Савинков Борис Викторович и Фондаминский Илья Исидорович

“Дм.Серг. не сомневался, что революция в России будет, что сделают ее, может быть, вот эти самые революционеры-народники, но что им не хватает религиозного, христианского самосознания, хотя по существу они к христианству близки. Бунаков, пожалуй, к христианству и был по природе склонен (или к христианской морали), несмотря на свое еврейство. В Савинкове же, как и в других, начиная с Веры Фигнер, ни малейшего христианства пока не замечалось. Мы с В.Фигнер, когда она приходила к нам, ни о чем "божественном" и не заикались. Но вот явится к Дм.С-чу Савинков, скажет с пышностью, что ему - "либо ко Христу, либо в тартарары", и Д.С. верит, идет, глядишь, к нему вечером один, на что-то в нем, на какое-то просветление надеется...

...Вообще он мне казался человеком интересным и значительным, интереснее Бунакова. Д.Ф. симпатизировал больше Бунакову, а С-ва как-то сторонился. Впрочем, все мы тогда воображали, что можем им в чем-то идейно помочь, и, когда они нас уговаривали еще остаться, не уезжать, мы на эти уговоры поддавались и все время отъезд откладывали.

Мог ли Дм.С., и как, идейно помочь революционерам - это остается под вопросом. Но что я помогла Савинкову, его писаниям, своей резкой критикой его дебюта - это скоро выяснилось. Он на лету схватил мои внешние советы и принялся, им следуя, писать роман. С самого начала это было уже сделано иначе и лучше, нежели его "Воспоминания". Скажу кратко: писал он, конечно, себя, свою революционную жизнь, а идея всего романа взята из тезисов Дм.С-ча к его лекции "О насилии". Герой романа, несмотря на давящую тяжесть крови, которую проливает, не погиб, пока проливал ее не ради себя, а "во имя" чего-то высшего. И тотчас погиб, духовно и физически, когда убил на дуэли какого-то офицера ради личного интереса, для себя, Роман читался нам по частям, и автор чудесно понимал и воспринимал всякое замечание. Заглавие, довольно нелепое, я ему переменила, назвав роман "Конь бледный" (с эпиграфом из Апокалипсиса), а псевдоним, тоже неинтересный, предложила заменить одним из своих, под которым недавно написала статью в "Полярной звезде", журнал, уже прекратившийся. Все это он с радостью принял. Роман мы увезли в Россию и напечатали его в "Русской мысли". Так родился писатель В.Ропшин к радости многих злых критиков, но к своей собственной главным образом"

Из воспоминаний З.Н.Гиппиус.

Цит по: Морозов К.Н. Поиски ответов на “проклятые вопросы” этики и богоискательсва в эсеровской среде в межреволюционной среде//

Международный исторический журнал, №2 1999.

“Он умом дошел до необходимости религии, но не дошел до веры”

М.А.Прокофьева о Б.В.Савинкове.

Цит по: Городницкий Р.А. Боевая Организация партии

социалистов-революционеров в 1901-1911 гг. М., 1998. С. 190.

“Я скажу Вам правду: если я смею, что во мне есть что-либо в малейшей степени стоящее внимания, то это именно мои "ереси". Все мои товарищи за самыми редкими исключениями только "прощают" мне их за то, чего я не знаю. Быть может, простите и Вы. И именно в этом прощении несказанная боль. Боль, ибо повторяю - в моих "ересях" я вижу попытку, быть может слабую - все равно - революции духа, борьбы с той стороной человеческого "я", которая - я замечал - во всех даже самых свободных людях несвободна и глубоко консервативна. Я говорю именно о духе, - о старой морали, старых традициях, я бы смел сказать - старой рутине. Этой старой моралью, этим духом позитивизма и рационализма питается все наше поколение. Я им питаться не могу и не хочу. В этом мое отличие от тех, с которыми я связан и буду связан всей моей жизнью, моей ненавистью и моей любовью. Одни смеются надо мной, другие бранят меня, третьи прощают мне. Все равно - я не могу жить теми мыслями, как и они. Мне больно. Вера Николаевна, мне очень больно... Я только хочу выяснить мою позицию. Я еретик? Пусть. Я еретиком и останусь".

Цит. по: Письмо Б.В.Савинкова В.Н.Фигнер. Публ. Р.А.Городницкого и Г.С.Кана // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 18. М.-СПб., 1995. С. 196.

“В связи с вопросом о терроре между мной и Савинковым происходили разговоры на тему, которая сильно занимала его, но в период “Народной воли” и после не вызывала долгих размышлений. Это была тема о ценности жизни. Савинков говорил: “Идя на террористический акт, несущий смерть как тому, против кого он направлен, так и тому, кто его исполняет. Человек отдает революционному делу самое ценное, что у него есть, - свою жизнь”. И он подчеркивал ценность отдаваемого, несоизмеримость отдачи этой ценности с какой бы то ни было другой отдачей, потерей свободы, например. Это подчеркивание удивляло меня и являлось новым в психологии террориста. Савинков так настойчиво говорил на эту тему, что я невольно взвешивала разницу между террористом “Народной воли” и современным с.-р., если Савинкова считать типичным представителем террористов партии. Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать. Это казалось так естественно! ...Повышенная чувствительность к тяжести политической и экономической обстановки затушевывала личное, и индивидуальная жизнь была такой несоизмеримо малой величиной в сравнении с жизнью народа, со всеми ее тяготами для него, что как-то не думалось о своем. С тех пор за период в 25 лет у революционеров поднялся материальный уровень жизни, выросли потребности жизни для себя, выросло сознание ценности своего “я” и явилось требование жизни для себя. У народовольца, определившего себя, не было внутренней борьбы. “Если берешь чужую жизнь - отдавай и свою легко и свободно”, - таково было его настроение. “Но, если вы не ценили свою жизнь, если не взвешивали ценность ее, то отдавали революции очень мало; вы отдавали только то, что вам не нужно, и совершали, можно сказать, политическое самоубийство” - ставил Савинков мне в укор. ...Подобно тому, как позже он развивал это в романе “То, чего не было”, он говорил о тяжелом душевном состоянии человека, решающегося на жестокое дело отнятия человеческой жизни; говорил о страдании, которое испытывает, решаясь на дело с аэропланом; о Голгофе, на которую идет революционер-боевик... Это была исповедь, было стенание. И тут я усомнилась в искренности и правдивости Савинкова; слова звучали деланно, фальшиво. Я сказала: “Если вам так тяжело - не идите. Нельзя идти на террористический акт с раздвоением в душе. Внутренняя борьба понятна, когда вопрос решается, но если он решен, все сомнения должны быть прейдены и остаться позади; не должно быть никаких терзаний: Созонов шел со своей бомбой на Плеве, как на “радостный” подвиг”. Тягостная сцена кончилась, и как-то сразу встрепенувшись, будто никакого “моления о чаше” не было, Савинков поднялся и совершенно другим, самым обыденным тоном произнес: “Да я уж и решился...” - и резкий переход от одной интонации к другой как-то особенно подчеркнул неправду только что слышанных ламентаций”

Фигнер В.Н. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 188, 194-195.

Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).

Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.

Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.