Олицкая Екатерина Львовна

“С Екатериной Львовной Олицкой я познакомилась в бараке "контрреволюционерок". Она была в прошлом эсеркой (членом партии социалистов-революционеров) и еще до Колымы прошла длинный и многострадальный путь через тюрьмы, ссылки. Соловки (первый исправительный лагерь в Советском Союзе, находившийся на северном острове Соловки), политизоляторы. Ее мужа, братьев и ближайших соратников расстреляли. Ее мать была еврейкой, да и сама она по внешности была типичная еврейка, но по документам числилась русской. Все члены семьи Олицких были известны как активные деятели партии эсеров, за что и поплатились.

Мое место на нарах в бараке было расположено напротив места Олицкой. Екатерина Львовна была высокообразованным и интеллигентным человеком. Мы с ней подружились и вели вечерами долгие беседы. Не помню теперь, о чем мы говорили, но она была очень рада, услышав от меня, что не перевелась еще в Советском Союзе молодежь, которая противится режиму.

Я видела в Кате человека, общения с которым давно ждала. В течение долгих лет жизни в лагере мне не приходилось встречать какого-нибудь старшего товарища из сионистского движения, который помог бы мне разобраться во множестве вопросов, возникших у меня в те страшные времена. Мне не с кем было поговорить по душам, потому что бывшие коммунистки видели во мне "предательницу первой гильдии". В 1941 году я работала вместе с Катей в теплицах агробазы, и мы не расставались даже во время перекуров.

Екатерина Львовна верила в правильность курса партии эсеров, а относительно всего происходившего в Советском Союзе у нее имелись четкие ответы, не всегда совпадавшие с моими взглядами и идеалами. Но я не боялась вступать с ней в споры, и наши вечера стали интереснее. Компартию и созданный ею диктаторский режим она ненавидела смертельной ненавистью.

О вспышке второй мировой войны она узнала раньше меня и рассказала мне об этом с большой радостью. Я сначала впала в шок, а затем у меня полились слезы. "Почему? — спрашивала Катя. — Ведь это единственный шанс избавиться от деспотического режима в России!" Разумеется, я не могла предвидеть, какая катастрофа ожидает еврейский народ и с какими ужасами будет сопряжена эта война, но помнила гражданскую войну и волновалась за судьбу своих родителей.

Но Катя стояла на своем: "Немцы — народ культурный, они освободят русский народ от рабства. Пришел конец диктатуре большевиков, все народы великой России станут свободными, и ты тоже сможешь ехать в свою Палестину, если к тому времени не передумаешь и не решишь остаться".

Но Катя горько ошиблась: война не привела к падению советского режима. Вместо свободы она принесла неисчислимые бедствия простым людям — не только евреям, но и русским. В этой страшной войне погибли все дорогие мне люди: отец, мать, дяди и тети, друзья и соседи; только одна сестра осталась в живых благодаря тому, что эвакуировалась из Одессы в Челябинск вместе с техникумом, в котором работала.

Екатерина Львовна была уверена, что только свержение советской власти народами России может принести свободу политическим заключенным. Но постепенно, под влиянием событий, и ее взгляды изменились.

Однажды, в очень холодный день, когда термометры показывали больше пятидесяти градусов мороза, заключенные получили "актировку" (освобождение от работы под открытым небом) и сидели в бараках. Я же была вынуждена выйти на работу, потому что лагерной администрации нужна была вода для столовой. На улице из-за сильного мороза стоял туман; мне и моей лошади было очень трудно дышать. Я проработала много часов: набирала воду из проруби на реке, наполняла большие бочки и везла их в столовую. Капли воды, падавшие на мою одежду, замерзали немедленно, и я превратилась в ходячее ледяное изваяние. Когда в столовой было уже достаточно воды, мне разрешили возвратиться в барак, и охранники даже дали мне немного гречневой каши, завернутой в газету. Я спрятала сверток под бушлат и решила съесть кашу "дома", в бараке. У ворот лагеря, как всегда, меня обыскали, и, несмотря на то, что кашу мне дали охранники, ее выбросили, а меня оставили на вахте и велели ждать начальника, чтобы он решил, какому наказанию меня следует подвергнуть. Я долго стояла на морозе, а затем меня принесли в барак совершенно замерзшую и без сознания. Несколько подруг, и Катя в том числе, долго возились со мной, приводя в чувство. Когда я очнулась, то не в силах была подняться на нары и ждать поверки. Подруги уступили мне место возле печки, я легла на скамейку и уснула. Не знаю, было ли это под влиянием звонка на поверку, но мне приснилось, что звонят колокола на башнях всех церквей и что Сталин умер.

Я проснулась и рассказала свой сон Кате. Она закрыла мне рот рукой, чтобы никто не слышал моих слов, и сказала: "Девочка, не обманывай себя. Одна собака подохнет — другая придет. Для нас от этого ничего не изменится". И в этом Екатерина Львовна ошиблась.

После того как Сталин умер, мы обе вышли на свободу, и в конце концов каждая из нас осуществила заветную мечту своей жизни: я приехала в свою страну, в Эрец Исраэль, а Катя написала книгу, вышедшую в свет во Франции. Эта книга была посвящена памяти жертв красного фашизма, памяти простых людей, убитых без вины, закона и суда. Правда, на Колыму она прибыла только в 1940 году, когда групповые расстрелы заключенных прекратились, но и до Колымы повсюду встречала жертв жестокой расправы и чисток 1937-1938 годов. В своей книге она заклеймила преступления Гаранина и ему подобных палачей скупыми словами, проникнутыми глубокой болью.

Олицкая описала отношение коммунистов к членам других партий, еще не забывших слово "свобода", а также распри коммунистов между собой: каждый считал себя невиновным и наказанным по ошибке, но был уверен, что все остальные — предатели, шпионы и вредители.

С большой силой выразительности описала она унижения, выпавшие на долю заключенных женщин, этапы в баню, беспомощность истощенных и больных женщин перед наглостью охранников, здоровых и упитанных мужчин. Описала она и ужасы этапа на Колыму. В таком этапе, не доехав до Колымы, умерла сионистка Ханця (Хана) Кимельфельд, член правого крыла движения "ха-Шомер ха-Цаир". Сломленная пытками во время долгих и продолжительных допросов, она не выдержала тягот пути. Ее похоронили в Иркутске без всяких церемоний, просто закопали. На ее могиле нет не только памятника — нет даже дощечки с ее именем. Сколько таких безымянных могил замученных жертв разбросано по просторам "самой свободной страны"! Нет им счета, как не было предела жестокости тех, кто довел их до гибели.

Да будет благословенна память всех тех, кто пострадал без вины и не дожил до свободы”.

Т.Перельштейн (Рубман). Помни о них, Сион.

– Иерусалим. Библиотека алия. 2003. С.147-150.