![]() |
||||||||
главная / о сайте / юбилеи / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью / форум |
||||||||
Восемьдесят лет спустя: процесс 1922 г. глазами Генпрокуратуры РФ.
* * *Приведенный Выше документ именуемый «Заключением в отказе от реабилитации» члена ЦК ПСР Д. Д. Донского» примечателен во всех отношениях — и как образец бюрократической «отписки» эпохи «кампанейской реабилитации» и как попытка соединить нормы и подходы современного права с нормами и подходами «революционного правосудия» постреволюционного периода, получив в итоге нечто вроде компромисса. И то и другое достаточно сомнительно. Не будучи знакомыми с тонкостями технологии процедуры реабилитации с позиций юридических норм, попробуем оценить представленный документ с точки зрения существа рассматриваемой проблемы — гражданской и исторической реабилитации участников антибольшевистского социалистического движения и сопротивления (идеологов и практиков). Вначале несколько слов о реабилитационной практике периода хрущевской «оттепели». В тот период она носила характер зеркального отражения и воспроизводила те подходы, которые имели место в период государственного террора. Как сам террор носил «кампанейский» характер, так велась и реабилитация. Она носила форсированный характер. Использовался метод прецедента. Если ранее кто-либо из проходивших по групповому «делу» или мелькнувших, упоминавшихся в «деле» обвиняемых уже был к моменту рассмотрения дела реабилитирован, то это становилось едва ли не самым весомым доказательством фальсифицированности «дела» в целом, и приговоры пересматривались (отменялись), а осужденные подлежали реабилитации. Таким образом, реабилитация носила прецедентный и «кампанейский» характер. Исключение тогда было сделано только для оппозиционеров-большевиков и социалистов и части чекистов-карателей. В рассматриваемом нами случае пересмотра обвинения 1922 г. в адрес группы «цекистов» и «ренегатов» мы имеем дело с отзвуками практики советской реабилитации. «Кампанейство» здесь выразилось в том, что за недоказанностью обвинений таковые сняли с подавляющей части проходивших по процессу — то есть признали ложной основу обвинительного заключения большевистского суда. Исключение же (отказ в реабилитации) сделано для группы Семенова — Коноплевой, организовавших покушение на Ленина и для части лидеров и идеологов ПСР — Гоца, Донского, Лихача. С одной стороны, это как будто бы должно выражать торжество объективности — террор и его вдохновители — вне зависимости от мотивации их действий и исторических условий остаются террористами, представляющими угрозу обществу. Но, как восклицал один из персонажей процесса, «что-то тут гнило!». И применение формально юридических процедур к столь разным и диаметрально противоположным личностям, какими были Гоц, Донской и Лихач, с одной стороны, и провокаторы — перевертыши Семенов и Коноплева — яркое тому подтверждение. Начнем с того, что последние двое не просто активно сотрудничали с чекистами и выстраивали в своих показаниях и выступлениях на суде «нужную» власти картину событий. «Цекисты» же, хотя и ценой значительных усилий, сумели сломать эту картину и продемонстрировать тенденциозность показаний и роли на процессе Семенова и Коноплевой. Если бы это был обычный суд, а не политический процесс, в ходе которого обе стороны — и большевики и эсеры — «цекисты» пренебрегали юридической и правовой стороной процесса, то должна была бы быть собрана та солидная и бесспорная доказательная база, чтобы обвинить «цекистов» в руководстве и вдохновительстве террора, эксов и прочих уголовных деяний, которые совершали исполнители. Однако политическая составляющая «задавила» уголовно-процессуальную сторону. И вряд ли теперь вообще возможно осуществить стопроцентную реконструкцию событий, в том числе и сугубо конкретных — о роли и участии Донского в покушении Каплан на Ленина, об организации эксов для нужд партии и т. д. Донской уличался показаниями «ренегатов», и отделить в них действительность от вымысла теперь уже невозможно. Что касается «руководства» покушениями на Троцкого, Берзина, попытки взорвать поезд с членами СНК при переезде из Петрограда в Москву, то еще на суде было ясно, что все это — квази-покушения, квази-диверсии, которых в реальности не было, а были некие намерения, вынашивались планы и т. д. Сами чиновники от юстиции впали в парадокс, когда эсер Давыдов ими реабилитирован за недоказанностью обвинения в организации диверсий с покушений, а обвинение в адрес Донского в том же самом (да еще по показаниям Давыдова и его жены на следствии и суде!) осталось без изменений в «Заключении». Но есть вопрос более принципиального характера — это историческая сторона политических обвинений в адрес лидеров ПСР — в борьбе за свержение «Рабоче-крестьянской власти», в попытках захвата власти в центре и на местах, «в сношении с иностранными государствами, находящимися с республикой Советов в состоянии войны», и т. д. Нужна четкая точка отсчета и даже больше — та система координат, в которой те или иные события должны оцениваться. Если исходить из целей и задач советской политической юстиции, то тогда надо оставлять за «цекистами» весь тот антураж, который был создан в 1922 г. Если исходить из практики, что каждый режим вправе судить за деяния в своих нормативных рамках, то тогда следует вернуться к деяниям большевиков начала века, когда Сталин, Камо, Красин и другие лихо осуществляли эксы с человеческими жертвами, и праху этих лиц не место на Красной площади. Что касается «сношений с врагами», то почему не применить эту норму к лидерам большевизма (пресловутые немецкие деньги)? Почему эсеровский «точечный» террор — это уголовно наказуемое деяние, а «красный террор» и его организаторы покоятся с почестями на Красной площади, и их именами назывались города, а памятники частично сохранились до сих пор? Почему экспроприация денег артельщика на станции Буй есть уголовное деяние, а экспроприация частной и личной собственности, введенное в государственную практику большевиками — это нормальная государственная политика? Почему борьба за восстановление власти абсолютно легитимного Учредительного Собрания — это уголовное деяние, а разгон большевиками этого Собрания — это также нормальная государственная целесообразность? Можно легко представить себе, как реагировали бы «цекисты», увидев через 80 лет после процесса то, кого и почему реабилитировала новая российская власть, а кого — нет. Если уж тогда, перед лицом возможного расстрела, часть из приговоренных к различным срокам готова была разделить участь смертников, то вряд ли Раков, Морозов, Федорович и другие, согласились бы принять свою реабилитацию, когда этого оказались лишены их товарищи — Гоц, Донской, Лихач. Они посчитали бы безнравственным такое решение. Да и сами нереабилитированные, ознакомившись с бюрократическим «Заключением» в отказе в реабилитации вряд ли бы расстроились, увидев, как из документа 2001 года «растут уши» большевистского «правосудия» Крыленко-Пятакова. Они были искренни и точны, когда говорили и считали, что ответственны только перед судом истории. Прокурорские «Заключения» — это из «другой оперы». |
Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).
Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.
Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.