Гоц Михаил Рафаилович

“…Очертить характер всех встреченных друзей было бы слишком долго, но не могу не остановиться еще на одном — Михаиле Гоц.

Он обращал на себя общее внимание. Его задумчивые глаза горели особым блеском. Он всем интересовался, бесконечно много читал, и всегда кругом него группы меняющихся людей. Его особенность — умение заинтересовать других то вопросом философским, то научным, то общественным. Умение быстро понять прочитанную книгу, усвоить и переварить ее далеко не всем дано. Он же обладал им в огромной мере и, наряду с этим, отличался большим практическим умом. Сожители невольно считались с его мнением, ибо оно отличалось всегда разумностью, сдержанностью и целесообразностью”.

О.С. Минор. Это было давно... (Воспоминания

солдата революции). Париж. 1933. С.25.

“…Его темные волосы были гладко зачесаны, несколько скрадывая размеры объемистого, более широкого, чем высокого лба. Черные усики и пробивающаяся бородка слегка окаймляли всё его лицо. Его выражение было серьезно и задумчиво; оно могло бы показаться даже строгим, если бы не мягкие складки плотно сжатых губ, обещающие доверчивую и ласковую улыбку. Очень живы и выразительны были темно-карие глаза, — в них просвечивал подвижной и деятельный темперамент.

…Судьба подарила мне лучшего и ближайшего товарища по работе. Я был с ним неразлучен в течение ряда лет, вплоть до первой русской революции 1905 года. Он был мне другом и старшим братом — иного имени я не подберу, хотя отдаю себе полный отчет в том, что и “брат” еще слишком бледное и слабое слово для определения сложившихся между нами отношений.

… В середине или конце ноября 1901 г. ко мне явился человек с необыкновенно живыми и умными глазами и подкупающе милой улыбкой. Это и был Гоц. Мы с ним очень скоро договорились во всем.

“Все, кому выпала удача видеть Гоца в подъемные годы заграничной работы, говорят о нем, как о человеке баснословной работоспособности и энергии. То его встречают спешащим в типографию, то застают корпящим над корректурами то расшифровывающим или зашифровывающим письма из России и в Россию, то бухгалтером, пытающимся сбалансировать наш приходно-расходный бюджет, то “исповедующим” наедине людей, готовых поехать в Россию в качестве “смены” для заполнения брешей в партийных рядах, то ведущим переговоры с разными “друго-врагами”, которых надо превратить в союзников... “Миша-торопыга” — прозвал его ветеран народничества А. И. Иванчин-Писарев. Прозвание “Торопыги” мне не очень нравилось — хотя бы уже тем, что оно отзывалось какой-то суетливостью и беспокойной лихорадочностью. А в Гоце говорило нечто совсем иное: напряженность, жажда достичь в работе максимума.

Сверстники его единогласно свидетельствуют о том, как он еще в молодые годы убежденно и настойчиво твердил всем им свои заветные заповеди-предостережения: “Не надо торопиться... Ждать, пока призовут... Готовиться... Взять всё, что только возможно, от саморазвития, от выработки моральных качеств, которые необходимы для борьбы за идеалы свободы и социальной справедливости... Враг, с которым нам предстоит схватиться не на жизнь, а на смерть, — силен и хитер. Нам должно, нам необходимо быть во всеоружии: всеоружии знания, науки, тщательного исследования тех проблем сегодняшнего и завтрашнего дня, которые история будет ставить перед нами”.

И Гоц ударял рукой по столу, заваленному конспектами проштудированных и штудируемых им книг...

Простота Михаила Гоца сквозила во всём, начиная с внешних мелочей. По-студенчески проста была его квартира, Просто он одевался: в теплые летние женевские дни мы заставали его в неизменной синей кубовой рубашке-косоворотке, с узкой полосой вышивки на вороту и по краям рукавов; в холодные дни он менял ее на серенькую, наглухо, вплоть до самой шеи застегнутую рабочую тужурку.

Просто принимал он гостей, охотно оставлял их у себя запросто позавтракать или пообедать; и тогда становился бесконечно похож за столом на тюремного артельного старосту: стоило посмотреть, как он, вооружась большим ножом и обведя глазами всех присутствующих, артистически делил жаркое по числу участников на почти аптекарски ровные доли. Бывавшие изредка у нас в Женеве гости из “другого” мира, выражали иногда между собой изумление по поводу того, что этот отпрыск богатых финансово-индустриальных кругов жил так, как будто у него в жизни всего и всегда было в обрез.

Гоц был очень наблюдателен и проявлял большую проницательность в оценке людей. Но “и на старуху бывает проруха”. Однажды Гоц встретил меня юмористическим восклицанием: “Сегодня, Виктор, можешь меня поздравить. Ну, и пробрала же меня одна дама — вчера получил письмо”.

— В чем дело?

— Я направил к ней недавно Евгения Филипповича (Азефа). Тот у нее побывал, а через несколько дней получаю от нее письмо: зачем это я направил к ней какого-то отвратительного субъекта, от которого за версту пахнет шпионом? Я ей тогда ответил, что, наткнувшись в юности на такого ловкого шпионского пройдоху, как Зубатов, я знаю, почем фунт лиха, и когда рекомендую человека, то за моей рекомендацией стоит жизненный опыт... И что же ты думаешь, — с веселым смехом продолжал он, — только что получил от нее — это некая Ариадна Тыркова, близкая к центру “Освобождения” — новую отповедь да какую. “Ну, — иронизирует она, — если у вас такая обширная практика общения со шпионами, у вас это могло войти в привычку; но мне перспектива пройти такой же курс отнюдь не улыбается”.

…Михаил Гоц, уже совершенно неузнаваемый, высохший, похожий на живую мумию — у которой жили только одни глаза — передал ему, что выдающийся хирург готов сделать отчаянную операцию, но всё же не безнадежную попытку — спасти его операцией. “Итак, через день я ложусь на операционный стол”...

Операция снятия со спинного мозга опухоли — она оказалась не злокачественной — прошла, как нам передавали, блестяще. Казалось, жизнь победила смерть. Но в незримой приходо-расходной книге его жизни чего-то недоставало. Гоц заснул в санатории, где он набирался сил для новой, свободной от кошмара болезни, жизни. Спал тихо, спокойно. Но — не проснулся”.

В.М. Чернов “Перед бурей. Воспоминания”.

N.-Y. Изд. имени Чехова. 1953. С.153-155.

“...вот начинаются выборы в Центральный Комитет, по рукам циркулирует неизвестно кем составленный список кандидатов, и во время выборов все, как бараны, подают свои голоса за этих пять намеченных человек. И я говорю: этот Центральный Комитет назначается из Ниццы, назначается больным, лежащим человеком (М.Р.Гоцем – прим. сост.), и если сейчас в Финляндии происходят выборы, то это только формальное "быть по сему". Я и никого не обвиняю: тут нет ни кружковщины, ничего такого, этот человек безупречной нравственности, но политического такта у него ни на грош. Если бы они это понимали, то они никогда не взяли бы в Центральный Комитет этого человека (Е.Ф.Азефа – прим. сост.), не потому, чтобы они ему не доверяли, а просто потому, что как же брать в Центральный Комитет социалистической партии человека, который вам говорит, что "я не социалист"?

…Да, я понимаю, что иначе и быть не может: Как вы хотите, чтобы были свободны выборы? Ведь это невозможная вещь при такой обстановке.

Из показаний Я.Л. И.А.Рубановича ССК по делу Азефа в 1910 г.

Цит по кн.: Морозов К.Н. Партия социалистов – революционеров

в 1907 - 1914 гг.-М.: РОССПЭН, 1998. С.

“В лице Михаила Рафаиловича Гоца, брата Абрама, я впервые встретил настоящего и серьезного революционера. Было ему тогда лет 35, но нам он казался человеком уже пожилым. Во всяком случае, за ним стояли позади годы тюрьмы, ссылки, даже каторги. Я разделял то чувство беспредельного уважения, которое к нему испытывал Абрам, а скоро к нему присоединилось и чувство искренней любви, потому что, познакомившись с ним, его нельзя было не полюбить. Но это не значит, что мы с Абрамом относились без всякой критики к его словам — как молоденькие петушки, мы иногда восставали против него и на него наскакивали.

Это происходило особенно тогда, когда он начинал несколько иронически критиковать наши увлечения в области философии, которой мы в Берлине усиленно занимались. Их позитивистическое поколение, старше нашего на 12-15 лет, считало философию излишней роскошью в арсенале революционера и общественного деятеля. Мы же полагали, что под наши революционные чувства необходимо прежде всего подвести фундамент философии и науки. Во всяком случае, знакомство с Михаилом Рафаиловичем Гоцом было для меня важной вехой в моем духовном развитии — и не столько в сфере обоснования моих революционных убеждений (в этом отношении меня уже не надо было ни в чем убеждать), сколько в деле строгого отношения к своим общественным обязанностям. Михаил Рафаилович Гоц до сих пор остался в моем сознании примером твердой, не знающей компромиссов революционной совести”.

В. Зензинов. Пережитое.

Изд. им. Чехова. Нью-Йорк. 1953.

“…Когда он умер, самый яркий из героев возобновленной террористической борьбы, Григорий Гершуни, написал: “он был живою совестью партии”.

В.М. Чернов “Перед бурей. Воспоминания”.

N.-Y. Изд. имени Чехова. 1953. С.145.

В.М.Чернов вспоминал о событиях 1901 г.: “как раз в это время в просторах России политически-действенное народничество сплотилось в объединенную партию социалистов-революционеров. Весть об этом привез за границу вместе с призывом так же сплотиться для служения общему делу - Г.А.Гершуни. По его мысли и инициативе был налажен заграничный идейный центр, в руки которого был передан начатый там, на родине, печатный орган “Революционная Россия”. В его ряды встал и я в качестве “Вениамина партии”, в роли как бы младшего брата замечательного человека того времени, Михаила Рафаиловича Гоца”.

Чернов В.М. Н.Д.Авксентьев в молодости //

Новый журнал. Нью-Йорк. 1943. Кн. V. С. 347.

“Я ценил его более, чем кого бы то ни было в партии. В моих глазах Михаил Гоц всегда был и останется самым крупным революционером нашего поколения. только болезнь помешала ему фактически стать во главе террора и партии”"

Б.В.Савинков. Из показаний Судебно-Следственной Комиссии

по делуАзефа в 1910 г.

Цит.кн.:Морозов К.Н. Партия социалистов - революционеров

в 1907 - 1914 гг.-М.: РОССПЭН, 1998. С.

“…центром жизни была квартира покойного М.Гоца. Тут была штаб-квартира заграничной организации, тут же был фактически центральный комитет партии”

Аргунов А.А. Азеф в партии с.-р. // На чужой стороне.

Берлин-Прага. 1924. Кн. VI. С. 175.

“Широкие партийные круги его мало знали. Но для тех, кто с ним сталкивался, он был братом, другом, учителем. Его положение в Партии и отношение к нему товарищей было совершенно особое, исключительное. И это потому, что совершенно исключительным было и отношение его к Партии. ...Его жизнь так сливалась с жизнью Партии, что вне ее жизни для него не было ничего. У Михаила Рафаиловича, перед которым были открыты все блага жизни, не было ничего, кроме служения делу. И этому делу он принес горячее, кристально чистое сердце, крупный политический ум, упорным трудом приобретенные знания, изумительную энергию и необычайную работоспособность.

Но на его долю выпало редкое счастье дать Партии нечто еще большее. Михаил Рафаилович, и в этом вся красота, все обаяние его личности, весь секрет его изумительного влияния на окружающих, был совестью Партии. Это была громадная моральная сила, незримо всегда бывавшая с нами”

[Гершуни Г.А.] Памяти Михаила Гоца //

Знамя труда. № 5. 12 сентября 1907. С. 1-2

“В лице Михаила Рафаиловича Гоца, брата Абрама, я впервые встретил настоящего и серьезного революционера. Было ему тогда лет 35, но нам он казался человеком уже пожилым. Во всяком случае, за ним стояли позади годы тюрьмы, ссылки, даже каторги. Я разделял то чувство беспредельного уважения, которое к нему испытывал Абрам, а скоро к нему присоединилось и чувство искренней любви, потому что, познакомившись с ним, его нельзя было не полюбить. Но это не значит, что мы с Абрамом относились без всякой критики к его словам — как молоденькие петушки, мы иногда восставали против него и на него наскакивали.

Это происходило особенно тогда, когда он начинал несколько иронически критиковать наши увлечения в области философии, которой мы в Берлине усиленно занимались. Их позитивистическое поколение, старше нашего на 12-15 лет, считало философию излишней роскошью в арсенале революционера и общественного деятеля. Мы же полагали, что под наши революционные чувства необходимо прежде всего подвести фундамент философии и науки. Во всяком случае, знакомство с Михаилом Рафаиловичем Гоцом было для меня важной вехой в моем духовном развитии — и не столько в сфере обоснования моих революционных убеждений (в этом отношении меня уже не надо было ни в чем убеждать), сколько в деле строгого отношения к своим общественным обязанностям. Михаил Рафаилович Гоц до сих пор остался в моем сознании примером твердой, не знающей компромиссов революционной совести”.

В. Зензинов. Пережитое.

Изд. им. Чехова. Нью-Йорк. 1953. С. 82.

“Михаил Гоц обладал чрезвычайно ясным чутьем и необыкновенно здоровой революционной интуицией. Он не обладал ни яркой организаторской, ни красочной литературной одаренностью или по крайней мере не успел их развить; но глубокая искренность и вдумчивость придавали и его устному, и его литературному слову особый вес и своеобразную выразительность. ...Он не был нечувствителен и к своим первым успехам на этом поприще. И, однако, стоило ему придти к заключению, что кто-то, рядом с ним стоящий, обладает пером настоящего литератора или духовным напором истинного, прирожденного оратора, чтобы он немедленно сказал себе: я лучше возьму себе двойную дозу организационной, административной и даже всякого рода черновой работы, чтобы такой-то, имярек, мог свободно, ничем не отвлекаясь, развернуть свои дарования, как писателя и как трибуна. ...Он был великолепным типом организатора...

Гоц с необыкновенной отчетливостью знал всегда, куда и как он идет; сбои и faux pas были ему незнакомы. Он не разбрасывал своей энергии, а концентрировал ее с редкой выдержкой, систематичностью и целеустремленностью. ...Долгая приглушенность, подмороженность его кипучей энергии там, в сугробах Сибирской каторги и ссылки, тут, на свободе, отозвалась бесконечной напряженностью всей его волевой мускулатуры. Он спешил жить. Эта лихорадочная спешка не была никогда, а даже близко не подходила к ненужной "суетливости". Но она переливалась через края, как из переполненного сосуда, и его родные, оглушенные стремительностью этой спешки и неспособные ее настоящим образом понять, любовно-насмешливо прозвали его "Миша-торопыга”"”

Из черновиков В.М. Чернова

Цит. по кн.: Морозов К.Н. Партия социалистов - революционеров

в 1907 - 1914 гг.-М.: РОССПЭН, 1998. С.

Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).

Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.

Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.