство просили разрешить пользоваться газетами. 7. Свидания. Тимофеев и Морозов заявили о разрешении свиданий чаще, чем 1 раз в месяц"⁴⁵.

Чью сторону занимали тюремные власти и чекисты при стычках заключенных с надзирателями? Вопрос в общем-то риторический. Тем не менее интересен эксперимент, проведенный видным эсером М.Я.Гендельманом в октябре 1922 г. во Внутренней тюрьме ГПУ, когда он пожаловался на произвол надзирателя сначала дежурному помощнику, затем начальнику тюрьмы, а затем написал заявление в Президиум ГПУ, т.к. предыдущие начальники брали друг друга под защиту. Суть конфликта состояла в том, что 30 октября 1922 г. во время прогулки надзиратель сказал, чтобы Гендельман ходил только по тропинке, на что тот ответил, что он так и делает. В ответ надзиратель досрочно прервал прогулку. М.Я.Гендельман восклицал: "Уже одно предположение, что я, как школьник, стану бродить по снегу, унижаясь ради этого до мелкой стычки с мальчишкой-надзирателем, упоенным своей властью, жаждущим случая проявить ее, достаточно само за себя говорит. Гендельман предложил дежурному помощнику проверить наличие следов в снегу, что тот через какое-то время и сделал в сопровождении надзирателя. Гендельман предположил, что следа, показанные надзирателем, им самим и протоптаны, и для подтверждения своей правоты предложил сличить следы. "Но дежурный помощник, - писал Гендельман, - изложил свою точку зрения совершенно ясно: "Это лишние церемонии. Я знаю, что надзиратель никогда не позволит себе сказать неправду, а вы никогда не признаете своей вины" При такой заранее готовой уверенности, делал вывод Гендельман, - и опрос претензий тоже "излишняя церемония". Начальник тюрьмы со своим помощником согласился. Потеря одной прогулки не столь важна, и я не стал бы из-за этого писать заявление, но меня регулярно опрашивают, не имею ли я претензий, и полученный мною в данном случае ответ побуждает меня выяснить, имеет ли этот опрос какое-либо реальное значение, и целесообразно ли в будущем обращаться с заявлениями, если в том окажется необходимость"⁴⁶.

Как повел бы себя Президиум ГПУ, остается только гадать, т.к. заявление М.Я.Гендельмана до него не дошло. Дело в том, что все заявления 22-х осужденных по процессу ПСР шли через руки помощника начальника СО ГПУ Андреевой, которая уже далее сама решала судьбу каждого заявления. Вариантов было три: заявление либо направлялось начальнику СО ГПУ Самсонову, либо заместителю председателя ГПУ Уншлихту, либо сразу сдавалось в архив (подшивалось к делу). Заявление М.Я.Гендельмана было в этот же день сдано в архив, поскольку Андреевой не было никакого резона проверят правильность действий надзирателя, дежурного помощника и начальника тюрьмы и вступать с ними в конфликт.

Весьма любопытно, что родственники 22-х осужденных эсеров (да и сами эти эсеры) сначала писали свои заявления в самые разные инстанции, а позже все чаще стали обращаться к тому, кто реально мог принять нужное решение вопреки отказам низового чекистского начальства. Речь идет о председателе ГПУ Ф.Э.Дзержинском, в отдельных случаях, действительно, удовлетворявшего просьбы родственников осужденных. Так, например, С.Н.Гоц от имени жен и родных осужденных просила о передаче им ряда продуктов, теплой одежды и постельного белья. Ф.Э.Дзержинский наложил резолюцию: "т. Ягоде. Полагал бы, можно разрешить, но с тем, чтобы не было в камерах лишних вещей и разрешить только на один раз с тем, чтобы каждая передача требовала особого разрешения". Красноречивая резолюция Самсонова: "т. Андреевой. Надо это без затяжки сделать - ничего не поделаешь" - свидетельствовала о том, что решение было принято через их головы⁴⁷.

Из таких фрагментов и складывался длительный и изнурительный период борьбы осужденных за т.н. политический режим, которая благодаря настойчивости и опыту заключенных и их родственников дала некоторые результаты.

Как далек был первоначальный режим заключенных от „курортного", видно из письма С.Гоц (жены А.Р.Гоца) Дзержинскому в октябре 1922 г. (она обращалась через Е.П.Пешкову с просьбой о встрече с ним, но тот предложил написать письмо). Письмо С.Гоц содержало немало ярких примеров тюремного быта заключенных: к Герштейну первое время обращались не иначе как „осужденный к смерти Герштейн"; А.Р.Гоц не получил казенного головного убора и в течение полутора осенних месяцев, выходя на прогулку в дождливую погоду, наматывал „на голову казенные брюки"; Морозов, у которого отобрали свое мыло и не дали казенного, первые три недели не умывался с мылом и полтора месяца не имел расчески, матрац был „с мышами", „из параши текло", а вместо кружки ему дали „ржавую жестянку"; Гендельману после долгих требований дали, наконец, очки - „но с разбитыми линзами"; не всем был объявлен целиком приговор, для этого Иванову пришлось голодать четыре дня. С.Гоц заключала: „На почве плохого питания и недостаточного света, у многих уже началось сильное малокровие (Тимофеев, Злобин, Морозов, Берг, Раков, Либеров и др.). Гендельман, Иванов с отечными лицами, у мужа моего симптомы цинготного заболевания ноги. Особенно тягостно для них вынужденное бездействие и отсутствие книг. Книги выдаются в 2-3 недели не более 2-3 за раз, при этом самого неожиданного подбора. Мужу, напр., достался учебник по зоологии и „Антропология" Канта". По словам С.Гоц, сами заключенные считали условия, в которые их поставили, карцерным режимом и ставкой на физическую выносливость.

Но несмотря на некоторое смягчение тюремного режима для осужденных эсеров, он оставался по-прежнему суровым. К концу 1922 - началу 1923 г. возможности смягчения режима путем заявлений со стороны осужденных и их родственников были фактически исчерпаны, т.к. натыкались на крайне жесткую позицию чекистов (в том числе и среднего звена), считавших, что режим далее ослаблять нельзя. Давление на Политбюро и ГПУ шло по нескольким каналам и направлениям: общественное мнение социалистических и демократических кругов Запада, запросы международного и русского политического Красного Креста, многочисленные жалобы и требования родственников, да и самих осужденных (те их заявления и жалобы, которые не удавалось заволокитить чекистской бюрократической машине и которые попадали на столы Калинина, Курского и других желавших поучаствовать в процессе "наведения порядка").

Первым тревожным сигналом для большевистского и чекистского руководства стали появившиеся 2-3 сентября 1922 г. в среде московских рабочих слухи о самоубийстве Е.М.Тимофеева, через несколько дней попавшие на страницы иностранной и эмигрантской прессы. Уже 4 сентября представитель политического красного креста обратился к Цюрупе, обещавшему навести справки в НКЮ и НКВД. Выбранная в этой ситуации тактика умолчания сыграла с большевистским и чекистским руководством злую шутку. Хотя слух был неверен, но основа его - сведения о невыносимых условиях, созданных для заключенных, соответствовала реальности и фактически лила масло в огонь не затухшей еще на Западе антибольшевистской кампании в связи с преследованиями социалистов. В передовой статье эсеровской газеты "Голос России" от 6 сентября писалось: "Основанием к усилению распространяемых слухов о смерти Тимофеева послужили сведения о следующих установленных фактах: постоянное грубое издевательство над осужденными, как во время процесса, так и после него со стороны низших агентов госполитуправления и тюремной администрации, новый тюремный режим по рецепту Уншлихта, когда осужденных подвергают ежедневному личному обыску, сопровождающемуся грубыми насмешками и издевательствами, лишение свиданий с родственниками, отмена передачи пищевых продуктов, запрещение двадцатиминутной прогулки на свежем воздухе, ночные проверки на смене караула, когда вновь открываются камеры и чекисты требуют от спящих осужденных встать с койки и производят поверхностный обыск в камере"⁴⁸.

Заграничные эсеры проводили прямые параллели с самоубийством Е.С.Созонова. Так, например, В.Фабрикант писал 6 сентября 1922 г. пражским эсерам: "Дорогие друзья, только что узнал из "Temps" о смерти Е.М.Тимофеева. телеграфируйте, правда ли это? Надо ли писать вам, какое потрясающее впечатление произвело это известие? Мы переживаем теперь то же, что переживали в 1911 году при известии о самоубийстве Сазонова. Не по тем же ли мотивам, что и Сазонов, покончил с собой Тимофеев? Ждем с лихорадочным нетерпением вашей телеграммы. Мое личное впечатление, что убийство московских товарищей началось - не по судебному приговору и не судом Линча, а застеночным путем"⁴⁹.

Подобная оценка ситуации была близка и руководству ЗД ПСР, которое посчитало нужным начать бить в набат. Уже 8 сентября в передовице "Голоса России" "Борьба смертью" прозвучал призыв к социалистическому движению стран Европы "вырвать заложников у палачей большевизма"⁵⁰. В этот же день ЗД ПСР послала телеграмму в ЦК РКП(б), СНК и Коминтерн с требованием сообщить о судьбе Тимофеева и о местонахождении остальных осужденных, "пропавших без вести со времени вынесения приговора". Послание ЗД завершалось словами: "Ваше молчание будет равносильно боязни признать совершившееся перед общественным мнением всего мира"⁵¹. Не дождавшись ответа, ЗД ПСР послало Вандервельде следующее сообщение: "На наши запросы о Тимофееве и остальных осужденных большевистская власть молчит. Как это обстоятельство, так и знание условий и тактики власти вселяют в нас тревогу. Обращаемся к вам с просьбой побудить Нансена обратиться к большевистской власти выяснить как правду о заключенных, так и облегчить их положение"⁵².

Кроме того, ЗД ПСР разослало циркулярное письмо следующего содержания: "Всем партийным группам. Циркулярно. Предлагается обсудить и организовать на местах гражданские похороны Евгениия Михайловича Тимофеева. По поручению комиссии при Заграничной Делегации ПСР с товарищеским приветом Б.Рабинович. PS. Мы разрабатываем здесь следующий проект: 1) в среду (предположительно) на той неделе помещаем в траурной рамке во всех газетах объявление о гражданских похоронах Ев. Мих. Тим. 2) снимаем для этой цели большой зал (предполагаем цирк Буша) 3) рассылаем пригласительные билеты (10-12.000) по социалистическим партиям и профес. союзам; 4) входим с их представителями в соглашение относительно ораторов. Внешняя обстановка - строгая, выдержанная, торжественная"⁵³

Насколько мы знаем, революционная практика не знала подобного рода заочных "гражданских похорон", но, несомненно, эсерам удалось бы превратить их (по крайней мере в Берлине и Праге) в грандиозные политические демонстрации при поддержке большинства социалистических партий.

Только лишь 13 сентября 1922 г. зампредд ГПУ И.С.Уншлихт представил И.В.Сталину текст опровержения слухов о самоубийстве Е.М.Тимофеева⁵⁴. Но несмотря на резкие эпитеты в адрес заграничных эсеров опровержение, безусловно, сильно запоздало. Впрочем, отреагируй власти сразу - для них тоже вышло бы нехорошо. Это означало бы, что они реагируют на давление, и следовательно значило бы усиление давления. Безусловно, готовность зарубежных эсеров и западного социалистического мнения к решительным протестам в случае голодовок и смертей заключенных эсеров была тем фоном, на котором и проходили вскоре последовавшие голодовки эсеров. Они начались тогда, когда все остальные способы облегчения режима были исчерпаны. Сигналом бесполезности подачи дальнейших петиций стала блокировка чекистами и Политбюро попыток ВЦИК и М.И.Калинина облегчить положение или по крайней мере "посетить внутреннюю тюрьму ГПУ". На заседании Президиума ВЦИК 20 ноября 1922 г. осуществить подобное посещение было поручено членам Президиума Смирнову и Курскому. Подобная реакция Президиума ВЦИК на жалобы родственников осужденных эсеров заставила Уншлихта обратиться к И.В.Сталину с весьма откровенным заявлением: "Много усилий и трудов стоило нам переломить с.-р. и создать условия, гарантирующие их изоляцию и устанавливающие твердый режим. Посещение тюрьмы представителями ВЦИК поколеблет создавшееся равновесие и вызовет со стороны заключенных ряд невыполнимых требований, что повлечет за собой серьезные осложнения"⁵⁵. Политбюро ЦК РКП(б) на своем заседании 23 ноября 1922 г., будучи вполне солидарно с Уншлихтом в "несвоевременности посещения с-ров представителями ВЦИК", но очевидно не желая слишком сильно обижать Президиум ВЦИК, приняло гениальное в своем византинизме решение: посетить заключенных эсеров и рассказать об их положении Калинину было поручено Уншлихту, а Калинину было предоставлено право осмотреть любые другие помещения в тюрьме "сообразно его желанию"⁵⁶.

Примечания

³⁰ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 579-580.

³¹ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 54, 54 об.

³² Там же.

³³ Там же. Л. 61 - 61 об.

³⁴ Там же. Л. 62 - 62 об.

³⁵ Там же.

³⁶ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 79 - 79 об.

³⁷ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 80 - 80 об.

³⁸ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 90 - 90 об.

³⁹ Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 581-582.

⁴⁰ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 6. Л. 15-16 об.

⁴¹ Там же. Л. 38.

⁴² ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 39.

⁴³ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л. 116.

⁴⁴ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л.119.

⁴⁵ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л. 126.

⁴⁶ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л. 123-123 об.

⁴⁷ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л. 104-104 об.

⁴⁸ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 355-356.

⁴⁹ ГАРФ. Ф. 6772. Оп. 1. Д. 3. Л. 6.

⁵⁰ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 359.

⁵¹ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 365.

⁵² ГАРФ. Ф. 6772. ОП. 1. Д. 12. Л. 25.

⁵³ ГАРФ. Ф. 6772. Оп. 1. Д 12. Л. 40.

⁵⁴ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 366.

⁵⁵ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 367.

⁵⁶ Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 367.

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года