главная / о сайте / юбилеи / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью / форум
Парадоксы реабилитации
Для всех, интересующихся темой коммунистических репрессий, весьма актуально выглядит вопрос о воздаянии тем, кто в силу своей служебной деятельности оказался на острие террора. С первого взгляда, парадоксально, что организаторы массовых репрессий, превратившие в лагерную пыль целые социальные слои и в своё время отправленные вслед за своими жертвами, зачастую получили реабилитацию. Очевидно, что подобные реабилитации видных чекистов носят откровенно неправовой характер и стали следствием общей государственной политики советских лет, стремившейся уйти от гласного расследования коммунистических репрессий. Как же смогли чекистские верблюды пролезть в игольное ушко советской юстиции?
При Хрущёве были реабилитированы Н. Н. Алексеев, Р. А. Аустрин, Б. А. Бак, М. Д. Берман, Г. И. Бокий, Т. Д. Дерибас, А. К. Залпетер, Ю. Л. Зверев, Р. Пилляр, С. Ф. Реденс, Г. С. Сыроежкин и многие другие руководящие работники госбезопасности. Преимущественным правом на реабилитацию в период второй половины 1950-х – начала 1960-х годов пользовались чекисты, арестованные до периода так называемых “массовых операций”, начавшегося в августе 1937 г. Если участие осуждённого как заговорщика и шпиона деятеля НКВД в арестах и казнях не било в глаза, у него оказывался неплохой шанс быть записанным в “честные чекисты”, деятельность которых ранее 37-го считалась полезной и необходимой, и получить посмертное восстановление в правах. Работники госбезопасности, осуждённые при Берии в качестве активных ежовцев, якобы сознательно нарушавших законность с целью дискредитировать власть, имели значительно меньше шансов на пересмотр дела. Так, начальник УНКВД по Северной области Б. А. Бак, арестованный в августе 1937-го, был реабилитирован, а его родной брат С. А. Бак, работавший начальником УНКВД Башкирской АССР и арестованный в октябре 1938 г., был признан активным нарушителем соцзаконности и не подпал под реабилитацию.
К оценке деятельности работников НКВД прокуроры обычно подходили сугубо формально: скажем, бывший начальник ГУЛАГа и замнаркома внутренних дел М. Д. Берман перед арестом работал наркомом связи СССР и был реабилитирован в 1957 г. как просто незаконно репрессированный член советского правительства. Начальник Волгостроя НКВД Н. Н. Алексеев, в бытность руководителем органов ОГПУ Центрально-Чернозёмной области и Западно-Сибирского края расстрелявший в 1930 – 1934 г. тысячи людей, был реабилитирован в 1956 г., поскольку облыжно обвинялся в шпионаже, вредительстве и заговорщицкой деятельности. Известный контрразведчик Г. С. Сыроежкин в конце 1920-х – начале 1930-х гг. активно подавлял крестьянские восстания против коллективизации в Сибири, организовывая массовые бессудные расстрелы пленных и сжигания мятежных хуторов. Но он получил реабилитацию и попал в чекистские святцы как участник операций против Савинкова и Сиднея Рейли, а то, что Сыроежкин вытворял в своё время за Уралом, никто никогда не расследовал. Что касается посмертной судьбы сталинского свояка С. Ф. Реденса, в годы террора руководившего аппаратом УНКВД по Московской области, то он был реабилитирован по настоянию Хрущёва, хорошо знавшего Реденса по работе в Москве и лично заинтересованного в его реабилитации, поскольку этот правовой акт до известной степени снимал вину за репрессии с самого Никиты Сергеевича, трудившегося первым секретарём Московского горкома ВКП(б) и проявлявшего изрядное рвение в разоблачении и выкорчёвывании врагов народа.
Что мы имеем в современную эпоху? Практика реабилитации работников ВЧК-МГБ последних лет повторяют ситуацию хрущёвских времён с одной поправкой: обвинение в антисоветских преступлениях переквалифицируется на служебные проступки и высшая мера заменяется (как тому же министру ГБ В. С. Абакумову) длительным заключением. Опять-таки торжествует тот же самый выборочный подход – одни чекисты признаются матёрыми нарушителями законности, не подлежащими реабилитации, несмотря на явно липовые обвинения в шпионаже и заговорах (Н. И. Ежов, Л. П. Берия, Л. М. Заковский, С. А. Бак, М. М. Подольский), другие получают либо частичную (В. С. Абакумов), либо полную (генерал-лейтенант МГБ П. А. Судоплатов и начальник УСВИТЛ С. Н. Гаранин в начале 1990-х, Г. А. Молчанов в 1996-м) реабилитацию. А ведь тот же Молчанов ряд лет возглавлял одно из ведущих репрессивных подразделений ОГПУ-НКВД – секретно-политический отдел, ведавший политическим сыском. На Молчанове море крови, но он вот уже почти десять лет не виновен, поскольку не был заговорщиком. Список реабилитированных ягодинско-ежовских палачей высокого уровня не исчерпывается вышеуказанными лицами. Так, расстрелянный нарком внутренних дел Мордовии С. М. Вейзагер был в конце 1994 г. реабилитирован решением военного трибунала Московского военного округа.
В реабилитации чекистов есть единственный полезный – для историков – аспект. Их следственные дела в ряде случаев можно получить для исследования, тогда как дела на нереабилитированных лиц хранятся в строгом секрете и доступ к ним имеют только сотрудники ФСБ и близкие к ним лица.
На местном уровне воспроизводится та же практика, что и в центре. Прокуроры к пересмотру следственных дел на чекистов подходят сугубо формально, не занимаясь исследованием службы работников ВЧК-НКВД (это, естественно, очень непросто) и зачастую, похоже, даже не читают толком следственных дел, где попадаются вполне конкретные сведения о преступной деятельности фигурантов.
Прокуратура Новосибирской области 28 октября 2002 г. реабилитировала расстрелянного в 1939 г. М. И. Станкевича, работавшего в ОГПУ-НКВД Нарыма и Алтайского края. Из ряда источников, в том числе и опубликованных, известно, что он, будучи начальником Кочковского райотдела НКВД, избивал подследственных. В марте 1938-го Станкевич арестовал 152 чел., которых днём этапировал через с. Кочки (из них 38 чел., в т. ч. пятеро учителей, вскоре были освобождены). В апреле 1938 г. Станкевич сам был арестован как враг народа и польский шпион, а затем осуждён к высшей мере наказания. Сомнительно, чтобы в его следственном деле не было бы материалов о репрессивной деятельности Станкевича – чекисты, обвинявшиеся в политических преступлениях, непременно били себя кулаком в грудь, доказывая, что люто боролись с врагами народа. Так, работавший в Омске и Томске арестованный в 1938-м особист П. А. Егоров, доказывая свою лояльность, в письме из лагеря Сталину заверял вождя, что всегда был “беспощаден к врагам народа, и не только агентурным и следственным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их”. Другой арестованный и посмертно реабилитированный чекист – оперативник контрразведывательного отдела УНКВД по Алтайскому краю И. И. Виер-Ульянов – уверял судей трибунала: “Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов”. Теперь же Станкевич считается полностью невиновным. (Жертвы политических репрессий в Алтайском крае. Т. 4. Барнаул, 2002, с. 510; ОСД УАДАК, ф. р-2, оп. 7, д. 5485, т. 1, л. 91, д. 11565, л. 53)
Трудной проблемой для прокуратуры стали дела начала 1920-х годов, до которых она добралась только в 90-е годы. Небрежно оформленные, в основном содержащие рукописные и трудночитаемые материалы, они нелегки для изучения. Формулировки реабилитационных определений несут на себе печать традиционных, усвоенных в советские времена, формулировок: так, критические высказывания о власти пренебрежительно именуются “обывательскими”.
В 1920-21 гг. барнаульскими чекистами было арестовано более 700 человек по делу заговорщицкой эсеровской организации “Крестьянский союз”. Сама процедура осуждения свидетельствовала о крайней слабости улик, имевшихся в распоряжении чекистов. Коллегия губчека, рассматривая дела большинства “заговорщиков”, была вынуждена штамповать по преимуществу лёгкие приговоры. Исключительно мягкий приговор – год условно – получили 310 человек, а ещё 182 были освобождены под подписку о невыезде, которую потом отменили. Таким образом, фактически около 500 арестованных, среди которых был заметный процент сексотов, оказались к июню 1921 г. на свободе. Однако почти каждого десятого (целых 70 человек) расстреляли.
Прокуратура Алтайского края только в 1997 – 1998 гг. добралась до этого дела и пришла к выводу о том, что следствие не смогло добыть доказательств “подготовки насильственных действий против власти и гражданского населения”, а среди арестованных всего-навсего “имели место обывательские разговоры о недовольстве Советской властью и попытка создания профессионального союза для защиты своих интересов”. 415 человек, осуждённых по делу “Союза”, были реабилитированы, другому 131 фигуранту, как освобождённым по реабилитирующим обстоятельствам ещё в 1921 г., было отказано в статусе жертв политических репрессий. (Жертвы политических репрессий в Алтайском крае… с. 21; ОСД УАДАК, ф. р-2, оп. 7, д. п-24332, т. 16, л. 388 – 390, т. 18, л. 12).
Однако не все проходившие по делу “Крестьянского союза” в Алтайской губернии реабилитированы. Известно, что чекистская провокация захватила и ряд коммунистов. Для большей достоверности фабрикуемых дел чекисты нередко жертвовали и собственными сотрудниками, представляя их участниками заговоров. По версии губчека, с командиром повстанческого анархо-крестьянского отряда и лидером Федерации алтайских анархистов И. П. Новосёловым была связана так называемая “коммунистическая фракция” Каменского крестьянского союза. Связь с Новосёловым поддерживалась через техническую сотрудницу Горно-Алтайского политбюро П. Н. Соловьеву. По данным Алтайской губчека, на территории губернии в работе Союза приняли участие многие партийцы: помощник командира роты П. С. Проскуров, член комиссии по борьбе с дезертирством П. П. Бородин, сотрудник Каменской горуездной милиции Р. С. Заднеулицын, П. Н. Соловьева. Другие коммунисты – председатель сельисполкома И. Е. Овечкин, крестьянин Т. П. Ковалев, красноармейцы О. Д. Мошковцев и М. П. Сысоев – хотя участия в Союзе не принимали, но знали о его существовании и не донесли властям.
По постановлению коллегии Алтайской губчека Проскуров, Бородин, Соловьева и Заднеулицын за активное участие в контрреволюционной организации были приговорены к расстрелу, а Овечкин, Ковалев, Мошковцев и Сысоев за недоносительство — к одному году заключения в лагере принудительных работ. Привлечены были к следствию, но потом освобождены за недоказанностью обвинения ещё около десятка коммунистов. В 1924-м П. П. Бородин в заявлении в Сибревком просил привлечь к ответственности бывшего заведующего Каменским политбюро Вегиса за то, что тот в феврале 1921 г. арестовал его сына Петра Бородина, который затем был расстрелян “по личным счётам и по проискам Вегиса”. (Олех Г.Л. Партийная машина РКП(б) в начале 20-х гг.: устройство и функционирование. Новосибирск, 1995, с. 114; ГАНО, ф. 1, оп. 1, д. 1197, л. 3).
Ответа из Сибревкома не последовало… Похоже, до сих пор нет ответа и от прокуратуры: значительная часть материалов по делу “Крестьянского союза” всё ещё остаётся на закрытом хранении и недоступна исследователям.
Вся чекистская работа с момента создания советских органов госбезопасности базировалась на терроре и провокации. В период партийной чистки осенью 1921 г. начальник секретного отдела Новониколаевской губчека К. Я. Крумин хвастался: “В результате моей упорной работы в чека расстреляна масса видных белогвардейцев. Сам лично участвовал и действительно раскрывал: во Владимире – белогвардейскую организацию “Владимирский офицерский батальон”. В Омске: “Организацию полковника Орлеанова – Рощина”, организацию офицеров “Самозащита”, и в г. Новониколаевске: “Сибирское Учредительное Собрание”, организацию “Союз мира” (офицерскую), организацию белоэсеровскую “Сибирско-Украинский союз фронтовиков”. (…) Интересующимся моей личностью советую обратиться за справками в архивы чека (о) расстрелянных белогвардейцах и (спросить) у уцелевших в лагере. Обычно белые меня не любят и считают сволочью, а это равносильно ордену Красного Знамени от Рабоче-крестьянского правительства”.
К настоящему времени достоверно можно сказать, что в Новониколаевске никогда не существовало организаций “Сибирское учредительное собрание” и “Сибирско-Украинский союз фронтовиков”. Их участники в начале XXI века реабилитированы, поскольку руководителями “заговоров” выступали никакие не противники режима, а конспиративные сотрудники ЧК.
Один из них – видный сексот-провокатор и член компартии с 1917 г., А. Ф. Штутас – свою чёрную работу начал весьма рано: в апреле 1920-го этот бывший командир 6-й роты 236-го полка 77-й дивизии, ранее арестовывавшийся при Колчаке, донёс в Новониколаевскую ЧК на комроты И. Г. Апенина, обвинив его в службе в карательном отряде: “таким паразитам… нет места… на земле, ему место в штабе Колчака”. (Архив УФСБ по НСО, д. п-20849, л. 26).
С 1920 г. Штутас играл роль руководителя филиала крупной белогвардейской организации, связанной с центром в Казани. Своим жертвам Штутас представлялся в качестве лидера повстанческой организации А. Ф. Вознесенского, который, дескать, на самом деле – бывший польский поручик де Вальде. Найдя подходящую жертву для провокации, Штутас поручил 25-летнему помощнику комроты 46-го стрелкового полка Игорю Рудакову организовать штаб, на что тот якобы ответил согласием организовать 50 – 60 однополчан.
На следствии Рудаков признался, что 11 января 1921 г. к нему пришёл брат его сослуживца и сын местного купца Сергей Дмитриевич Монаков (на определенные размышления наводит, то обстоятельство, его следственного дела нет в архиве УФСБ) и сначала пригласил к своим знакомым посидеть и выпить. По дороге Монаков сказал, что пригласил его по предложению нелегальной офицерской организации, выступающей за Учредительное собрание. Выслушав Вознесенского-Штутаса, который тут же представил ему своих сообщников – Козлова и Николая Петрова, И. Б. Рудаков, которого полугодом ранее арестовывала комячейка 10-й роты за антисоветскую агитацию, понял, что дело нечисто: так как “летом со мной был вроде этого случай, я решил сперва согласиться, для чего принуждён был ему (т. Вознесенскому) врать”. Вполне возможно, что офицер Рудаков ранее уже сталкивался с подобными вещами и был настороже. Позже он “наврал Штутасу, что мне один человек достанет пулемёт и пять наганов”.
Во время следствия Рудаков на допросах то отрицал, то признавал участие в заговоре. Вырванное признание и показания сексотов (показаний самого Штутаса в деле нет – этого ценного агента, видимо, таким образом оберегали от разоблачений) обрекли молодого красного командира на неминуемую гибель. Уполномоченный по шпионажу и военным делам Новониколаевской чека И. М. Зубачёв 21 марта 1921 г. резюмировал, что генеральский сын и бывший подпоручик Колчака Игорь Борисович Рудаков “в организации играл видную роль и был самым активным её членом”, пожертвовал 25 тысяч рублей, золотое кольцо и крест с цепочкой. И к тому же во всём сознался. В тот же день Рудакова приговорили к высшей мере и три дня спустя казнили. (Архив УФСБ по НСО, д. п-17996, л. 1-55, д. 20927, л. 1 – 57).
Между тем на допросе 19 марта 1921 г. А. Ф. Штутас откровенно показал, что белогвардейская организация в Новониколаевске создана им в 1920 – 1921 гг. по заданию уполномоченного по шпионажу и военным делам уездчека М. К. Зайцева: “В этой организации работало нас 5 секретных сотрудников и друг друга мы не знали, все занимали ответственные посты в организации… иногда я рапорты писал просто под диктовку Зайцева, (он) всегда грозил арестом, печати организации были сделаны по распоряжению Зайцева…” (Архив УФСБ по НСО, д. п-20849, л. 26).
Созданием нескольких пятёрок с сексотами во главе чекист не ограничился. Что за организация без печати?! На изготовление печатей подпольной организации Зайцев выдал Штутасу 20 тысяч рублей, а получив штемпели, сделал с них оттиски, которые были обнаружены при обыске в его кабинете. На одном из листов бумаги, подшитом к делу, четко видны крупные оттиски с печати новониколаевского отделения “Сибирского Учредительного собрания”. Попала в дело и переписка по делу созданной Зайцевым организации. Несмотря на разоблачительные показания Штутаса, коллегия Новониколаевской уездной чека два дня спустя приговорила Рудакова (а также жертв дела “Сибирско-Украинского союза фронтовиков”, которое тогда же сфабриковали при помощи матёрого провокатора-эсера И. С. Степанова) к расстрелу. Вместе с ними расстреляли и Зайцева, обвинив его в создании “Панамы преступлений” и сокрытии службы в репрессивном аппарате белых. Зайцев в 2002 г. был реабилитирован вместе со своими жертвами – как осуждённый за недоказанные службу у белых и расстрелы коммунистов при Колчаке. При в этом в его деле полно сведений о наглой фабрикации дел и отъявленном мародёрстве. (Архив УФСБ по НСО, д. п-20865, л. 1-14).
Опись документов, обнаруженных в рабочем кабинете уполномоченного М. К. Зайцева, показывает размах его деятельности. Например, 21 января 1921 г. начальство приняло от Зайцева “одно дело о существовании в Новониколаевске белогвардейской орг. с 20 сводками (агента) “Волчкова”. Отыскались в кабинете Зайцева и личные дела нескольких агентов: А. Ф. Штутаса (кличка “Григорьев”), Белобородова (кличка “Сорокин”), Луизы Штутас... Эстонка Луиза Петерсон-Штутас была женой провокатора, работала военным цензором, а затем курьером коммунального отдела. Её арест в феврале 1921 г., возможно, был формой давления на А. Ф. Штутаса. Сексотку осудили по неясным обвинениям на два года заключения, но в июне 1922-го освободили с прекращением дела. В томской Книге памяти жертв репрессий её фамилия фигурирует с примечанием: в списки реабилитированных занесена ошибочно. (Боль людская… т. 4, с. 329, т. 5, с. 168, 236, 266).
Ещё одной жертвой провокаций Штутаса стал арестованный 9 февраля 1921 г. в Семипалатинске инструктор железнодорожного территориального полка 32-летний Н. С. Рыжков, прибывший в город двумя днями ранее. Бывший подпоручик (чекисты его “повысили” до штабс-капитана), в мировую войну командовал ротой, был ранен. В 1920-м Рыжков служил в новониколаевском уездном военкомате и 13 июня был арестован чекистами по обвинению в расстреле неких братьев Шлюпкиных. 30 июля его освободили в связи с недостатком улик и тут же взяли в агентурную разработку, ибо фигура бывшего “штабс-капитана” была весьма подходящей для ответственной роли в белогвардейской организации. В конце 1920 г. Рыжков уехал в Томск, где был в резерве штаба округа, а затем – в Семипалатинск, где его явно уже ждали… 3 марта экс-офицера доставили в Новониколаевскую чека.
У чекистов была под рукой сводка агентурных материалов на арестованного, составленная неизвестным сексотом (возможно, всё тем же Штутасом). Вот выдержки: “Виделся 15 октября (1920 г.) с сотрудником… Рыжков передал сотруднику, чтобы он передал Сироткину проверить и забрать гранаты на Болдыревской в доме 88. (…) 27 октября Рыжковым вырабатывается форма печатей и штампа для организации… Во время пребывания Рыжкова в организации таковая именовалась: “Ново-Николаевский Коликционный Комитет Военной Организации” (такое идиотски-безграмотное название могло родиться только в чекистских головах – А. Т.)… копии черновика штампа и печати имеются при деле… Рыжков вырабатывает план нападения и захвата города при восстании. (…) Ввиду того, что в организацию вошёл эсеровский элемент, Рыжков выбыл из пятёрки организации Н. Николаевска и перебрался в Томск, в Томске Рыжков состоит в белогвардейской организации”.
Следователь Чумаков (видимо, ещё в Семипалатинске) добился того, что Рыжков признал своё участие в подпольной организации с 15 августа 1920 г. В ней якобы было три человека: сам Рыжков, Фёдор Сироткин и А. Ф. Вознесенский (один из псевдонимов Штутаса), сама же организация не была оформлена и не имела связи с другими городами. Уже 4 марта подпоручик отказался от своих показаний. Он отверг все обвинения, которые были собраны в цитировавшейся выше справке для следствия, заявив: “Ядов для травли коммунистов я ни от кого не получал”; “чтобы я сказал, что у отравленных коммунистов с портфелями можно будет в портфелях кое-что хорошего… найти – этого не было”; “план нападения на Ново-Николаевск составлен не мною”.
Сотрудник чека К. Я. Крумин отметил, что арестованный “на допросе держался упорно, не желая сказать правды, говорит, что ему всё равно конец. (В) камере же пытался повеситься”. На фотографии обросший бородой арестант выглядит совершенно затравленным. 21 марта 1921 г. коллегия Новониколаевской чека за службу в 1-м карательном полку, расстрелы рабочих и попытку создать подпольную организацию приговорила Николая Рыжкова к расстрелу. В 2002 г. русский офицер Н. С. Рыжков был реабилитирован. (Архив УФСБ по НСО, д. п-20646, л. 56, 57, 78, 84).
Отдельная проблема – реабилитация тех чекистских помощников, которые оговаривали ни в чём не повинных людей как заговорщиков-антисоветчиков. Зачастую деятельность таких внештатных помощников являлась роковой для очень и очень многих. Например, одним из характерных эпизодов войны с сибирским крестьянством стала фабрикация весной и летом 1931 г. дела на “повстанцев” из Кыштовского, Татарского и Спасского (Венгеровского) районов современной Новосибирской области. Районы эти относились тогда к ведению Омского оперсектора ОГПУ.
Всего под следствием оказались 54 человека, но 8 августа 1931 г. чекисты были вынуждены освободить 15 чел. за не подтверждением обвинения. Были и другие освобождения, так что в итоге особой тройкой при полпредстве ОГПУ по Запсибкраю 27 сентября 1931 г. внесудебным порядком было осуждено 32 чел. К расстрелу были приговорены И. Е. Веселков, П. Ф. Усов, Т. И. Зверев, С. М. Куянов (позднее высшую меру им заменили на 10 лет лагерей). Ещё четыре человека получили по 10 лет лагерей, 17 человек – 5 лет, три человека – 3 года. Остальные были наказаны мягче. Отсутствие фактических расстрельных приговоров, вероятно, было связано с очевидной фальсификацией дела.
Роковую роль в судьбе осуждённых крестьян сыграли несколько негласных работников ОГПУ, которые и помогли чекистам представить дело так, что в северных районах действовала подпольная контрреволюционная организация, которую ликвидировали в мае-июне 1931 г. Оружие этой мифической организации составляли дюжина охотничьих ружей, две “сибирские” шомпольные винтовки и три трёхлинейки (последние своим сексотам выдали сами чекисты). Согласно материалам следствия, крестьяне И. Дурнов, И. Веселков и К. Некрасов сначала разлагали колхоз своей агитацией, а потом бежали в глухую тайгу “за болото”. Там к ним присоединились еще несколько человек. Узнав о Муромцевском восстании в соседнем Тарском округе, они воодушевились и решили весной организовать вооружённое наступление на райцентр Кыштовка. Эту группу якобы возглавлял Иван Веселков. Вскоре “за болотом” возникла ещё одна группа под водительством провокаторов Белослуцкого и Кирилла Рассказова.
Уроженец Кыштовки 39-летний К. А. Рассказов официально промышлял охотой и рыбалкой в Нарыме; но этот бывший красный партизан был также связан с уголовным миром. Живя в Пудинском районе, весной 1930 г. он встретил отряд из 9 человек партийно-колхозного актива во главе с Белослуцким. Отрядовцы заявили, что кулаки готовят восстание, а они посланы “для охраны”, после чего скрывались в доме Рассказова несколько дней. На самом деле этот организованный чекистами отряд играл роль вооружённой кулацкой группировки, приманивая недовольных.
Вскоре Рассказова арестовали в Кыштовке как уголовника. Он просидел под замком 24 дня… и был отпущен после того как дал согласие райуполномоченному ОГПУ по Кыштовскому району Г. П. Бибикову осведомлять “органы” о местонахождении беглых кулаков. Среди крестьян Рассказов распространял слухи о том, что против советской власти готовится выступить вооружённый отряд в 500 человек, вербовал сторонников, снабжал некоторых оружием (явно полученным в ОГПУ) и угрожал расправой тем, кто его захочет выдать властям. Он даже завёл пароль “ноль”, объясняя, что “пароли я назначал с целью сообщить их уполномоченному ОГПУ для более лёгкого изъятия контрреволюционно настроенного элемента”… словом, Кирилл Рассказов тщательно выполнял чекистские инструкции.
Но не забывал агент и о своих личных делах. Рассказов был соучастником шайки вооружённых бандитов, промышлявших грабежами (таких шаек в Нарыме, куда в конце 1920-х гг. успели сослать много уголовников, было предостаточно). Вместе с ними он участвовал в ограблении кооператива, ранив приказчика Романенко. Чего-то не поделив, Рассказов в два приёма застрелил аж четверых сообщников, о чем с дивной непосредственностью поведал в своих объяснениях следствию:
“Придя к Селиванову и Каминскому, я узнал, что наутро они собираются идти к Тарноклееву, б(ывшему) партизану, с целью убить его и взять лошадей. Идти с ними на такое дело я не мог и отстать от них тоже, а поэтому я решил их ухлопать… Когда Селиванов с Каминским заснули, я их из 3-линейной боевой винтовки пристрелил. Селиванова в затылок так, что у него вылетели мозги, а Каминскому Ивану Финогеновичу я выстрелил в грудь, но поскольку он шевелился, я ему всадил ещё вторую пулю пониже к животу. Затем я их зарыл в снег, а сам пошёл к Аксентьеву…”
Вскоре (на четвёртый день пасхи 1931-го) точно таким же образом Рассказов расправился с Аксентьевым и Архиповым, застрелив их спящими. Поводом к убийству данных лиц стало их намерение якобы избить неких колхозников. Расследования по этим фактам никто не производил, поэтому подоплёка убийств так и осталась тёмным пятном.
За все эти художества Рассказова ждало быстрое освобождение: сначала его судили вместе со всеми и дали пять лет, но вскоре фактически амнистировали, заменив лагеря тремя годами заключения условно. В октябре 1931 г. агента освободили совсем и послали в тайгу с новым спецзаданием. И в итоге Рассказов исчез бесследно. Возможно, он, как слишком много знавший, впоследствии был убит своими же хозяевами. Во всяком случае, семья Рассказова не видела своего главу с самого первого ареста и шестьдесят лет спустя ничего не знала о его судьбе.
Следствие ни в 1931, ни в 1989-м не занималось выяснением того, что сталось с Рассказовым; в итоге облпрокуратура автоматически реабилитировала его вместе со всеми остальными подельниками. Не читая дела, прокурорские чиновники исходили из того, что есть только осуждённая по 58-й статье жертва репрессий – ведь за четырёхкратное убийство Рассказова никто не привлекал, а раз так, то с формальной точки зрения считать его особо опасным уголовником не было ни малейших оснований…
В январе 1932-го, уже после осуждения всех 32 человек, уполномоченный третьего отделения особого отдела полпредства ОГПУ по Запсибкраю Кузнецов вынес нелицеприятное заключение по делу. Он сделал вывод о том, что осуждёнными руководили Рассказов, Бармин (числился в розыске), Бахтин (вообще не привлекался) и другие лица, которые, “будучи заагентуренными, проводили в сельских районах Западно-Сибирского края провокационную работу среди крестьян”. Кузнецов предложил арестовать Рассказова, который к тому времени был освобождён и негласно “работал по ликвидации банды”…
Но это заключение осталось лишь подшито к делу и фактически не имело последствий. Доследование проводилось в самом особом отделе и покрыло виновных в фабрикации. 23 февраля 1932 г. другой оперативник-особист – В. И. Лешин – заключил, что оснований считать дело фальсификацией нет. Рассказов был-де арестован Барабинским окротделом ОГПУ в 1930-м в связи с ликвидацией бандитской шайки, его подписка о сотрудничестве, данная Кыштовскому райаппарату ОГПУ, официально не оформлялась, в связи с чем организованный вскоре Омский оперсектор ОГПУ не имел данных о Рассказове и узнал о его сотрудничестве с “органами” только после ареста последнего: “Данное ему задание по выявлению мест беглого кулачества не давало права проводить работу по сколачиванию б[анд]организации”. Так чекисты отреклись от провокаторства своего агента и, записав ему в актив четверку убитых бандитов и чистосердечные признания, не только прекратили дело в отношении Рассказова, но и снова направили его на конспиративную работу. По всей видимости, значительная часть агентуры вербовалась без оформления подписки о сотрудничестве, что позволяло при случае легко от неё отрекаться. А пока провокаторы были нужны, их выводили из-под следствия, перебрасывали в другой район и поручали новое дело...
В конце 1950-х гг. по делу составлялась обзорная справка, из которой было отчётливо видно, что фальсификация налицо, но пересматривать его не стали, поскольку следственные материалы периода коллективизации считались классикой ОГПУ, а чекисты тех лет – верными защитниками диктатуры пролетариата. Реабилитация состоялась только в перестройку, в конце 1989 г. (Архив УФСБ по НСО, д. п-17195, т. 1-3).
А вот активный агент-провокатор И. Ф. Пушнин, уничтоживший большое количество народа, смог не только выжить, но и в годы перестройки добиться реабилитации. В 1936 г. этот 25-летний технический инспектор горпрофсовета в Томске и одновременно резидент горотдела НКВД специально – для разработки мифических польских заговорщиков – женился на дочери одного из фигурантов, надеясь раздобыть побольше нужных сведений. А раздобыв, уехал и затем через третьих лиц сообщил жене о своей смерти. Чтобы та поверила, сфотографировался в гробу и отослал ей карточку…
В 1936-м Пушнин был арестован и, после того как чекисты получили от него все нужные сведения на “польскую повстанческую группу”, был “списан” в расход и осуждён как лидер заговорщиков к расстрелу, заменённому 10 годами лагерей. В томской тюрьме он заработал репутацию главного провокатора, шантажируя и избивая сокамерников, отказывавшихся подписывать “признания”. Он свободно ходил по кабинетам следователей, расспрашивая их о ходе следствия по тем или иным делам и даже упрекал нерасторопных в плохой работе. В 1956 и 1989 гг. в реабилитации Пушнину было отказано как активному участнику фальсификации дел. Однако в апреле 1990 г. его всё же реабилитировали – как “лицо, не являвшееся штатным сотрудником НКВД”. (Уйманов В.Н. Репрессии. Как это было… Томск, 1995, с. 106.) Вероятно, эта порочная формула-уловка не просто придумана прокурорами, которые из опыта пересмотра громадного количества дел прекрасно понимают роль сексотов в их фабрикации, а является результатом гласной либо негласной договорённости с чекистами, оставаясь в силе до сих пор.
Отдельно стоит вопрос о реабилитациях чекистов, осуждённых за служебные преступления. Не всегда им предъявлялись одновременно и политические статьи, но и такие дела тоже пересматриваются, подчас с неожиданными результатами.
Так, бывший начальник агентурного и секретного отдела Госполитохраны Дальневосточной республики В. А. Ржевский, работавший в 1922 г. начальником особого отдела 13-й кавдивизии в Семипалатинске, выстрелом из браунинга ранил в шею чекиста-пограничника Дмитриева, а затем напился пьяным и в цирке угрожал публике оружием. В апреле 1922 г. его арестовали за систематическое пьянство и дискредитацию советской власти. Дело Ржевского рассматривалось особым отделом ГПУ Западно-Сибирского военного округа и 29 апреля 1922 г. было прекращено – с увольнением Ржевского со службы и лишением права работы в ГПУ. Напрашивается вполне логичный вывод – дело было прекращено по нереабилитирующим основаниям в связи с нецелесообразностью реального осуждения чекиста за такой привычный проступок, как пьянство и хулиганство, тем более, что факт ранения Дмитриева не расследовался. Однако 80 лет спустя, в 2002-м, Ржевский оказался полностью реабилитирован новосибирской облпрокуратурой. Выходит, она не посчитала обоснованными свидетельские показания коллег Ржевского о его выходках. Почему, неизвестно. (Архив УФСБ по НСО, д. п-6018, л. 1-62).
Был реабилитирован и особист более поздних времён И. И. Наволошников, служивший в ОГПУ с 1929 г. Его личность весьма примечательна – Наволошников привлекался к суду за убийство сотрудника ОГПУ на Дальнем Востоке, а во время работы в Сибири постоянно привлекался к ответственности за систематическое пьянство, а за поднятие ложной тревоги в Томской артшколе в пьяном виде был арестован в административном порядке. В 1935-м он арестован и за связь с чуждым и неблагонадёжным элементом, а также пьянство получил 3 года ИТЛ. Реабилитирован военным трибуналом СибВО в 1990 г. (Кузнецов И.Н. Репрессии 30-40-х в Томском крае. Томск, 1990; ЦДНИТО, ф. 341, оп. 1, д. 12, л. 47, д. 21, л. 30, д. 30, л. 107).
М. А. Писарчук в 1937-м работал заместителем начальника Каргасокского райотдела Нарымского оперсектора УНКВД по Запсибкраю. В разгар массовых арестов он серьёзно провинился: “Работая с опергруппой по р. Васюган, Писарчук там же занимался пьянкой и пил с арестованными врагами народа, задерживал отправление паузков с арестованными”. В январе 1938 г. чекиста осудили на 10 лет ИТЛ, затем срок наказания ему был снижен до 2,5 года заключения. Впоследствии Писарчук был реабилитирован. (Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 5. Томск, 1999, с. 169; ЦДНИТО, ф. 206, оп. 1, д. 213, л. 96, 97, д. 446, л. 97).
Таким образом, современная реабилитационная практика при обращении к делам репрессированных чекистов и их агентуры носит в немалой степени субъективный характер, поскольку не учитывает реальной вины данной категории репрессированных в фабрикации дел на большое количество невинных людей. Могут возразить, что прокуроры не историки и не обязаны выходить за рамки информации, содержащейся в следственном деле. Но это аргумент сомнительный, ведь в хрущёвские времена прокуроры, получая просьбы о реабилитации тех или иных чекистов, зачастую не считали возможным вынести окончательное решение без запроса в КГБ материалов о их роли в репрессиях. Были составлены целые картотеки на оперработников, занимавшихся фабрикацией дел в 1937 – 1938 гг. Вряд ли они куда-нибудь делись. Но для современной реабилитационной практики характерно явно формальное отношение к пересматриваемым делам.