НОВИКОВ А.П., к.и.н.
(Саратов)

В.М. ЧЕРНОВ В ГОДЫ ТРЕТЬЕЙ ЭМИГРАЦИИ:
ЭСТОНСКИЙ ПЕРИОД
(1920 – 1922)

После разгона большевиками первого всенародно избранного российского парламента – Учредительного собрания – большая часть его членов перешла на нелегальное положение и в тех или иных формах включилась в активную борьбу с большевистским режимом. Виктор Михайлович Чернов, председатель Всероссийского Учредительного собрания, стал одним из главных действующих лиц этого противоборства, а возглавляемая им партия социалистов-революционеров – одной из влиятельных сил антибольшевистского фронта.

Перипетии развернувшейся гражданской войны забросили В.М. Чернова из Петрограда и Москвы сначала в Поволжье, затем в Предуралье и на Урал, а в марте 1919 года вновь привели в Москву. Несмотря на официальные заявления большевиков о легализации партии социалистов-революционеров и даже предпринятые ими в этом отношении определенные меры, В.М. Чернов продолжал оставаться на нелегальном положении, ибо полагаться на искренность намерений и действий давних идейных противников не приходилось. И он оказался прав. С конца 1919 года ВЧК развернула настоящую охоту на руководящих деятелей эсеровской партии. В течение 1920 года многие члены ПСР оказались в большевистских застенках.

С особым усердием чекисты искали В.М. Чернова. Но ни провокации, ни арест его жены с малолетними детьми, ни обещание трех миллионов рублей за «черновскую голову» – ничто не давало результатов. И вдруг Чернов открыто объявился сам. В мае 1920 года он выступил на собрании московского союза печатников в присутствии членов делегации английского парламента с яркой, бичевавшей большевистский режим речью. От такой невиданной дерзости чекистские ищейки растерялись до полного бездействия. «Зато к вечеру того же дня, – вспоминал В.М. Чернов, – Москва пришла в необычайный вид: на всех заставах и вокзалах были усиленны караулы, всюду рыскали шпионы, людей приблизительно моего возраста на улицах то и дело останавливали, требуя бумаги и нередко отводя для удостоверения личности на пресловутую «Лубянку»… А один из глав московской красноармейки, Мессинг, торжественно клялся, что не будет есть белого хлеба и не выедет ни разу на дачу до тех пор, пока не изловит Виктора Чернова»¹. Положение становилось критическим. ЦК партии настоял на том, чтобы В.М. Чернов покинул пределы РСФСР, поручив ему осуществить за границей «чрезвычайную миссию» партии.

В конце августа 1920 года лидер эсеров выехал из России через финляндскую границу. «Мне пришлось пройти через один большевистский заградительный пункт, где меня подвергли было тщательному личному осмотру. В глубине одного из моих карманов, – писал он с известной долей иронии, – осматривавший агент открыл завалявшийся и взятый мною когда-то для курьеза маленький красный значок первомайского коммунистического субботника. Этого было довольно. Всякие осмотры и допросы были прекращены, и я в нарушение всяких законных правил и формальностей был пропущен туда, куда отнюдь пропускать не полагалось»².

Покинув Россию по эстонскому паспорту на имя Бориса Сергеева, В.М. Чернов решил обосноваться в Юрьеве (Тарту). Такой выбор был продиктован принципиальным соображением – для лидера эсеровской партии важно было находиться в непосредственной близости к границам России, где, по его мнению, назревали подлинно революционные события в связи с ростом массового недовольства большевистской политикой. К тому же, в Эстонии сложилась довольно многочисленная русская диаспора с явно выраженным антибольшевистским настроением, местные социалисты имели определенное влияние в эстонском обществе, а в Ревеле существовала эсеровская организация, располагавшая неплохой издательской базой. При этом Юрьев был ему хорошо известен еще с тех пор, когда он заканчивал местную гимназию, да и третья его жена, Ида Самойловна Пыдер-Сырмус, с которой он прибыл в Эстонию, являлась уроженкой этого города и как участница революционного движения имела связи с эстонскими социалистами и некоторыми представителями властных структур Эстонской Республики.

К приезду В.М. Чернова за границу там уже находилось довольно значительное количество видных деятелей ПСР, по разным причинам, разными путями и из разных российских регионов эмигрировавших в 1917 – 1920 годах. Большая их часть (А.А. Аргунов, Н.Д. Авксентьев, И.М. Брушвит, И.И. Бунаков-Фондаминский, М.В. Вишняк, А.И. Гуковский, В.М. Зензинов, И.Н. Коварский, Е.Е. Лазарев, Ф.Е. Махин, О.С. Минор, Е.Ф. Роговский, В.В. Руднев, М.Л. Слоним и другие) покинула Родину в ходе или после окончания Гражданской войны. То есть эта часть эсеровских лидеров предпочла бежать из российских пределов в надежде найти за границей политическое убежище и развернуть там антибольшевистскую деятельность. Конечно, можно сколько угодно ссылаться на объективные причины, побудившие их к эмиграции, но не следует забывать, что все эти лица были далеко не рядовыми членами партии, все они принадлежали к партийной элите и перед своей эмиграцией находились в различных регионах России по заданию партии. А поэтому их самовольное решение покинуть страну в независимости от того, чем оно было продиктовано, по существу оказалось обычным бегством и морально-психологической капитуляцией, ибо каких-либо официальных партийных санкций на выезд из России они не запрашивали и не получали. Более того, в 1920 – 1922 годах, в самый ответственный и драматический период в жизни партии, когда ЦК, ЦОБ и ЦБ ПСР многократно взывали о помощи и слали за рубеж директивы о вызове видных эмигрантов-партийцев для политической работы в России, никто из них не приехал.

Объяснить подобную ситуацию весьма проблематично. К ней еще придется вернуться. Здесь же следует заметить, что мотивы такого поведения во многом проистекали из совокупности, как минимум, трех факторов. Во-первых, давала себя знать сложившая за долгие годы подпольного существования партии и укоренившаяся в сознании многих старых партийцев психологическая установка, ставшая своего рода традицией: когда возникала реальная угроза провала и ареста, то избежать их наверняка можно было лишь в том случае, если удастся покинуть российские пределы. Отсюда складывалась стереотипная модель поведения: на определенный ситуационный вызов («опасность») следовала определенная ситуативная реакция («эмиграция»). Во-вторых, сложился и такой стереотип сознания, когда сама эмиграция рассматривалась как своего рода партийно-политическое инобытие, то есть она представлялась как нечто вынужденное и временное, как определенное средство восстановления и собирания сил для продолжения борьбы и будущих побед над противником. В-третьих, и это, пожалуй, главное, перманентная слабость и шаткость партийной дисциплины в эсеровских рядах, чрезмерная толерантность ко всякого рода партийным «ересям» не только в области идейно-теоретической, но и организационно-практической, что в значительной степени и послужило массовому самовольно-вынужденному исходу представителей высшего эшелона эсеровской партии в годы Гражданской войны и после ее окончания. Что бы и как бы там ни было, но на поверку оказалось, что в 1919 – 1920 годах многие капитаны первыми покинули тонущие корабли. В тогдашних исторических условиях это обстоятельство среди всего прочего обернулось трагическими последствиями для партии.

И лишь небольшая группа эсеровских деятелей оказалась за рубежами России, будучи в разное время направленная туда от правительственных или партийных органов со специальными поручениями. Так, в 1917 году К.М. Оберучев был делегирован в Копенгаген на международную конференцию по обмену военнопленными. И.А. Рубановича, постоянного представителя партии в Международном социалистическом бюро, направили за границу как посланца ЦК и Всероссийского совета крестьянских депутатов для убеждения социалистов и правительств Антанты в необходимости заключения справедливого, демократического мира. В январе 1918 года ЦК ПСР принял решение о направлении за границу Н.С. Русанова и В.В. Сухомлина, а несколько позже – Д.О. Гавронского как своих полномочных представителей. По поручению антибольшевистской организации «Союз возрождения России» в июне 1918 года прибыл в Лондон А.Ф. Керенский вместе с В.О. Фабрикантом, чтобы начать переговоры о помощи западных союзников в восстановлении фронта боевых действий против Германии после заключения большевиками Брест-Литовского мирного договора. Самарский Комитет членов Всероссийского Учредительного собрания для переговоров об оказании военной и экономической помощи в ноябре 1918 года командировал в США и Францию В.И. Лебедева.

Таким образом, к осени 1920 года среди довольно многочисленной эсеровской эмиграции официальными представителями ЦК партии были только 4 человека: Д.О. Гавронский, И.А. Рубанович, Н.С. Русанов и В.В. Сухомлин, которые составляли Заграничную делегацию (ЗД ПСР). Их главной задачей было информирование западноевропейского общественного мнения о происходивших в России событиях и отношении к ним партии социалистов-революционеров, а также представительство партии в международном социалистическом движении. Придавая особое значение деятельности Заграничной делегации, ЦК ПСР в 1919 году четырежды подтверждал её полномочия – три раза на своих заседаниях (31 июля, 14 августа и 6 ноября)³ и в специальном письме, датированным 30 октября.

Как уже отмечалось, И.А. Рубанович находился за границей (в Париже) с 1917 года, а Н.С. Русанов и В.В. Сухомлин выехали из России через финляндскую границу в марте 1918 года. И сразу же столкнулись с рядом трудностей, прежде всего финансового плана. Получилось так, что они на полтора месяца «застряли» в Финляндии, а поэтому выделенная им скромная сумма денег скоро иссякла⁴. Сколь долго делегации придется оставаться в Гельсингфорсе было неизвестно, и ЦК ПСР в середине мая 1918 года принял решение отозвать её в Петроград⁵. Но когда пришли сведения, что ей все же удалось выбраться из Финляндии и прибыть в Стокгольм, ЦК отменил свое прежнее постановление и ассигновал на нужды Заграничной делегации 10 тысяч крон в русской валюте⁶.

Пока эти деньги добирались до Стокгольма на помощь Русанову и Сухомлину, к которым присоединился Гавронский, пришел П.Б. Аксельрод, видный деятель меньшевизма, находившийся в это время в шведской столице. К тому же, он предложил членам эсеровской Делегации сотрудничество в информационном бюллетене «Голоса из России», выходившего в шведской столице на французском и немецком языках. Именно в этом издании впервые позвучал призыв к зарубежным социалистическим партиям послать в Россию специальную комиссию для ознакомления с истинным положением дел в советском государстве.

Вскоре члены Заграничной делегации через Лондон перебрались в Париж, куда прибыли в ноябре 1918 года. Теперь Заграничная делегация была в полном составе. Но для того, чтобы развернуть полномасштабную деятельность, по-прежнему остро ощущался недостаток финансовых средств. И хотя ЦК ПСР в течение 1919 года дважды перечислял деньги, их было явно недостаточно. «Не имея денег, – писал в 1920 году В.В. Сухомлин в отчете о своей деятельности, – мы должны были отказаться от мысли издавать орган и вынуждены были жить в разных городах. Н.С. Русанов – в Швейцарии⁷, где ему иногда помогал т. Гавронский и где он кое-как перебивался при помощи грошовых заработков, а я – в Париже. Мне найти заработок не удавалось и пришлось прибегать к займам, а партийную работу вести кустарно – путем участия в иностранной социалистической прессе, выступлениях на собраниях, публичных деклараций, докладов, меморандумов и т.д., не имея своего печатного органа»⁸. Тем самым Сухомлин признавал, что возможность информировать Европу о происходивших в России событиях для Заграничной делегации оказалась крайне ограниченной. Более успешной было решение другой важной задачи – представлять партию в международном социалистическом движении.

В феврале 1919 года члены Заграничной делегации Д.О. Гавронский и И.А. Рубанович приняли участие в работе Бернской международной социалистической конференции, где впервые после Первой мировой войны был поставлен вопрос о возрождении II Интернационала. Совместно с делегацией меньшевиков они предложили Конференции сформировать авторитетную комиссию и послать ее в Советскую Россию для сбора информации о внутриполитической ситуации в стране, надеясь таким образом положить конец росту неоправданных симпатий к большевистской власти со стороны ряда видных западных социалистов. И хотя это предложение было принято, поездка представителей социалистических партий не состоялась, так как правительства Англии и Франции отказались выдать паспорта участникам комиссии⁹.

В Международную комиссию, которую сформировала Конференция и которой поручила заниматься подготовкой восстановления II Интернационала, от эсеровской партии был делегирован В.В. Сухомлин. В апреле 1919 года он участвовал в ее заседаниях, где было решено провести следующую международную социалистическую конференцию в Люцерне.

Состоявшаяся в августе 1919 года Люцернская конференция, несмотря на выявившиеся серьезные разногласия между правыми и левоцентристскими силами в рядах международного социализма, приняла ряд резолюций, одобрила Временный устав II Интернационала и постановила созвать в Женеве международный конгресс социалистических партий с целью восстановления Интернационала. В обсуждении всех этих вопросов участвовала и делегация ПСР.

Однако после Люцерна разногласия между правыми и левоцентристами продолжали углубляться, что вскоре привело к расколу международного социалистического движения. В первой половине 1920 года ряд социалистических партий (французская, австрийская, швейцарская, итальянская, английская Независимая рабочая партия, Независимая социал-демократическая партия Германии, российские меньшевики и некоторые другие) заявили о своем выходе из II Интернационала и начали между собой переговоры о создании нового Интернационала. Всю эту информацию Заграничная делегация, естественно, доводила до сведения ЦК партии.

23 апреля 1920 года ЦК ПСР, рассмотрев сложившуюся ситуацию и учитывая информацию Заграничной делегации о подготовительной работе по восстановлению II Интернационала, принял решение утвердить проект резолюции, подготовленный еще 31 марта, об отношении ко II Интернационалу. Оценив предпринятые шаги по восстановлению международных социалистических связей как несоответствующие «остроте переживаемого революционного периода» и обвинив лидеров II Интернационала в «стремлении обходить и отсрочивать все самые наболевшие вопросы жизни», Центральный Комитет постановил «ограничить свои отношения к международной организации, возглавляемой старым Интернациональным Социалистическим Бюро, лишь посылкой делегации с информационными целями на созываемый ею в июле сего года Международный социалистический конгресс»¹⁰. В то же время ЦК предписывал Заграничной делегации «войти немедленно в предварительные соглашения с национальными социалистическими организациями, порвавшими связь с бюро... по вопросу о возрождении общими усилиями действительного революционно-социалистического Интернационала, способного бросить в переживаемый критический момент на весы истории объединенную боевую силу мировой социалистической демократии»¹¹.

Текст данной резолюции составленный, по всей видимости, В.М. Черновым, носил в известной мере компромиссный характер. Партия, как следует из текста резолюции, формально не порывала со II Интернационалом, хотя в повестке заседания ЦК формулировка этого вопроса была однозначной – о выходе ПСР из II Интернационала¹². Как выяснилось впоследствии, резолюция отражала главным образом позиции левого крыла ПСР. Многие находившиеся за границей эсеры возражали против выхода из II Интернационала. Не было единства в этом вопросе и среди членов Заграничной делегации. Гавронский и Сухомлин признавали целесообразным примкнуть к левоцентристским силам международного социализма и ограничиться информационными отношениями со Вторым Интернационалом, Русанов стоял за безоговорочный разрыв, а Рубанович решительно выступал против¹³.

Когда в конце июля 1920 года в Женеве начал работать конгресс II Интернационала, Заграничная делегация явилась на него в полном составе. Рубанович довел до сведения делегатов, что его партия «приехала лишь с информационными целями» и зачитал текст резолюции ЦК ПСР. При этом от имени эсеровской Делегации он счел нужным сделать заявление, что Центральный Комитет ПСР «не желает разрыва с представленными здесь партиями». И далее пояснил: «И в нашей партии, точно так же, как и в нашей делегации, существуют различные тенденции. Но наш ЦК полагает, что Женевский конгресс не может окончательно решить вопрос о восстановлении Интернационала и что истинным Интернационалом будет такой, который объединит все рабочие и социалистические силы мира»¹⁴. Нетрудно заметить, что подобным заявлением И.А. Рубанович существенно сгладил категоричность и радикализм некоторых положений резолюции ЦК.

Таким образом, Заграничная делегация ПСР, находясь в сложном материальном положении, не бездействовала, в меру своих сил она участвовала в жизни международного социалистического движения как представительница партии социалистов-революционеров. Поэтому вряд ли можно считать справедливым довольно резкое высказывание в её адрес А.Ф. Керенского, писавшего ЦК ПСР в сентябре 1920 года: «Между тем, делегация, за исключением В.В. Сухомлина и отчасти проживающего в Париже Рубановича, состоит из людей, отошедших от дела, уединившихся»¹⁵. Впрочем, данное высказывание не было случайностью. Оно во многом диктовалось интересами правых и центристских сил эсеровской эмиграции, не желавших быть подконтрольными в своей зарубежной политической деятельности со стороны представителей ЦК и стремившихся проводить собственную политическую линию, отличную от ЦК. Об этом красноречиво говорят события, происходившие в эсеровской эмигрантской среде уже в 1919 году.

Первоначально главным местом, куда устремилась эсеровская эмиграция, стал Париж. В течение 1919 года здесь осели многие партийные деятели, бежавшие в основном из Сибири, а позже – с Юга России: А.А. Аргунов, Н.Д. Авксентьев, И.И. Бунаков-Фондаминский, М.В. Вишняк, А.И. Гуковский, Е.Ф. Роговский, В.В. Руднев и другие. Весной 1920 года из Лондона в Париж окончательно перебрался А.Ф. Керенский, сплотив вокруг себя центристские силы эсеровской эмиграции. Были здесь и те, кто поддерживал идейно-политическую платформу, разработанную IX Советом партии: М.Л. Слоним, В.И. Лебедев, Н.А. Лазаркевич, Л.В. Россель. И все же в парижской колонии эмигрантов преобладали представители правого крыла партии, которые с IV съезда ПСР (конец 1917 г.) находились по существу в оппозиции к руководящим партийным органам и в своих действиях постоянно дистанцировались от них. Вопреки партийным решениям они продолжали выступать за коалицию с буржуазно-демократическими группами и считали приемлемой иностранную интервенцию в Россию для помощи «антибольшевистскому фронту», не отказывались от тактики «обволакивания», то есть по-прежнему надеялись на возможность демократизации белых правительств «под давлением русской демократии и союзников». Не признавая решений IX (1919 г.) Совета партии, лидеры правого партийного крыла пытались даже скрыть их от рядовых членов партии за границей и европейской общественности, призывали к открытой, немедленной вооруженной борьбе с большевиками и непризнанию Советской России со стороны западных государств. В сущности, их действия носили сепаратный характер.

Широкий резонанс в европейской прессе имел так называемый «Манифест Керенского». В мае 1919 года группа эсеров, членов Учредительного собрания, – Н.Д. Авксентьев, А.А. Аргунов, В.М. Зензинов, А.Ф. Керенский, О.С. Минор, Е.Ф. Роговский, М.Л. Слоним и Б.Ф. Соколов – вместе с партийными соратниками из «Союза возрождения России» Я.Л. Делевским (Юделевским) и С.А. Ивановым, а также меньшевиками И.М. Пескиным и О.И. Розенфельдом из «Республиканского союза России» опубликовали «Призыв к мировой демократии», в котором «мировая демократия» призывалась прийти на помощь «русской демократии». В этом воззвании решительно осуждались «большевистская и генеральская диктатуры и их признание», поддержка Антанты «реакционных правительственных образований» на российской территории, «нарушение суверенитета России»¹⁶.

О подлинных планах группы, выступившей с «Призывом к мировой демократии», довольно откровенно писал Н.Д. Авксентьев в конце октября 1919 года в письме, адресованном своим соратникам на юге России. Он подчеркивал, что «известное обращение» было продиктовано требованием «помощи антибольшевистскому фронту при непременном условии гарантий демократизации его», ибо белые правительства, как он считал, «способны к перерождению под давлением русской демократии и союзников, находящихся тоже под давлением своих демократий»¹⁷. И далее: «Наше предприятие благодаря тому, что мы получили возможность влиять очень непосредственно на Вильсона, увенчалось на первых порах успехом… После первого обращения мы, конечно, должны были выпустить второе, в котором… должны были настаивать на конкретизации и реализации обещаний»¹⁸. О какой конкретизации обещаний шла речь, частично проясняет письмо В.В. Сухомлина, отправленное в мае 1919 года в ЦК ПСР. Характеризуя позиции парижских правых, он писал: «Их программа теперь: помощь Колчаку и Деникину под условием, что они немедленно созовут у себя местные Учредительные собрания (Сибирское и Южное), и посылка в Россию парламентской комиссии». В Париже же они должны были действовать так, сообщал Сухомлин, чтобы «пытаться демократизировать извне Колчака и Деникина»¹⁹.

Свои разъяснения по поводу «Призыва» давал и А.Ф. Керенский. Решительно отмежевавшись от идеи военной интервенции в Россию, он сообщал в сентябре 1920 года в ЦК ПСР: «Мы считали себя обязанными, собрав вокруг себя возможно большое количество русских организаций, выступить перед мировым общественным мнением… с кричащим заявлением, что кроме русской реакции, кроме закупленной его прессой большевиков и их заграничных подголосков, существует другая Россия, другое демократическое и социалистическое общественное мнение, протестующее против всякой диктатуры, отрицающей за иностранными державами право признавать как законное правительство диктаторов, сидящих на красных или белых штыках. Мы заявили, что материальная помощь (не для гражданской войны) может быть оказана лишь правительству, которое немедленно приступит к проведению в жизнь демократической формы правления и признает суверенитет народа. Тогда вопрос о признании большевиков ещё не ставился серьёзно…»²⁰.

Итак, хотя Авксентьев и Керенский в общем-то по-разному расставляют акценты в трактовке сути парижского «Манифеста» 1919 года, вполне очевидно, что главной задачей воззвания был призыв главным образом к правительствам стран Антанты, если не окончательно переориентироваться в своей политике с поддержки белого движения на помощь российским демократическим силам, то во всяком случае сделать первый шаг в этом направлении – учесть интересы, ресурсы и политическое влияние в России тех сил, которые стояли за авторами воззвания. При этом в борьбе за торжество российской демократии они не исключали и такие виды помощи со стороны держав Согласия, которые преследовали бы возвышенную и благородную цель – общие интересы российской и мировой демократии.

Учитывая последующую политическую деятельность правой и правоцентристской части эсеровской эмиграции, представляется, что «Призыв к мировой демократии» можно рассматривать как первую попытку указанных сил образовать некий легитимный орган за рубежом, претендующий на представительство интересов России в противовес большевистской власти и «генеральских диктатур».

Центральный Комитет ПСР реагировал на «Манифест» весьма резко. Во-первых, он усмотрел в нем положения, которые «стоят в вопиющем противоречии с позицией, занятой п.с.р.». Это прежде всего относилось к вопросу об интервенции. Как считал ЦК, «парижская группа» признавала необходимость «вмешательства иностранных правительств в их современном виде в русские внутренние дела»²¹. Другое, по мнению ЦК, недопустимое положение воззвания – это обращение преимущественно к западным правительствам, в то время как партия всегда предпочитала иметь поддержку со стороны международного социализма. В-третьих, ЦК обвинил группу в нарушении партийной дисциплины, ибо воззвание никаким образом не согласовывалось ни с высшим партийным органом, ни с его представительством за рубежом в лице Заграничной делегации. Указывалось также на недопустимость членам партии оставаться в таких организациях, участие в которых было воспрещено ЦК – конкретно речь шла о «Союзе Возрождения». В-четвёртых, ЦК посчитал, что сепаратные действия группы по существу направлены на узурпирование заграницей его прав и прерогатив.

Как следует из протоколов заседания ЦК, вопрос о «Манифесте Парижской группы социалистов-революционеров» обсуждался трижды – 25 и 30 октября, а также 3 ноября 1920 года, когда был окончательно утвержден текст специального письма, составленного, по всей видимости, членом ЦК Е.М. Тимофеевым²².

Данное письмо под названием «Всем организациям партии социалистов-революционеров» было напечатано в первом номере «Бюллетеня ЦК ПСР» от 3 декабря 1919 года. В нем Центральный Комитет, выразив свое негодование в связи с публикацией «Манифеста», доводил до сведения всех членов партии о принятых мерах: аннулировании «Воззвания Парижской группы» как «партийного акта», о роспуске «парижской группы» в лице подписавшихся и об исключении из партии тех её членов, которые впредь будут состоять в «Союзе Возрождения».

Чрезвычайно важным был третий пункт постановляющей части письма Центрального Комитета. Он гласил: «Настоящим еще раз подтвердить, что полномочными представителями партии за границей являются лишь товарищи Рубанович, Русанов, Сухомлин и Гавронский»²³. В сложившейся ситуации из этого решения вытекало, что полномочия Заграничной делегации должны быть расширены – наряду с представительством партии в международном социалистическом движении теперь к ее ведению добавлялись и другие. То есть впредь все предпринимаемые политические акты и действия членов партии за рубежом подлежали согласованию с Заграничной делегацией, а сама она объявлялась своего рода политическим центром эсеровской эмиграции со всеми вытекающими из этого последствиями. В частности, к обязанностям Заграничной делегации относился теперь и организационный вопрос, в первую очередь вопрос партийного строительства за рубежом с целью сплочения всех эсеровских эмигрантов на платформе ЦК партии. Правда, кроме общей директивы более конкретных указаний от ЦК Заграничная делегация не получала. По всей видимости, подразумевалось, что ей следовало руководствоваться положениями «Устава Заграничной организации партии социалистов-революционеров», разработанными еще в дореволюционное время.

Согласно нормам этого «Устава», находившиеся в эмиграции социалисты-революционеры объединялись в партийные группы во главе с местными комитетами, которые в совокупности составляли единую заграничную организацию, имевшую статус районной организации ПСР. Главной её целью было содействие всеми средствами, возможными при работе за границей, партийной деятельности в России. Руководящим партийным органом организации являлся Заграничный районный комитет, который избирался на ежегодном съезде организации и имел право кооптировать в свой состав новых членов в период между съездами. При этом те члены ЦК ПСР, которые временно находились за рубежом, автоматически входили в состав Заграничного комитета. Среди функций Комитета важнейшими были: осуществление сношений по делам партии за границей, объединение и направление деятельности местных комитетов и групп, проведение агитационной и пропагандисткой работы за рубежом, представление ПСР в международных социалистических организациях и в отношениях с зарубежными социалистическими партиями, заведование транспортным, издательским и финансовым делами Заграничной организации, созыв ее ежегодных и экстренных съездов²⁴.

Такой оборот дела стал для членов Заграничной делегации во многом неожиданным. И они оказались к нему не готовыми, прежде всего психологически. Не было у них и необходимых материальных и личных ресурсов. Так, Д.О. Гавронский и Н.С. Русанов считали для себя невозможным вступать в какие-либо контакты с правыми и центристами, обосновавшимися в Париже. Да и проживали они, как отмечалось, в Берне. К тому же, Гавронский все более и более переключался на преподавательскую работу в Бернском университете и вскоре фактически отошел от всякой партийной деятельности, испросив себе длительный отпуск для занятия научной работой. Находившиеся в Париже И.А. Рубанович и В.В. Сухомлин также во многом скептически относились к прибывшим за границу эсерам. Сухомлин, правда, после свидания в декабре 1919 года с членами ЦК Д.Ф. Раковым, М.Я. Гендельманом и М.А. Лихачем по их настоянию стал сотрудничать в эсеровском еженедельнике «Pour la Russie»²⁵, вокруг которого начали консолидироваться эсеровские эмигранты из числа левых и центристов. А с основанием в сентябре 1920 года в Праге левоцентристской газеты «Воля России» по настоятельной просьбе А.Ф. Керенского²⁶ вошел в число ее сотрудников, оговорив полную свободу действий в литературном отношении и не связывая себя с какими-либо ответственными должностями в редколлегии.

Позже В.М. Чернов посчитает линию поведения ЗД среди эмиграции, а также в отношении зарождавшейся за границей эсеровской печати «большой тактической ошибкой», так как ей не хватало активности, при которой, по его мнению, «можно было бы изолировать правых и подтянуть к партийной позиции левых и центровиков»²⁷. Так что стать своего рода политическим и организационным центром Заграничная делегация, по всей видимости, и не помышляла. «Делегация, отправленная лишь на предмет информирования Европы о России и о позиции ПСР – писал В.М. Чернов в ЦК, – не считала себя ничем большим и никакой дисциплинарной власти и организационно-руководящей роли по отношению к членам партии, находящихся за границей, особо не присвоила»²⁸. Имея в виду именно эту сторону её деятельности, он пришел к выводу, что «прежней «Заграничной Делегации» более не существует, по отсутствию материальных средств она давно уже не подавала признаков жизни»²⁹.

Но если даже допустить, что ЗД располагала бы достаточными финансовыми ресурсами и проявила бы высокую степень готовности выполнять «организационно-руководящую роль» по отношению к эсеровской эмиграции, то вряд бы ей удалось в 1919 – 1920 годах объединить вокруг себя большинство членов ПСР за границей. В это время идейно-политическую платформу эсеровской эмиграции во многом определяли «парижане» – правые социалисты-революционеры, постоянно дистанцировавшиеся от линии ЦК и сумевшие в силу компактности проживания и высокого уровня активности ранее других течений заявить о себе. Членам ЗД не хватало и личных ресурсов – и лидеры правых, и лидеры центристов считали себя не менее, а может быть, и более заслуженными и авторитетными деятелями ПСР. Словом, личные амбиции были представлены в превосходной степени.

А.Ф. Керенский недвусмысленно это продемонстрировал в своем ответе на решение ЦК считать полномочными представителями партии за рубежом только членов ЗД. Он писал в Москву: «Вообще, положение здесь членов ПСР, с одной стороны, и Делегации – с другой, совершенно ненормально и в дальнейшем недопустимо. Это мнение общее всех нас (Минора, Зензинова, мое, Руднева и пр.)»³⁰. Обвинив членов ЗД в бездействии и отметив высокую активность одного лишь В.В. Сухомлина, Керенский продолжал: «В.В. Сухомлин не может, однако, претендовать на роль человека, действующего по отношению к нам в порядке верховной, надзирающей над нами, несовещающей инстанции»³¹. И далее заключал: «Повторяю наше общее мнение: нам необходимо предоставить всем находящимся за границей членам партии образовать, выделить из своей среды комитет, который бы имел моральное и формальное право представлять нас в России или необходимо ограничить роль Делегации рамками чисто информационно-посреднических между Западной Европой и Россией обязанностей, лишив её права бесконтрольно и безаппеляционно свои субъективные мнения навязывать нам и Вам»³². Следует заметить, что все это говорилось о членах ЗД, одновременно являвшихся (кроме Д.О. Гавронского) и членами действующего Центрального Комитета партии, тогда как ни Керенский, ни другие его сподвижники в этот период в состав ЦК не входили. А тот комитет, о необходимости образования которого упоминал Керенский, мыслился весьма своеобразно, во всяком случае, не на принципах и нормах «Устава Заграничной организации Партии социалистов-революционеров». И когда Керенский писал письмо в адрес ЦК, подразумеваемый им комитет практически был сформирован как орган новой эмигрантской политической организации, возникшей в конце июля 1920 года без согласований с ЦК или Заграничной делегацией.

Керенский, безусловно, вел собственную политическую игру, ставкой в которой было, думается, установление единоличного лидерства в эсеровской эмиграции и получение неких представительских полномочий от демократических сил России. Надо сказать, на первых порах ему в определенной мере это удавалось. «Как раз ко времени моего приезда за границу, – писал Чернов, – «центровики», по почину Керенского и при помощи Зензинова, ценою неимоверных усилий замазали трещину, все время отделявшую от них правых, и создали формальную организацию, объединяющую всех (кроме членов партийной делегации)»³³.

Этой организацией было Внепартийное демократическое объединение³⁴. Идея его образования принадлежала А.Ф. Керенскому, который заключил соглашение о финансировании организации с чехословацким министром иностранных дел Э. Бенешем. По свидетельству М. В. Вишняка, «руководители чехословацкой внешней политики решили поставить политически на партию с.-р. после того, как президент республики Масарик разошелся со своим прежним и старым приятелем Милюковым, разочаровавшись в его политике»³⁵. Керенский полагал, что в организации «должны были участвовать не партии или их представители, а отдельные лица, состоявшие и не состоявшие в партийных группировках, не примыкавшие к диктаторам ни справа, подобно кадетам с конца 1917 года, ни к большевикам, подобно многим социалистам»³⁶. И когда В.М. Чернов пытался выяснить вопрос, почему организация, состоявшая фактически из одних эсеров, объявлена внепартийной, то ему разъяснили: «Для того, чтобы под сим титулом получить находящиеся в руках чехов средства, оставшиеся от Комитета членов Учредительного собрания – организации тоже формально беспартийной»³⁷.

Надо полагать, что суть данного вопроса была все же гораздо глубже. И состояла она в том, чтобы, во-первых, предоставить руководству объединения, состоявшему в основном из правых и центристов, а также лично А.Ф. Керенскому карт-бланш и от «левого» ЦК, и от его представителя за рубежом – ЗД. Чернов совершенно обоснованно высказывал мысль, что под флагом беспартийности некоторые члены организации хотели бы обеспечить себе «забронированность от контроля делегации ПСР»³⁸.

Во-вторых, для того, чтобы «замазать трещину» между правыми и центристами, Керенскому приходилось лавировать, учитывая позиции и тех и других. Объявляя организацию внепартийной, он, в сущности, делал уступку правым, принимая их концепцию «внепартийных методов» политической деятельности, согласно которой социалисты-революционеры должны активно участвовать в различных политических и общественных объединениях российской эмиграции, дабы избежать политической изоляции. Суть этой концепции и ее значение хорошо выразил В.В. Руднев в одном из своих писем к И.М. Брушвиту: «Правые не имеют вкуса к технически-партийной работе, в узком, подлинном смысле слова; по-видимому, так будет и впредь… Нашу открытую общественную и литературную деятельность мы считаем нашей службой и партии… Работая на общественной поверхности, мы, все правые, стремимся спасти партию от удушающего подполья, от «чисто партийной» работы тех левых, которые, попадая даже в общественную работу, стремятся свести ее к партийно-фракционной лавочки»³⁹. Во избежание открытого столкновения с ЦК Керенский учитывал и позиции левых, которые, кстати, разделялись им по ряду вопросов. А поэтому не случайно, что политическая декларация «Внепартийного объединения» во многом была выдержана в духе решений IX Совета ПСР. В частности, в ней провозглашалось недопустимость вооруженного вмешательства иностранных держав во внутриполитическую борьбу в России и экономической изоляции страны от внешнего мира, преждевременность и нецелесообразность в сложившихся условиях вооруженной борьбы с большевистской властью и организации какой-либо политической коалиции⁴⁰.

В-третьих, нет оснований отрицать, что Керенский вполне серьезно и искренне полагал, что «беспартийность» организации станет в будущем основой для «расширения национально-демократического фронта» в борьбе за возрождение демократической России. Он отмечал: «Мы стремимся стягивать на работу всех, кого только возможно… Мы думаем, что главнейший наш долг заключается в том, чтобы в максимальной степени увеличивать, накапливать, усиливать и направлять в одну точку всю революционную, подлинно демократическую энергию. Мы убеждены, что, действуя так, мы отвечаем вполне нуждам и потребностям страны»⁴¹.

Внепартийное демократическое объединение, было, безусловно, политической организацией. Целью ее являлось «организация и сплочение демократических сил внутри России для 1) низвержения тирании большевиков; 2) восстановления единой федеративной республиканской России, построенной на реализации, укреплении и развитии политических и социальных принципов мартовской революции 1917 года»⁴².

Руководящими органами организации являлись Совещание, Совет и Административный центр. В компетенцию Совещания входило разработка основных директив и общего плана работы, утверждение сметы и решение кадровых вопросов. В период между сессиями Совещания функции высшего руководящего органа выполнял Совет, назначаемый Совещанием и действующий в пределах утвержденных директив. Руководство всей текущей деятельностью возлагалось на Административный центр, призванный направлять, координировать и контролировать работу учреждений организации, а также обеспечивать её финансирование. Штаб-квартира Административного центра располагалась в Париже, где проживало большинство его членов и действовали отделы: международный, русский, особый, информационный, финансовый, административный и корреспондентский. В ряде европейских стран были учреждены филиалы Административного центра. Самый крупный из них находился в Праге.

Основными направлениями работы Внепартийного объединения являлись агитационно-пропагандистская, информационно-издательская, разведовательно-оперативная деятельность, установление связей с российскими антибольшевистскими организациями и повстанческими группами, оказание помощи русским беженцам, военнопленным и интернированным лицам, а также налаживание устойчивых контактов с демократическими кругами и правительствами зарубежных стран.

За все время существования «беспартийной» организации наиболее эффективной была её информационно-издательская деятельность. При непосредственной финансовой поддержке «Внепартийного объединения» в Праге выходила газета «Воля России» (с 12 сентября 1920 г.) и серия агитационно-пропагандистских брошюр, в Ревеле издавались газета «Народное дело» («За народное дело») (1920 – 1921 гг.) и журнал «За Народ!» (1921 г.), в Париже – журнал «Современные записки» (с 1920 г.) и информационный бюллетень «Pour la Russie» (1920 – 1921 гг.), в Риме – газета «La Russia del Lavoro» (1920 – 1921 гг.). Вокруг них постепенно складывались основные идейно-политические центры эсеровской эмиграции, шло размежевание и формирование главных течений в её среде: правого (Париж, «Современные записки»), правоцентристского (Париж, «Pour la Russie») и левоцентристского (Прага и Ревель, «Воля России» и «Народное дело»).

Такова в общих чертах была обстановка в среде эсеров-эмигрантов накануне приезда за рубеж В.М. Чернова.

Весть о появлении за границей одного из видных и авторитетных лидеров партии социалистов-революционеров, сумевшего избежать чекистских облав и прорваться сквозь большевистские кордоны, быстро облетела Русское зарубежье. Давние и ближайшие соратники спешили выразить ему чувства восхищения, признательности, надежды на сотрудничество, другие же встретили эту новость с плохо скрываемой настороженностью и даже тревогой. Ведь в отличие от многих других лидеров эсеровской партии В.М. Чернов прибыл за границу как полномочный представитель ЦК ПСР, что официально придавало ему особый статус в среде эсеровской эмиграции. И как оказалось позже, далеко не все деятели ПСР, оказавшиеся за рубежом, смогли в силу разных причин (в основном из-за личных амбиций) до конца признать за Черновым его «особые полномочия».

Перед В.М. Черновым ЦК партии поставил две главные задачи: наладить за границей партийную издательскую деятельность, ориентируемую на российские нужды, и сплотить распыленные и разрозненные в своих действиях эмигрантские группы эсеров на партийной платформе, выработанной IV съездом и IX Советом ПСР. Обе задачи были теснейшим образом взаимосвязаны и взаимообусловлены, они полностью вписывались в решение стратегической «сверхзадачи» – в решающий момент партия как единый и боевой организм должна быть готовой и способной возглавить широкое антибольшевистское народное движение, чтобы обеспечить победу силам трудовой демократии.

В течение полутора лет, что Чернов пребывал в Эстонии, он стремился твердо и неуклонно, порой с героическим энтузиазмом и самопожертвованием, проводить линию ЦК партии, в определении которой нередко и сам играл немаловажную роль.

Свою «чрезвычайную миссию» за границей В.М. Чернов начал с организации и постановки печатного партийного органа. Для этого требовались не только средства, но и люди, материальная база, организация транспорта в Россию. В одном из своих писем, отправленных в Прагу, Чернов предельно четко сформулировал главные направления и задачи будущего издания. «…От ЦК я получил миссию основать за границей большую газету, преследующую двойную цель, – информировал он. – Во-первых, газета эта должна ставить себе широкую осведомительную и обличительную цель. Все ужасы, все гадости, все прорехи большевистского режима должны быть в ней безжалостно выведены на свет Божий. Мы должны проникнуть за кулисы всего правительственного большевистского механизма и документально доказать его безнадежную гнилость. В противоположность обычному типу антибольшевистской пропаганды, в которой голословность, преувеличения, а порою и просто нелепые сплетни и россказни компрометируют все дело, мы должны бояться как огня всякой малейшей неточности. Никаких преувеличений нам не нужно, действительность сама по себе слишком красноречива. Мы не должны утверждать ничего такого, чего мы не могли бы доказать приведенными в изобилии фактами, цифрами, документальными данными… Газета должна быть до такой степени хорошо информирована обо всем, что делается в Советской России, чтобы сам Ленин не мог обойтись без ее чтения, чтобы знать, что творится в его коммунистической вотчине… Это первая, негативная сторона задачи.

Вторая – позитивная. Чтобы критика не выродилась в брюзжание неудачников, побежденных конкурентов, она должна быть чревата совершенно определенным контрпланом государственной деятельности. Наша положительная программа в области, прежде всего, народнохозяйственной и финансовой – вот что должно разрабатываться систематически, в связи с данными западноевропейской мысли и западноевропейского опыта. Все социализаторские попытки, предложения и планы, циркулирующие вне пределов России, должны быть тщательно изучены.

Трудовая демократия должна смотреть на себя как на законную преемницу изжитого страной большевизма, и потому ее умственный взгляд должен быть прикован в будущем к тому часу, когда ей придется взять в свои руки государственный руль, выпавший из рук большевиков. Этот момент не должен захватить трудовую демократию врасплох. Она не имеет права импровизировать программы тогда, когда время уже не разрабатывать и не проектировать, а осуществлять. Вот почему именно теперь большевистской программе и методам социального строительства должна быть противопоставлена другая, не менее разработанная программа и другие методы ее проведения в жизнь»⁴³.

Итак, главные цели будущего партийного издания определены – это аргументированная пропагандистская кампания против антинародного большевистского режима и разработка конкретного, конструктивного плана строительства демократического социализма в России. В связи с этим планируемый печатный орган, по замыслу Чернова, должен быть ориентирован преимущественно на российскую аудиторию, ее запросы и интересы. «Моя миссия – поставить орган, имеющий в виду Россию, – писал Виктор Михайлович. – Конечно, косвенно и наш орган будет служить источником осведомления заграницы, но он не будет специально приспособляться к этой цели, не будет в выборе материала и освещении его руководствоваться уровнем понимания и специальными интересами заграничной аудитории»⁴⁴.

Однако быстро наладить выпуск нового издания не удалось. На это потребовалось три месяца. Занятый все это время добыванием финансовых средств, подбором людей, бесчисленными переговорами и согласованиями – вопросами неизбежными и необходимыми в таком важном деле, – В.М. Чернов все же не мог довольствоваться только организационно-подготовительной работой по налаживанию нового издания. У него, как теоретика, политика, блестящего публициста и полемиста, существовала органическая потребность в публичном выражении перед широкой аудиторией своего мнения и изложении позиций ЦК ПСР по самым актуальным вопросам текущей политики. Ему нужна была общественная трибуна.

Ею стали две эсеровские газеты, только что начавшие выходить за рубежом, – это ревельская «Народное дело» и пражская «Воля России». За первые три с половиной месяца пребывания В.М. Чернова за границей в них появилось не менее 27 публикаций лидера эсеровской партии⁴⁵. Следует заметить, что столь высокая творческая активность В.М. Чернова сохранялась в течение всего периода его пребывания в Эстонии.

Статьи и заметки В.М. Чернова выходили как под его собственным именем (15 публикаций), так и под различными псевдонимами («Овод» – 6, «Зритель» – 1 и «Тернов» – 5 публикаций), причем в «Народном деле» было напечатано 10 (все за подписью самого Чернова), а в «Воле России» 17 газетных материалов. Это были интервью (2), «Письма к советской власти» (2), знаменитая речь на собрании московского союза печатников, фельетоны (8) и теоретические, аналитическо-обзорные (14) статьи. Публикации были разнообразны не только по жанру, но и по тематике. В.М. Чернов заострял внимание читателей и на конкретных «мерзостях» большевистского режима (чему были посвящены, прежде всего, фельетоны – короткие зарисовки из советской действительности), и на его политики в целом, и, в частности, относительно крестьянства, и на проблемах международного социализма, и, конечно же, на задачах эсеровской партии и вопросах ее политики. В нескольких статьях он подверг анализу земельную реформу врангелевского правительства. Все его печатные выступления имели острополемическую форму, а по характеру – резкую антибольшевистскую направленность.

Первые публикации В.М. Чернова в зарубежной эсеровской печати появились 13 сентября 1920 года в газете «Воля Россия» – это два письма, написанные им еще до отъезда за границу и адресованные В.И. Ленину и Л.Б. Каменеву, в которых разоблачались гнусные методы и средства чекистской работы вообще и относительно его жены и детей, в частности. Затем в том же издании была опубликована статья «Воскрешение столыпинщины» (17 сентября), а в «Народном деле» (19 сентября) – первое зарубежное интервью, посвященное положению большевистской власти и задачам эсеровской партии, отношению эсеров к праву наций на самоопределение и к возрождению Социалистического Интернационала.

По мнению Чернова, большевистская власть практически растеряла кредит доверия в глазах рабочих и крестьян, созданный ею режим «есть что-то вроде иезуитского опекунско-коммунистического режима», который держится силою штыков и «благодаря интервенции, блокаде и контрреволюционной опасности», что до известной степени позволяет большевикам, прибегая к политической демагогии и мифотворчеству, выдавать себя за спасителей Отечества и «играть несвойственную им роль носителей национальной идеи». Отсюда главная задача партии – «перейти к более агрессивной наступательной тактике против диктатуры большевиков», ибо настает «новая эра в противобольшевистском движении» и партия социалистов-революционеров «видит свое место в первых рядах, в авангарде этого движения», призванного объединить все силы трудовой демократии и решительно отбросить всякую надежду на «прямую или косвенную иностранную интервенцию»⁴⁶.

И хотя Чернов специально подчеркивал, что «борьба будет затяжной и нелегкой», что рассчитывать следует исключительно на внутренние народные силы, все же нетрудно уловить в его настрое известную долю революционного нетерпения, страстного желания и ожидания близкого краха власти большевиков, что, впрочем, было тогда весьма характерным явлением для большей части российской эмиграции. Такое настроение возникало, конечно, не на пустом месте. Вера в скорое падение большевистского режима и высокую политическую активность народа довольно прочно – явно или имплицитно – продолжала сохраняться и быть главенствующим стимулом высокой социально-политической активности Чернова все время его деятельности в Эстонии. Эта психологическая доминанта вольно или невольно отражалась в его печатных работах и даже в их названиях: «Капитуляция и деморализация», «Европейское равновесие и фиаско большевизма», «На второй день после ликвидации большевизма» и других.

В поисках более точных определений, раскрывавших антинародную суть большевистского режима, и более веских аргументов, доказывавших неизбежность его падения, Чернов опубликовал в «Народном деле» 7 ноября 1920 года большую статью под названием «Революция или контрреволюция?», где, со всем блеском своего публицистического таланта начертав картину проводимых большевиками мер, доказывал их контрреволюционный характер, а октябрьский переворот 1917 года оценивал не иначе, как начало контрреволюции⁴⁷.

К такой оценке большевистского режима на первых порах оказались психологически не готовыми не только многие из рядов российских социалистов, но и видные представители целого ряда зарубежных социалистических партий. Однако оспаривать главный, центральный аргумент автора статьи – «душа социализма – свобода; без нее он превращается в живой труп, в коммунистическую каторгу» – практически было невозможно. Исходя из этой посылки и рассмотрев трехлетнюю практику большевистского экспериментаторства, Чернов заключал: «Октябрьской революции не было. Был октябрьский переворот. Он был преддверием эволюции от Ленина-Пугачева к Ленину-Аракчееву. Он был преддверием драпирующейся в красные цвета, но самой доподлинной контрреволюции. И третья годовщина октябрьского переворота для русской свободы есть траурная годовщина. Для русского социализма – также»⁴⁸.

Тезис о контрреволюционной, антидемократической и антисоциалистической сущности большевизма станет лейтмотивом всех последующих критически-разоблачительных черновских статей, которые будут яркими иллюстрациями его вывода, и в которых он предстает не только как замечательный публицист и полемист, но и как серьезный теоретик, пожалуй, первым проанализировавший сущность, принципы, ресурсы, формы и методы большевистской власти как конкретного случая авторитаризма и тоталитаризма, чрезвычайно агрессивного и опасного для судеб соседних независимых государств, для европейской и мировой демократии в целом. Уже в первом зарубежном интервью Чернов, говоря об уважительном отношении ЦК эсеровской партии к решению ряда народов бывшей Российской империи образовать независимые национальные государства, предупреждал их о возможных внешних опасностях, подчеркивая, что «одной из таких (опасностей – А.Н.) является большевистская Россия, которая пытается повсюду нести советский режим на острие совдепских штыков» и что окончательно «эта опасность устранится лишь после уничтожения большевизма трудовой демократией и только ею, ибо белая реакция также мало способна уважать самоопределение национальностей, как и большевизм»⁴⁹.

Немало потребуется времени, чтобы оценки и выводы Чернова о большевизме как социальном явлении и политическом режиме стали общепризнанными в среде российских и зарубежных социалистов.

А тогда, в 1920 – 1921 гг., многие в рядах российского и международного социалистического движения усматривали в лице Советской России нечто вроде первой бреши в штурмуемой ими крепости мирового капитала, что-то вроде плацдарма для повсеместной борьбы за интересы трудящихся, свободу и народовластие. И большевики старались всячески поддерживать этот образ, прежде всего безудержной демагогией и беспощадной борьбой с политической оппозицией. Неудивительно, что статья «Революция или контрреволюция?» вызвала шумную пропагандистскую кампанию со стороны большевистской власти – в газете «Правда» появилось несколько статей, направленных и против эсеровской партии, и против Чернова, и против газеты «Народное дело».

В.М. Чернов, конечно же, не безмолвствовал, он принял вызов – на страницах «Народного дела» убедительно показал полную абсурдность тех «аргументов», которыми систематически пользовались авторы-«правдисты» против своих оппонентов и которые сводились к банальным «демагогическим выкрикам самого низкопробного сорта», к «жалким передержкам», к прямым искажениям и откровенной лжи⁵⁰. Помимо того, что в ответной статье В.М. Чернова приводились дополнительные веские свидетельства контрреволюционной сущности большевизма, она интересна еще данной им характеристикой стиля, приемов и методов складывавшейся советской прессы. «Технологическая» сторона большевистской печати была предметом постоянного, систематического анализа в его публицистике, что по праву дает основание говорить о нем как об одном из первых серьезных критиков советской журналистики.

К числу аналитических статей, продолживших тему «Революция или контрреволюция?» и опубликованных В.М. Черновым в 1920 году в газетах «Народное дело» и «Воля России», в первую очередь, следует отнести такие, как «Большевики в деревне», «Гипноз успеха», «Итоги Галльского партейтага», «Их тактика», «Капитуляция или деморализация», «Учителя и ученики». В силу особой значимости этих публикаций в борьбе с большевизмом все они были затем перепечатаны в «Революционной России» – новом печатном органе партии социалистов-революционеров, который Чернову удалось наладить к концу 1920 года.

Первый номер «Революционной России» вышел 25 декабря 1920 г. В передовой статье, которая также была озаглавлена «Революционная Россия», В.М. Чернов, прежде всего, заявил, что настоящее издание является партийным органом и что название его выбрано неслучайно – оно должно символизировать преемственность с первым Центральным печатным органом партии, выходившим в Женеве в 1902 – 1905 гг. Подчеркивая сходство условий для деятельности эсеровской партии и в царской, и в большевистской России, В.М. Чернов замечал: «Вновь, как прежде, революционная Россия загнана в подполье. Вновь, как прежде, места для издания партийных социалистических органов приходится искать за границей, «за пределами досягаемости». Вновь, как прежде, революционная Россия у себя дома преследуется и распинается…»⁵¹. Но, несмотря на эти обстоятельства, писал он, революционная Россия жива и будет бороться самыми разными средствами и методами против «большевистских деспотов», против «клики, эскамотировавшей в свою пользу революцию и исказившей в уродливую гримасу ее светлый лик». В качестве первоочередной тактической задачей, напоминал Чернов, перед эсерами во весь рост стоит «собирание, организация и накопление действенной энергии революционной России». При этом партия должна быть готовой «вложиться в естественное, низовое народное движение всеми силами своего ума и воли, всеми ресурсами своей организованной духовной и физической энергии, чтобы придать ему организованные формы и уберечь от вырождения в слепые стихийные эксцессы»⁵². Свой вклад в решение этих задач призван был внести и возродившийся печатный орган партии, который по оформлению, объему и ряду рубрик напоминал своего дореволюционного предшественника, в чем также выражалась символическая преемственность.

Всего с декабря 1920 года по декабрь 1921 года, когда «Революционная Россия» издавалась в Эстонии, было выпущено 15 номеров журнала, причем в апреле и мае вышло по два номера, в сентябре-декабре 1921 года – два сдвоенных (12-13 и 14-15), остальные же номера выходили один раз в месяц. В выходных данных журнала издателем его (за исключением пяти номеров – 1, 4-6 и 11, по которым сведения отсутствуют) объявлялась «группа социалистов-революционеров, живущих в Эстонии», а редактором – Г.П. Вахт, бывший одновременно официальным редактором газеты «Народное дело». Правда, роль Вахта как редактора «Революционной России» (впрочем, как и «Народного дела») была во многом номинальной, ибо вся основная работа по подготовке журнала к печати и многие вопросы издательской деятельности лежали главным образом на плечах В.М. Чернова. Но ему активно помогали сотрудники «Народного дела», прежде всего, ее издатель Н.П. Епифанов, остававшийся за Чернова, когда тот по партийным делам уезжал в Прагу или Париж – два центра эсеровской эмиграции. Посильную помощь в издательстве журнала оказывали и некоторые эстонские социалисты. Так, часть корреспонденции на имя Чернова поступала по адресу Л. Кестнер, известной деятельницы Социалистической рабочей партии Эстонии⁵³.

В августе 1921 года по настоянию В.М. Чернова X Совет ПСР, проходивший в Самаре, принял специальную резолюцию «О партийном печатном органе», чем официально оформил статус «Революционной России» как центрального органа партии⁵⁴. Начиная с одиннадцатого номера, журнал стал выходить с непременным клише – «Центральный орган Партии Социалистов-Революционеров».

Одновременно шло и формирование постоянной редакционной коллегии. Чернову не без труда удалось разыскать через московских эсеров своего давнего соратника, опытного издателя и журналиста С.П. Постникова и в июле 1921 г. вызвать его на редакторскую работу в Ревель. Третьим членом редколлегии он пригласил члена ЦК ПСР и родственника своей второй жены (О.Е. Колбасиной) В.В. Сухомлина, который проживал в Праге. Окончательно редакция «Революционной России» в составе трех человек (В.М. Чернов, В.В. Сухомлин и С.П. Постников) была утверждена Центральным организационным бюро ПСР 27 октября 1921 года⁵⁵. Следует заметить, что В.В. Сухомлин практически никакой редакторской работой не занимался, ограничив свое сотрудничество в журнале лишь предоставлением нескольких статей.

На первых порах В.М. Чернов сумел объединить вокруг журнала главные силы эсеровской эмиграции, придерживавшиеся в то время левых и центристских позиций. В эстонский период «Революционной России» в ней постоянно публиковались В.М. Зензинов, Е.Е. Лазарев, В.И. Лебедев, А.Ф. Керенский, О.С. Минор, И.А. Рубанович, Н.С. Русанов, М. Л. Слоним, Г.И. Шрейдер и некоторые другие. Поскольку все они находились вне Эстонии, то значительная часть их публикаций представляла собой перепечатку статей, с их разрешения, вышедших в пражской газете «Воля России». Но большинство журнальной площади заполнялось оригинальными материалами – специально подготовленными для «Революционной России» статьями, заметками, корреспонденциями и т.п.

Представление о тематическом и жанровом разнообразии публикаций вполне красноречиво дают названия главных рубрик журнала: «На темы дня», «Программные вопросы», «Отголоски прессы и жизни», «За границей», «По России», «За кулисами правительственного механизма», «Партийная жизнь», «Хроника», «Почтовый ящик». Помимо рубрики «На темы дня», представлявшейся передовицами, главными разделами журнала являлись «Программные вопросы», помещавшие довольно объемные теоретические статьи, и «Отголоски прессы и жизни», заполненные, в основном, критическими и острополемическими материалами.

По своему содержанию журнал имел, естественно, четко выраженную антибольшевистскую направленность, по характеру он представлял информационно-аналитическое издание, а по предназначению был призван служить платформой для консолидации на основе левоцентристского партийного курса всех эсеровских сил, рассматривавшихся руководством партии как реальная политическая оппозиция большевизму.

Без всякого преувеличения и натяжек можно сказать, что «Революционная Россия» все годы своего существования была особым детищем В.М. Чернова, она выходила, держалась «на плаву» и проводила строго партийный курс, в первую очередь, благодаря его боевому духу, неисчерпаемой энергии и высокой активности. В течение первого года издания «Революционной России» Чернов поместил на ее страницах более 50 подготовленных им материалов, из них под своим именем – 22, под различными псевдонимами (В-чев Я., Вольросс, В.Р., Зритель, Овод, Оленин Б.) – 11 и без подписи – 18 . В среднем приходилось 3-4 материала на каждый номер. Некоторые номера (2, 3, 9) почти целиком состояли из черновских публикаций.

В своей публицистически-журналистской деятельности В.М. Чернов неуклонно проводил выработанную им линию на последовательное разоблачение антидемократического курса большевистской власти и разработку по возможности детальной и конструктивной ему альтернативы. Практически все статьи, публиковавшиеся в разделе «Программные вопросы», были посвящены теоретическим и практическим вопросам социализма, конструированию эсеровской программы и её будущей политики социалистического строительства. Этот же вопрос нередко поднимался и в других разделах журнала. Причем подавляющая часть публикаций по данной теме принадлежала перу В.М. Чернова.

Уже в первом и втором номерах журнала он выступил с большими теоретическими статьями («Фазы социализма» и «Восстановление Интернационала»), в которых проанализировал теорию и практику послевоенного международного социализма. Вывод Чернова был неутешителен: социалистические силы оказались не готовыми адекватно ответить на вызов времени, у них не нашлось ни соответствующей теории, ни сильной политики, что «выразилось в двух противоположных слабостях: с одной стороны – в растерянности перед сложностью и трудностью выдвинутых жизнью социализаторских задач… с другой стороны, – в головоломном, безоглядном социально-экспериментаторском авантюризме…в тех странах, где власть хотя бы временно попадала (всецело или главным образом) в руки социалистических партий…»⁵⁶. Подобное состояние он объяснял тем, что в большинстве социалистических партий существовало засилье ортодоксального марксизма и догматическое к нему отношение, в то время как сама жизнь давно вскрыла два существенных, по мнению Чернова, недостатка научного социализма, на которые не один раз указывали социалисты-«еретики», в том числе и российские социалисты-революционеры. Это, прежде всего, «сверхобъективизм» марксизма, проявлявшийся в том, что якобы самой логикой своего развития капитализм готовит в собственных недрах тот механизм, который путем простой перемены социальной формы превратится в механизм социалистического общества. Отсюда определенный фаталистический оптимизм научного социализма в прогнозах. Однако, капитализм, подчеркивал Чернов, дал гораздо менее, чем ожидали, готовых элементов грядущего строя. Более того, мировая война ускорила его перерождение в государственно-регулированный «социал-капитализм» с крайне милитаристскими и казарменно-бюрократическими чертами. «И те, кто упорно продолжал держаться за марксистскую схему социальной революции, оказались в этих условиях обреченными «на воплощение в жизнь, под видом социализма и даже коммунизма, поистине каторжного режима социальной аракчеевщины, с казарменной дисциплиной внизу и диктатурой военного типа наверху»⁵⁷. Второй недостаток – индустриоцентрическая направленность научного социализма, ибо «деревней, крестьянством он занимался мало… революционной аграрной политики он не имел и заменял ее – почти исключительно по соображениям избирательной борьбы – мелкотравчатым политиканством»⁵⁸. В этой связи Чернов замечал: «Ленин и большевики – плоть от плоти и кость от кости того же однобокого, индустриоцентрического социализма…И большевистская диктатура над Россией со всей ее насильственностью, деспотизмом и бюрократическим вырождением есть ничто иное, как неизбежный логический вывод из основной постановки вопроса: осуществление диктатуры пролетариата в стране, где пролетариат составлял слабое меньшинство населения и где, распыленный и деклассированный разрушением индустрии, он все суживал и суживал и без того узенькую классовую основу власти, содействуя ее превращению во власть котерии, власть маленькой партийной клики»⁵⁹.

Исходя из предпринятого анализа, В.М. Чернов считал наиважнейшей задачей социалистических партий разработку концепции конструктивного или организационного социализма, представлявшей собой высший синтез двух его предыдущих фаз развития – утопической и научной – и призванной преодолеть односторонность и пробелы современного социализма, сделав упор на развитии его прикладной, творческой стороны. «Конструктивный социализм, в центре интересов которого стоят вопросы социалистического строительства, – писал Чернов, – сравнительно с научным должен представлять собой высшую и более синтетическую форму…Лишь конструктивный социализм, устраняя слабые, гармонически примиряет сильные стороны обеих предыдущих фаз развития: он переходит к творческому научному синтезу»⁶⁰.

Разработку концепции конструктивного социализма В.М. Чернов предлагал начать с поисков эффективных путей разрешения аграрной проблемы, которая по условиям исторического момента выдвинулась, как он полагал, на первый план общественной жизни европейских стран, что позволило бы создать прочный союз пролетария и земледельца для борьбы против капитала. В качестве второй актуальной проблемы Виктор Михайлович выделял необходимость выработки политики социалистических партий относительно «колониальных» стран и их борьбы против мирового империализма, чтобы на мировой арене объединить пролетарское движение передовых индустриальных стран с движением трудового народа стран Востока.

Главным центром разработки нового, организационного социализма, по замыслу Чернова, должен был стать новый Интернационал, объединяющий социалистические партии всех стран. Как раз проблеме восстановления Интернационала была посвящена вторая крупная теоретическая статья В.М. Чернова в «Революционной России», где он подверг резкой критики политику тех, кто продолжал оставаться в рядах II Интернационала, считая ее откровенно традиционной и консервативной, а только что созданный Коммунистическом Интернационал оценивал как «простую «пристройку» к большевистскому Кремлю, нечто вроде инонациональной агентуры или инонациональных комиссариатов коммунистической пропаганды при Совнаркоме», имевших целью «распространить аракчеевскую диктатуру большевистской партии с государственно-российской территории на экстерриториальную международно-социалистическую арену»⁶¹.

Возрождение подлинного Интернационала лидер эсеров связывал с революционно-центристскими силами в рядах европейских социалистических партий, в первую очередь с «серьезнейшими участниками «циммервальдского» объединения», дело которого «не было доведено до конца, но брошено на полдороге»⁶². Выдвинув лозунг «синтезировать демократичность Второго Интернационала с революционной инициативностью Первого», Чернов видел основную задачу нового Интернационала в возрождении и обновлении международного социалистического движения, что возможно было достигнуть лишь вдумчивой коллективной работой равноправных братских социалистических партий разных стран. «И потому одною из первых задач нового объединения, – писал он, – должно быть, на наш взгляд, создание международного социалистического органа, разрабатывающего бесстрашно все те «проклятые вопросы» социалистической теории и практики, с которыми связан кризис и разброд международного движения»⁶³.

Пока же этого не произошло, В.М. Чернов по собственной инициативе, нашедшей полное понимание и поддержку со стороны ЦК ПСР, приступил к разработке концепции конструктивного социализма применительно к российским условиям. При этом он старался максимально учесть уже имевшиеся наработки и определенный опыт международного социализма, ибо партия социалистов-революционеров всегда рассматривала себя как неотъемлемую, органическую часть мирового социалистического движения.

На страницах «Революционной России» уже в 1921 г. появилась серия статей В.М. Чернова, посвященная пересмотру эсеровской партийной программы и, в сущности, заложившая основы его видения первоочередных задач переходного периода, в результате которого создаются условия для последующего социалистического строительства. В двух статьях – «Пересмотр партийной программы»⁶⁴ и «На второй день после ликвидации большевизма», опубликованных соответственно в третьем и четвертом номерах журнала, – В.М. Чернов изложил аргументы о необходимости внести существенные коррективы в программу ПСР, наметил основные вопросы, требовавшие конкретизации и детализации, а также модификации методов и подходов при их разрешении. Определяя важность начатой работы и ее главное предназначение, он заключал: «Русская революция незакончена, большевизм – преходящий момент в ней… Выработка совершенно конкретного плана строительства на второй день после ликвидации большевизма – вот очередной вопрос момента, вопрос неотложный. Наш долг – иметь на него готовый ответ»⁶⁵. Последующие его статьи, прежде всего такие, как «Проект экономической программы», «Основные мотивы «гильдейского социализма» и «Что такое социализация?» представляли конкретный и последовательный план реформ в социально-экономической сфере российского общества, «берущий своею исходною точкою учреждения и формы современного «коммунизма». Разработанный Черновым план предусматривал целый комплекс взаимосвязанных мер: социализацию индустрии и организацию управления ею, реформирование торговой политики и финансово-кредитной сферы, решение жилищного вопроса и проблемы снабжения городского населения продовольствием, последовательное проведение аграрной реформы. Главными руководящими принципами были системная планомерность в функционировании социально-хозяйственного организма, государственное и общественное регулирование значительной части экономики на основе хозяйственной демократии, децентрализация управления, расширение прав муниципалитетов, кооперации и профсоюзов, а также постепенность общественного переустройства. Этим планом предусматривалось существование смешанной экономики, среднего и малого бизнеса, «единоличной» деревни и привлечение иностранного капитала в социально значимые отрасли производства.

По своему характеру предложенные меры и принципы возрождения народного хозяйства имели, безусловно, социалистическую направленность, а по содержанию представляли определенную программу продвижения к эсеровскому демократическому социализму. По своей сущности черновская платформа переходных мер была не только антитезой политики «военного коммунизма», но и своеобразной альтернативой большевистскому НЭПу. Кстати, Чернов весьма критично отнесся к провозглашенной большевиками новой экономической политике, оценивая ее как очередной манёвр обанкротившегося режима в целях удержания созданной им системы властвования.«Вся практика большевизма – история небывалого для революционного движения самоотречения, – писал он. – Большевики провозглашали принципы лишь для того, чтобы изменить им… Большевистская политика не может быть устойчивой – и нет большего основания доверять ей сегодня, чем вчера… Большевистские изменения – не эволюция, продиктованная опытом, твердым убеждением и честным сознанием конечной цели, а беспринципная попытка быстрым отступлением на заранее заготовленные позиции сохранить возможность новой атаки»⁶⁶. В качестве одного из аргументов Чернов приводил то обстоятельство, что объявленные большевиками реформы вовсе не затрагивают созданной ими политической системы, а поэтому «никакая нормальная экономическая жизнь, никакое подлинное хозяйственное восстановление невозможно при большевиках также и по причинам политического характера». Его прогноз звучал как приговор: после «передышки» большевики снова возьмутся «за Сизифов труд коммунизации России»⁶⁷.

Не единожды обращался В.М. Чернов в своих статьях и к таким проблемам, как свобода, демократия и социализм, намечая важнейшие направления реформы политической системы России. В соответствии с эсеровской концепцией, социализм – это подлинное народовластие, строй трудовой демократии, базовыми ценностями которого являются свобода, личность, творчество, труд. По мнению Чернова, в любом обществе, в том числе и в российском, «только широчайшая свобода, внедренная во всю народно-государственную жизнь, могла расковать творческие силы масс и на основе массовой самодеятельности вызвать повсеместное народное строительство основ нового трудового строя»⁶⁸, характерными чертами которого должны стать правовое государство, всеобщее и равное избирательное право, многопартийность, гражданские и политические права и свободы, федеративное государственное устройство с правом наций на самоопределение, наличие многообразных общественных организаций и ассоциаций.

Таким образом, уже на начальном этапе разработки концепции конструктивного социализма В.М. Чернов выдвинул ряд теоретических и практических положений, которые составляли суть предлагаемой им для России модели демократического социализма. Следовательно, журнал «Революционная Россия» стал своего рода и теоретической лабораторией эсеровской мысли, и центром политических исследований, и своеобразным штабом стратегического планирования и прогнозирования. Практически все сюжеты и выводы теоретических статей В.М. Чернова, опубликованных на страницах журнала, впоследствии полностью или в переработанном виде войдут в его фундаментальный труд «Конструктивный социализм».

Не менее важной была и другое направление журнала – критически-разоблачительное, которое в 1921 г. явно преобладало. Систематическая, жесткая и аргументированная критика большевизма как политического режима, который именовался не иначе, как «комиссародержавием», носила тотальный характер, ее объектом была и внутренняя, и внешняя политика большевистской власти во всем многообразии ее целей, принципов, приемов и методов. В этой связи особое внимание уделялось освещению различных форм протестного движения в Советской России, что должно было наглядно демонстрировать правоту эсеровской оценки большевистского режима. Так, кронштадтским событиям было посвящено пять публикаций одного только В.М. Чернова. Специальные статьи, корреспонденции и заметки описывали ход крестьянских восстаний в Тамбове, Сибири, на Украине и в других российских регионах. Не оставались без внимания поступавшие в редакцию сведения о брожении и волнениях среди рабочих Москвы, Петрограда и других промышленных центров – они находили отражение в таких рубриках, как «За кулисами правительственного механизма», «По России», «Хроника».

Еще одна линия постоянно проводилась журналом – острая полемика с антиэсеровскими выпадами советской прессы и с теми лицами и группами в зарубежной эсеровской среде, политические позиции и деятельность которых радикально расходились с выработанным ЦК общепартийным курсом. Примером последней могут служить публикации, в которых давалась оценка деятельности В.Л. Бурцева и Б.В. Савинкова как в сущности антисоциалистической и антироссийской⁶⁹. Стремлением окончательно размежеваться с представителями правого крыла эсеровской эмиграции, которых В.М. Чернов характеризовал как «ушедших слишком далеко не только от интернационализма, но даже и от социализма, в настоящем смысле этого слова»⁷⁰, стал его резкий ответ на статью В.В. Руднева в «Современных записках», в которой тот выступил с откровенно ликвидаторских позиций, проповедуя лозунг «назад к капитализму», и, назвав Чернова «целостным утопистом», объявил разработанный им план возрождения России «эклектическим» и «соглашательским» в сторону большевистских экспериментов. «Тов. Руднев напрасно себя обеспокоивает, – писал Чернов. – …Мы и все время были более социалистами, чем большевики. Мы не могли с легким сердцем вслед за большевиками перепрыгивать от капитализма через социализм прямо к аракчеевскому коммунизму. Но мы зато и не согласимся с легким сердцем от аракчеевского коммунизма перепрыгивать через социализм прямо к капитализму»⁷¹. И заключал: «Мы – варвары друг для друга. Мы давно уже подозревали это. Группа «Современных записок», взяв на себя инициативу открытия полемического огня по нашим позициям, справедливость этих подозрений подтвердила»⁷². Тем самым было положено начало многолетней полемике левоцентристского и правого течений в эсеровской эмиграции, что, конечно же, весьма отрицательно сказывалось на положении дел в партии, вело к распылению и ослаблению эсеровских сил перед лицом большевизма.

Немаловажное значение в борьбе с идейным противником имели такие рубрики «Революционной России», как «Партийная жизнь» и «Почтовый ящик». В первой печатались материалы и документы, исходившие от ЦК партии: резолюции, обращения, «открытые» письма и т.п., вторая служила для связи с членами партии в России, обращалась к ним с запросами, публиковала для них инструкции и задания редакции.

В рубрике «За границей» освещалась жизнь зарубежных социалистических партий, важнейшие события международного рабочего движения и борьба трудящихся в капиталистических странах.

В итоге многие тогда признавали, что В.М. Чернов сумел поставить «Революционную Россию» на уровень лучших партийных изданий. Так, из Москвы в июне 1921 года сообщали в редакцию журнала, что «Революционная Россия» очень нравится, и не только партийным… даже один видный меньшевик говорил, что она – надо признаться – интереснее «Вестника» Мартова и Абрамовича»⁷³ и особое удовлетворение выражали по поводу того, что в ней «нет сенсаций и вранья на РСФСР как в большинстве заграничных газет»⁷⁴.

Несомненно, В.М. Чернову удалось сделать журнал настоящим боевым органом ПСР, интерес к которому никогда не угасал ни в России, ни за рубежом, и не только со стороны социалистов, но и их идейных оппонентов и противников. И это не удивительно, поскольку Чернов постоянно работал над улучшением журнала, стремился сочетать его «академический» характер с публицистичностью, теоретические материалы с агитационно-пропагандистскими, критические с конструктивными, заботился о форме и стиле публикаций, их объективности и аргументированности. Насколько его занимала эта сторона дела можно судить, например, из следующих строк отправленного им в Центральное бюро ПСР письма: «Напишите Ваше мнение специально о №№ 11 и 12-13, они составлены по несколько иному, более журнальному и менее газетному типу; я хотел бы вообще вести дальше Р.Р. в этом духе… Доселе Р.Р., по-моему, страдала от того, что большинство наших товарищей предпочитали писать для «Воли России», где их статьи оплачивались, и представляли Р.Р. уже готовое для перепечатывания. Но тип статей, вполне подходящий для «Воли», по-моему, не совсем годиться для Р.Р. – тут требуется нечто более компактное. Я собираюсь именно в этом смысле лично переговорить с теми заграничными товарищами, которых увижу. Боюсь, что пока мы не назначим гонорара, мы не будем иметь и сторонних сотрудников… С № 14-15 я ввел отдел «Внутренние вопросы». Сюда отношу статьи о народном образовании, Красной Армии и военном сознании, о самарском голоде; для дальнейшего январского № в этом отделе пущу о жилищной политике. Добывайте еще побольше таких статей»⁷⁵.

Наряду с совершенствованием содержательной стороны журнала, В.М. Чернову приходилось заниматься решением многочисленных организационно-технических вопросов, связанных, прежде всего, с финансированием и транспортировкой журнала в Россию.

Что касается денежных средств для издания «Революционной России», то вопрос этот был, пожалуй, самым болезненным за все годы ее существования. Денег постоянно не хватало, на их поиск уходило много времени и сил. Постоянно приходилось прибегать к займам, порою Чернов тратил на издание журнала даже собственные деньги, вырученные за печатание своих трудов⁷⁶.

Первые три номера «Революционной России» вышли за счет средств, раздобытых эсеровской группой, действовавшей в Эстонии. С каким трудом доставались эти деньги видно, например, из письма Н.П. Епифанова, сообщавшего в конце февраля 1921 г. находившемуся в Париже В.М. Чернову: «Долго не решался писать Вам про наш неуспех в издании второго номера – все ждал Вашего приезда, а также и получения средств на издание. Дело по изысканию средств здесь оказалось совершенно невыполнимое – я за все время от т. Энсильда получил 20000 марок, из которых около 15000 израсходовал на издание Летучего листка, а остальные пошли на покрытие издания Р.Р. № 1. При отдаче материала в набор для № 2 пришлось внести аванс в 1400 марок, которые лично под свое честное слово нашел с обратным возвратом, а теперь, не получая ассигнований на газету («Народное дело» – А.Н.), очень трудно будет вывернуться с уплатой дополнительной части за второй номер, что, конечно, задержит выпуск его… Имеются маленькие неприятности и с получением бумаги – счета фабрики неукоснительно предъявляют»⁷⁷.

Дела заметно поправились, когда Чернов сумел убедить руководство Административного центра «Внепартийного объединения», созданного по инициативе А.Ф. Керенского в июле 1920 г., субсидировать издание «Революционной России» в размере 12 тысяч франков в месяц⁷⁸. На полученные деньги удалось покрыть прежние долги и выпустить последующие семь номеров (4 – 10), причем в апреле и мае – по два номера. Однако уже с мая субсидии «Внепартийного объединения» были сокращены вдвое, а после июля поступление денег и вовсе прекратилось⁷⁹. Да и выделяемые средства поступали крайне нерегулярно, с большими перерывами и исключительно благодаря настойчивым требованием Чернова. Вот лишь некоторые свидетельства. «…Приходится все время входить в долги, изворачиваться, переворачиваться и т.д., – писал он в Административный центр в начале июля 1921 года. – Еще хуже, когда как ныне, уже первые числа июля, а я и за июнь все еще не имел ни гроша, да и с маем еще не все обстоит благополучно. Сейчас у меня из-за этого отчаянный кризис: новый № Р.Р. уже больше двух недель (!!) лежит набранный, а бумаги нет, как нет; из типографии шлют одну негодующую телеграмму за другой, все отношения страшно портятся, а материалы устаревают, и набор следующего № не движется… Ради Бога, вникните в серьезность положения и… дайте мне возможность вступать в каждый новый месяц с бюджетом наличности. Я и без этого определил этот бюджет совсем в обрез – только стоимость бумаги и набора»⁸⁰. Через месяц – новое письмо: «Только что отправил Вам телеграмму: «Начало августа – нет июньской ассигновки, комментарии излишни». Что все кредиты наши исчерпаны; что везде задолжали, везде, где можно и где нельзя, заняли и перезаняли; что, основываясь на обещаниях Ваших, везде надавали обещаний сами, и многократно их не сдержали; что вес нашего слова после всего этого равен нулю – обо всем этом не трудно догадаться. Задуманные специальные №№ Р.Р. к Совету партии не вышли – и не выйдут: опоздали! Недавно выпустили июньский (!) номер; едва уговорили типографию продолжать набор. Мои письма и телеграммы по этому поводу остаются без ответа. Я предпочитал бы, чтобы мне объявили о прекращении ассигновок, чем систематически ставили в невозможное, нестерпимое положение»⁸¹. По словам Чернова, последние номера «Революционный России» за 1921 год (11, 12-13 и 14-15) вышли лишь благодаря тому, что «удалось получить некоторый экстраординарный самостоятельный доход» да вновь «залезть по уши в долги»⁸². Правда, в конце 1921 года на помощь журналу пришло Центральное бюро ПСР, с большим трудом изыскав для группы Чернова 3000 фунтов стерлингов, из которых половина предназначалась на поддержку «Революционной России», а другая часть – на партийную работу за границей⁸³. Но эти деньги были получены лишь в начале 1922 г. и пошли на финансирование издания строенного номера журнала (16-18), печатание которого было перенесено уже в Берлин.

С доставкой журнала в Россию также существовали немалые проблемы. Во-первых, на его транспортировку хронически не хватало денежных средств, а во-вторых, довольно сложно оказалось наладить надежные каналы транспортировки. В результате этого в первое время до России доходила лишь незначительная часть журнального тиража. М.Л. Слоним, прибыв в марте 1921 года по заданию Административного центра в Ревель, сообщал в Париж: «Виктор Михайлович печатает свою «Революционную Россию» в 25 тыс. экз., что, конечно, является чересчур большим количеством. Пуды ее валяются на складе и на границе, в Усть-Нарве»⁸⁴. Полмесяца спустя о том же писал и другой посланец Административного центра А.Е. Малахов: «Революционная Россия» издается в очень большом количестве, но как будто для складов… Даже не организовано подвоза к границам по дешевому тарифу, то есть просто через транспортные общества… Хуже того, в тех местах, куда отправляется, лежит, никто не спрашивает»⁸⁵.

Вновь потребовались энергия и организаторские способности В.М. Чернова. По его настоятельным просьбам решением вопроса о регулярной доставке журнала в Россию вплотную занялись ЦК и ЦОБ ПСР. В мае 1921 г. в Петроград и Псков были командированы два представителя ЦК, которые организовали там приемные пункты, явочные и так называемые складочные квартиры. Один из них посетил Ревель, чтобы совместно c Черновым разработать детальный план транспортировки журнала и другой партийной литературы в Россию. Было решено создать в Юрьеве и Ревеле центральные склады, с которых вся эсеровская литература поступала бы в российские пределы по трем главным направлениям: Изборск – Псков, Нарва – Петроград и через финляндскую границу. При этом первому направлению придавалось приоритетное значение в силу того, что оно считалось наиболее удобным, коротким и самым дешевым путем доставки. По второму направлению, наиболее дорого стоившему, планировалось снабжать литературой Петроград и приграничные уезды. Третье направление, в отличие от первых двух, было легальным, а, следовательно, требовало официального оформления груза на эстонской и финской таможнях, что, конечно, увеличивало сроки доставки. Но и выгода здесь была несомненной: минимальность риска и возможность перевозки крупных партий литературы. По всем трем направлениям создавалась сеть специальных агентов по доставке. В зависимости от маршрута расходы на транспортировку одного пуда литературы исчислялись от 2 – 3 до 7 – 10 тысяч эстонских марок⁸⁶. В месяц планировалось переправлять до 100 и более пудов груза вместо прежних 8 – 15 пудов⁸⁷

Составленный план заработал с конца июня 1921 г., и «Революционная Россия» вместе с другой партийной литературой стала более регулярно поступать в российские пределы. В этой связи В.М. Чернов в одном из своих посланий сообщал В.М. Зензинову: «От Оргбюро имел письма. Их заваливают со всех сторон требованиями на «Революционную Россию». Пока газеты почти не было, ему ничего, а с тех пор, как стала приходить и попадать повсюду на места – чистая беда стала: требования растут как снежный ком, а житья не стало от жалоб – «мало!»⁸⁸.

Несмотря на чрезвычайную загруженность делами по изданию «Революционной России», В.М. Чернов не прекращал сотрудничать с газетами «Народное дело» и «Воля России», которая с 1922 года была преобразована в еженедельник, а затем и в журнал.

В 1921 году до закрытия газеты «Народное дело», что случилось в середине марта месяца, в ней появилось три публикации Чернова: «Очередной вопрос», «Пробуют откупиться» и «Кому живется весело, вольготно на Руси». В первой статье, рассматривая рост антибольшевистских настроений в России как первостепенное условие краха большевистского режима, Чернов обосновывал настоятельную необходимость со стороны ПСР приступить к разработке «совершенно конкретного плана строительства на второй день после ликвидации большевизма»⁸⁹. В двух других речь шла по существу о большевистской политике социальной мимикрии в связи с кронштадтскими событиями, а их лейтмотивом был выдвинутый Черновым лозунг «Все на защиту, на поддержку Кронштадта!»⁹⁰. Следует заметить, что здесь лидер эсеров, пожалуй, первым среди многочисленных критиков большевистского режима указал на использование большевиками ради сохранения своей власти такого циничного и античеловеческого средства, как голод. «Вечным голоданием, – писал В.М. Чернов, – они хотели расслабить дух рабочего, сделать из него подавленного, худосочного, ко всему равнодушного солдата огромной большевистской казармы»⁹¹.

В «Воле России» в течение 1921 года и первых трех месяцев 1922 года, то есть в период проживания В.М. Чернова в Эстонии, было опубликовано 34 присланных им в газету статей, заметок и корреспонденций. Из них 5 публикаций имели теоретический характер и затрагивали вопросы разработки концепции конструктивного социализма. Несколько позже все они были перепечатаны в «Революционной России». В 11 статьях и заметках содержалась конкретная, предметная критика различных сторон большевистской деятельности, прежде всего в сфере духовной.

Целый цикл статей был посвящен новой экономической политике. В трех давалась общая ее оценка: в экономической области большевизм дошел до самоликвидаторства⁹², «из большевизма испаряется все его коммунистическое содержание и остается лишь голая форма диктаториальной власти»⁹³. Это «монополия на печатное и устное слово, монополия на власть и, главное, монополия на оружие» – «вот то «великое подразумеваемое», благодаря которому большевики готовы в экономических вопросах идти по пути уступок как угодно далеко», ибо «последнее слово все равно останется за ними»⁹⁴. Да они особенно и не скрывают, указывал В.М. Чернов, что «идут на новый курс по необходимости» и рассматривают его «как очередную – только гораздо более длительную – «передышку»⁹⁵. В последующих 8 заметках, прибегая к такому «разговорному» жанру, как беседа и интервью, Чернов талантливо начертал социально-психологические зарисовки, раскрывавшщие отношение к НЭПу представителей разных социальных групп: рабочего, крестьянина, матроса, интеллигента, служащего и так называемого советского буржуа («совбура»). К характеристике социально-политического облика последнего, как и в целом нового социального слоя – «советской буржуазии» – Чернов обращался не один раз. В его устах характеристика эта звучит, конечно, удручающе. Но красноречиво и весьма показательно.

«Совбуры» – порождение послереволюционного «подпольного капитализма», крепкого, цепкого и ловкого, пробившегося «на свет Божий сквозь тысячу рогаток и проволочных заграждений» и заставившего себя легализовать. Их стихия – «бездна предприимчивости, азарта, здорового варварства, изворотливости, приспособляемости и дерзания». Однако в умственном и нравственном отношении они представляют собой охлос в худшем смысле этого слова: жадные, хищные, юркие и «хороши для того, чтобы снимать пенки, сливки, – быстро, с налету – но для организации прочного, нового, солидно сложенного дела, требующего прежде всего затрат созидательных усилий и обещающего растущую рентабельность в будущем – они меньше всего годны и меньше всего до этого охочи... им не только не хватает высшей культурности, им часто не хватает простой грамотности, у них есть своя «широкость», в смысле полного отсутствия каких бы то ни было общественных традиций, и потому у них сколько угодно готовности к любым приспособлениям и метаморфозам – но и только». В политическом отношении «эта хищная стая» – пестрая, разношерстная, движимая лишь аппетитами – «не имеет своего единого политического лица и некому говорить от ее имени», так как «еще совершенно не доросла до того, чтобы быть хоть какой-нибудь политической силой» и «политически самоопределяться, по-видимому, только тогда и начнет, когда кто-то другой для всего народа – а стало быть, и для неё в частности – завоюет все свободы, все права и с ними все возможности политического самоопределения…»⁹⁶.

К вопросу об оценке новой экономической политики и ее последствий тесно примыкал вопрос о характеристике такого только что нарождавшегося тогда в среде русской эмиграции явления, как «сменовеховство». В.М. Чернов определил его как «своеобразное примиренчество с большевизмом» и проанализировал в двух специальных статьях – «Отцы» и «дети» и «Старая и новая буржуазия». Его вывод гласил: никто иные, как П. Струве, В. Шульгин и В. Пуришкевич являются идейными предтечами «сменовеховцев» – Н. Устрялова, Ю. Ключникова, А. Бобрищева-Пушкина и других, в идеологическом же отношении «сменовеховцы» есть «самые настоящие октябристы, только не при самодержавии, а при комиссародержавии», так как выступают в роли почтительных комментаторов и расторопных популяризаторов «последнего кремлевского распоряжения». И далее заключал: «Эти люди ничего не могут дать от себя. Они только «приемлют». В 1905 приняли от соседей слева «идею Учредительного собрания». Потом при Столыпине приняли от «соседей справа» роль почтительнейшей «оппозиции Его Величества». В 1914 приняли войну. В 1917 приняли революцию и республику. В 1918 – 1919 приняли идею военной диктатуры – кто в виде Колчака, кто в виде Деникина, Юденича или Врангеля. В 1921 «приемлют» большевизм…Изверившись во всех и во всем, сменовеховцы ставят свою ставку на термидорианское вырождение большевиков. Сколько раз пробовали эти люди «спасать Россию» от революции. И, наконец, им осталась одна, последняя надежда… Да, ставка на вырождение. Это ли не верный признак вырождения?»⁹⁷.

Еще одна серия статей В.М. Чернова, написанная в Эстонии и появившаяся в 1921 – 1922 годах на страницах «Воли России», – это 5 публикаций о революционных событиях 1917 и начала 1918 годов, в которых он принимал самое деятельное участие. Для Чернова это было первое серьезное обращение к анализу совсем недавних, но ставших уже историей судьбоносных для России и для него лично событий. В полемике с З. Гиппиус, Г. Ландау, Г. Швиттау и В. Шульгиным он отстаивал собственное видение хода и логики Февральской революции, осмысливал ее особенности, характер, сущность, причины поражения. Чернов решительно восставал против утверждений, что большевистский октябрьский переворот явился неизбежным, органическим и логическим завершением Февральской революции, которая якобы представляла собой торжество большевизма в эмбриональной форме, и что по своей сути и Февраль, и Октябрь 1917 года были не чем иным, как единым процессом под названием «смута».

Отвечая новоявленным историкам российской революции, В.М. Чернов подчеркивал, что Февраль 1917 года был началом подлинной социальной революции, творческий потенциал которой большевики угасили в объятиях партийной диктатуры. «Мартовская революция, – замечал он, – потенциально предрешила переход власти из рук поместно-бюрократического и плутократического классов в руки трудовой – в большинстве своей крестьянской – демократии… Большевистская революция устранила от власти огромное большинство трудового населения, монополизировав ее в руках небольшой железно-дисциплинированной партии, начавшей править именем крестьян и рабочих вместо крестьян и рабочих… Надвигавшуюся глубокую творческую социальную революцию, фактический переход власти к новому общественному классу – люди октябрьского переворота подменили гораздо более резким по внешности, но поверхностным по существу переходом власти от одной кучки людей к другой… Из глубоководного фарватера народовластия революция попала на мелководье пролетаролюбивой диктатуры. И села на мель. И после бескрылых порывов вперед дала задний ход. И ждет нового стихийного прилива, нового народного половодья, которое, кажется, только одно и способно снять ее с мели…»⁹⁸.

В связи с этим небезынтересно и другое замечание В.М. Чернова: октябрьский большевистский переворот, расстрел большевиками демонстрации в защиту Учредительного собрания и разгон первого демократического парламента России – звенья единой цепи, послужившие началом Гражданской войны, навязанной России большевистскими лидерами. «25 октября, – писал он, – было днем кровавого междоусобия в рядах трудовой демократии, чреватым для России бесконечным количеством роковых последствий. Но только 5-го января 1918 года сообщило дням октябрьского переворота их полный и законченный смысл. Кровавым сигналом встает день пятого января, зловещим предзнаменованием и прообразом для будущего»⁹⁹.

Все эти статьи положили начало длительной и серьезной научно-исследовательской работе В.М. Чернова по истории русской революции 1917 года, в результате чего он стал одним из крупных российских историков в этой проблематике. Две его фундаментальные монографии – «Рождение революционной России (Февральская революция)» и «The Great Russian Revolution», – увидевшие свет в 1934 и 1936 годах, до сих пор не утратили своей научной ценности.

Наряду с изданием журнала «Революционная Россия», сотрудничеством в «Народном деле» и «Воле России» В.М. Чернов принимал непосредственное участие в выпуске эсеровского журнала «За народ!», печатавшегося в Ревеле под редакцией Вл. И. Лебедева.

Журнал был задуман как агитационно-пропагандистское издание, выходившее дважды в месяц и рассчитанное на рядового российского читателя из красноармейцев, рабочих и крестьян. Тираж каждого номера составлял 10 тысяч экземпляров, а средства на издание поступали от Административного центра Внепартийного объединения – 100 тысяч эстонских марок в месяц¹⁰⁰. Однако вышло всего три номера журнала: два в октябре и один в ноябре 1921 года, что было связано с прекращением его финансирования.

В журнале «За народ!» было опубликовано две заметки В.М. Чернова – «Разговор социалиста-революционера с беспартийным» (№ 2) и «Выборное» (№3). Они написаны в форме беседы, в ходе которой на отдельных примерах доступным языком обличалась большевистская политика, разъяснялась необходимость политической активности трудящихся, предлагались конкретные средства и методы антибольшевистской деятельности, звучал призыв к консолидации вокруг эсеровской партии.

Донести в популярной и доступной форме основные установки партии до российских трудящихся и красноармейцев группа В.М. Чернова считала для себя делом чрезвычайно важным, а поэтому неоднократно пыталась изыскать средства на возобновление журнала «За народ!», но Центральное бюро партии сочло нецелесообразным дальнейшее издание этого журнала за границей, так как планировалось активизировать эсеровскую издательскую деятельность в самой России, да и финансовые возможности партии были весьма ограниченными¹⁰¹. В конечном счете, наладить выпуск подобного рода партийного издания, адресованного для самой широкой, массовой аудитории, эсерам так и не удалось.

В период проживания в Юрьеве, а затем и в Ревеле В.М. Черновым были установлены контакты и с эстонской прессой. Известно, например, о его сотрудничестве с одной из ведущих эстонских газет «Paevaleht» и журналом «Aeg»¹⁰².

Эстонский период в деятельности Чернова примечателен еще и тем, что именно в Юрьеве и Ревеле лидер эсеров закончил и подготовил к печати две книги своих мемуаров – «Мои мытарства в Советской России» и «Записки социалиста-революционера».

Первая была опубликована ещё до его отъезда из Эстонии, а именно в 1921 году и сразу на трех языках – шведском, немецком и французском. В 1922 году она увидела свет и на чешском¹⁰³, а вот на русском языке эти мемуары так и не издавались. Эта небольшая по объему книга Чернова охватывает период с 1918 по 1920 годы – от разгона большевиками Учредительного собрания до эмиграции Виктора Михайловича в Эстонию. Главное внимание в ней сосредоточено на двух сюжетных линиях – борьбе демократических сил с большевистской диктатурой и освещении коварных, беспощадных средств и методов красной охранки при расправе с идейными противниками большевистского режима из социалистического лагеря. Надо сказать, что это была первая попытка проанализировать причины поражения оппозиции, выступившей под знаменем Учредительного собрания и некоторое время контролировавшей огромную территорию от Волги до Урала.

Вторая книга воспоминаний вышла на русском языке в 1922 году в известном издательстве З.И. Гржебина¹⁰⁴, когда В.М. Чернов уже перебрался в Берлин, и посвящена периоду его становления как революционера и социалиста, а также первым годам революционной деятельности (до отъезда за границу в 1899 году).

Помимо собственных воспоминаний Чернов планировал подготовить мемуары своей третьей жены, И.С. Пыдер-Сырмус, под названием «Как и почему я перестала быть большевичкой». Подробный проспект этой, к сожалению, не написанной книги был составлен им лично и включал 8 глав, в которых предусматривалось осветить революционную деятельность И.С. Пыдер-Сырмус в 1906 – 1920 годах¹⁰⁵.

Итак, деятельность В.М. Чернова в Эстонии является, безусловно, одним из наиболее плодотворных периодов его многогранного творчества. Чернов вновь продемонстрировал свои способности как организатора издательского дела, вновь проявил себя как блестящий публицист и журналист. Он оперативно откликался на самые актуальные, самые животрепещущие вопросы политической жизни своего времени. В центре его внимания были, конечно же, социально-политческие процессы, протекавшие в России и вокруг нее. Всего удалось выявить около 120 публикаций эстонского периода деятельности В.М. Чернова. В среднем это – шесть-семь публикаций в месяц. Данные в них характеристики и оценки людей, событий и явлений, проделанный им анализ и построенные прогнозы общественного развития базировались, безусловно, на его социалистических мировоззренческих принципах, которым он оставался верен до последних дней своей жизни. Многое из того, о чем он писал, что анализировал и что предвидел, было безукоризненно аргументировано, имело глубоко объективный характер, напрямую или в модернизированном виде нашло отражение в реальной жизни и получило подтверждение последующим историческим опытом.

Наряду с издательско-публицистической деятельностью не менее активно занимался Чернов и партийно-политической работой.

Находясь в Эстонии, Чернов первым делом установил связь с ревельской группой эсеров, сорганизовавшейся в мае 1920 года и наладившей выпуск газеты «Народное дело», а также связался с видными эсеровскими деятелями, осевшими в различных европейских городах, прежде всего в Праге и Париже. Конечно, больше всего его интересовали члены Заграничной делегации, с ними быстро наладилась регулярная переписка, и через месяц-другой Чернов имел довольно подробную информацию об основных событиях в среде эсеровской эмиграции.

В надежде объединить эсеровские силы за границей, он обращается с соответствующими призывами к представителям и правых, и центристов. Первых призывал к соблюдению партийной лояльности, к тщательному согласованию своих критических выступлений с партийной дисциплиной и партийными обязанностями во имя того, чтобы «обеспечить себе в широких партийных кругах то отношение, на которые вправе рассчитывать верные дети Партии, которые и всякое инакомыслие с ней хотят и умеют превратить в источник оживления партийной духовной жизни, а не в источник партийных трений»¹⁰⁶. При этом неустанно подчёркивал, что их расхождение с партией большевики всеми силами и средствами стараются использовать в своих интересах, прежде всего, для стимулирования организационных расколов и подрыва единства эсеровских партийных рядов. От имени ЦК ПСР он заявлял: «Мы полагаем, что в Вашей среде достаточно испытанных партийных людей, которые сумеют удержать Вас от всякого заведения особых организационных связей, и что Вы будете пользоваться для сношения с Партией исключительно аппаратом ЦК.., а равно и резче, чем до сих пор, дадите отпор всем манёврам большевиков»¹⁰⁷.

Вторым Чернов предлагал на основе партийной платформы сплотить усилия в достижении общих целей и задач. В этой связи весьма показательно его обращение к А.Ф. Керенскому. Вот полный текст письма, отправленного ему в сентябре 1920 года: «Дорогой Александр Федорович, было время, когда у Вас было бессчетное число друзей. Это было время, когда Вы были в зените славы и блеска. Потом наступило время склона – и Вас оставили почти в полном одиночестве, Вас объявили политическим мертвецом.

И вот именно теперь мне хочется обратиться к Вам со словами дружеского, сердечного одобрения и участия. После первого нашего сближения, с известного момента разная оценка политической ситуации все более и более разделяла и отделяла Вас. С моей точки зрения Ваша линия поведения была ошибочной. Но теперь, когда все прошлые ошибки при свете дальнейших событий становятся ясными и бесспорными – теперь, когда Ваши же бывшие поклонники громогласно кричат на всех перекрестках о Вашей деятельности как о сплошном нагромождении ошибок – именно теперь меня возмущает вся несправедливость этих восклицаний.

Да, вы ошибались, как и все, быть может, больше, чем все – но и положение, которое Вы занимали, было труднее, чем у кого бы то ни было. И я хочу сказать: никогда не может стать политическим мертвецом человек, сохранивший способность трезво и критически относится к собственным ошибкам и вырастать выше их, учась из опыта жизни. Мертв духовно и политически лишь тот, кто ничего не забывает и ничему не научается.

У Вас, как и у всякого политического деятеля, есть свои слабости, и даже крупные слабости, – у кого их нет? Но у Вас есть крупные достоинства, которые я всегда ценил: и это прежде всего Ваш богатый революционный темперамент. В нашей партии, увы, так мало людей с темпераментом, этим величайшим из даров природы! И я не могу примириться с тем, чтобы наша партия надолго потеряла тот революционный капитал, который она имеет в Вашем лице.

Мое глубокое убеждение таково: Вам необходимо вернуться на политическую арену. Ваше появление на ней встретят враждебными криками, свистом, гамом? Что за беда! Нам, революционерам, не может быть страшно плыть против течения. Если при этом Вам будет полезна чья-нибудь дружеская рука – моя к Вашим услугам и от чистого сердца.

Я знаю, в свое время около Вас было немало сомнительных «доброжелателей», по недоразумению или по обдуманному расчету старавшихся представить в ложном свете мое отношение к Вам и отдалить нас друг от друга. Мне казалось, что эти старания принесли свои ядовитые плоды. Что-то, быть может, ложная гордость, мешала мне тогда первому пойти к Вам и объясниться на чистоту. Теперь, быть может, в этом миновала надобность – на расстоянии все проще и яснее.

Сведения, правда, отрывочные, которые доходят до меня, заставляют меня почему-то думать, что теперь нам с Вами будет гораздо легче понять друг друга, чем раньше. Мне по некоторым признакам думается, что вряд ли мы особенно разойдемся как в оценке положения, так и в постановке вех для пути, которыми должна идти наша партия.

Если у Вас то же ощущение – а ближайшее будущее даст и Вам, и мне больше данных для правильного суждения друг о друге, – то нам следовало бы увидеться. Конечно, основным условием для того, чтобы столковываться, является полная и безусловная откровенность. Ничего не должно остаться недоговоренным. В будущем ни мое поведение для Вас, ни Ваше для меня не должно быть источником никаких сюрпризов.

Рассматривайте это письмо как первый шаг с моей стороны в данном направлении. Я жду Вашего ответа»¹⁰⁸.

Письмо было написано вскоре после приезда Чернова в Эстонию. Это дает основание утверждать, что сама идея о близком сближении и сотрудничестве с Керенским подробно обсуждалась среди членов Центрального Комитета эсеровской партии еще в Москве. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что ЦК высказывался, как это следует из более поздней переписки Чернова с ЦБ ПСР и Сухомлиным, за привлечение Керенского в состав Заграничной делегации. Во всяком случае, данное письмо еще раз подтверждает приверженность ЦК, и Чернова в частности, левоцентристскому курсу, которому лидер эсеров останется верен в своей политической деятельности на протяжении всех лет последней эмиграции.

Следует заметить, что Керенский ответил довольно сдержанно относительно налаживания близких личных отношений с Черновым, но что касается совместной партийной работы, то готов был полностью поддержать предложение Виктора Михайловича. В ответном послании он сообщал: «Буду правдив и откровенен до конца… Слишком много пришлось перенести мне в связи с Вами неожиданного и невыносимо тяжелого, что разбивает веру в человека, веру в моральную силу идейного и революционного бойца. Я шёл к Вам с чистым сердцем, и неправда стала между нами; правда, я бы хотел забыть; снова поверить и снова искать встречи с Вами… В работе, как всегда, ничего личного с моей стороны не будет. Всей душой хочу верить, что пережитое в эти три года даст нам со временем возможность вместе отдать последние силы Родине…»¹⁰⁹.

Как покажут последующие события, полного взаимопонимания между двумя главными лидерами ПСР, увы, не произойдёт и их «встреча» не состоится, а взаимное отталкивание со временем будет лишь углубляться и нарастать.

Уже 1921 год принесет первые взаимные раздоры. В самом его начале – январе месяце – в Париже состоялось Совещание бывших членов Всероссийского Учредительного собрания¹¹⁰.

Идея его проведения возникла в среде левых кадетов, группировавшихся в Париже вокруг П.Н. Милюкова и М.М. Винавера и стремившихся к созданию за границей некоего представительного органа, который бы имел полномочия выступать от имени демократической России перед международным сообществом. Впервые эта идея была озвучена в ноябре 1920 года, когда газеты «Последние новости» и «Руль» опубликовали резолюцию парижской группы кадетов, где речь шла о целесообразности создания представительного органа из бывших членов Учредительного собрания, оказавшихся за рубежом¹¹¹.

Как было показано выше, стремление образовать некий российский представительный орган за границей не было чуждо и правым эсерам. Более того, с лета 1919 года они вели переговоры с левыми кадетами, главным официальным предметом которых был вопрос о возможности объединения усилий в борьбе с большевизмом. Идеологическое обоснование такого сотрудничества дал Н.Д. Авксентьев в статье «Сложение сил», опубликованной на страницах журнала «Современные записки» в конце 1920 года¹¹².

Идея кадетов получила поддержку среди членов Совета «Внепартийного объединения», состоявшего в основном из правых эсеров и центристов. На очередном заседании Совета в начале декабре 1920 года вопрос о созыве совещания членов Учредительного собрания большинством голосов был решен положительно. Однако против такого решения резко возражали представители левых в Совете – М.Л. Слоним и Е.А. Сталинский. Их поддержали члены редакции пражской «Воли России» В.М. Зензинов, В.И. Лебедев и В.В. Сухомлин, отправив в Париж соответствующую телеграмму¹¹³. Тогда, чтобы избежать раскола, руководство «Внепартийного объединения» решило организовать «самостоятельную» инициативную группу членов Всероссийского Учредительного собрания, которая бы высказалась за созыв Совещания. От имени такой группы, в которую вошли Н.Д. Авксентьев, А.Ф. Керенский и С.О. Минор, было принято «Обращение к членам Всероссийского Учредительного собрания». Его авторы, подвергнув резкой критике систему «московского «коммунизма», основанную на «диктатуре центрального комитета большевистской партии», призвали к сплочению всех демократических сил «для окончательной победы над большевистским произволом» и возрождению России на основе «заветов мартовской революции». А так как рожденная мартовской революцией республиканская демократическая Россия лишена государственных органов, по праву представлявших её за границей, говорилось в Обращении, то «не могут молчать члены Всероссийского Учредительного собрания», ибо «на них и сейчас лежит долг выступать на защиту России», поскольку «сам народ всеобщим голосованием при выборах в Учредительное собрание возложил на них тяжкую обязанность стоять на страже интересов государственных»¹¹⁴. Таким образом инициативная группа обосновывала необходимость созыва совещания членов Учредительного собрания. Перед ним ставилась задача разработать формы и средства «защиты чести, достоинства и достояния государства российского перед лицом народов всего мира, впредь до воссоздания в России законной, свободно самим народом признанной государственной власти»¹¹⁵.

Левые кадеты откликнулись на «Обращение» эсеров собственным заявлением, в котором признали желательным участие представителей конституционно-демократической партии в планируемом Совещании и оценили эсеровское предложение как «первый шаг на пути сближения враждовавших доселе групп российской общественности», образования «объединенного фронта» и создания Национального комитета¹¹⁶.

Итак, главная цель проектируемого Совещания была сформулирована вполне отчетливо – создание за границей легитимной организации или органа, которые бы представляли перед зарубежным общественным мнением, прессой и влиятельными политическими кругами Запада интересы демократической России в лице правых эсеров и центристов во главе с Авксентьевым и Керенским и левых кадетов, возглавляемых Милюковым и Винавером. Себя они считали подлинными выразителями российской демократии и полагали, что западные демократии должны теперь сделать ставку на них как на реальную антибольшевистскую силу. В разъяснительной статье «К обращению членов Учредительного собрания», опубликованной в том же номере «Воли России», что и само «Обращение», прямо указывалось: «Среди всяческих и многочисленных съездов, совещаний и конференций, Совещание членов Учредительного собрания может явиться совещанием лиц, наиболее кровно и полно связанных с революцией. Независимо от того, в какие формы оно выльется и к каким реальным результатам оно придет, мысль о совещании членов Учредительного собрания решительно противопоставляет идее самозваного представительства России и её случайной, непрошенной и иногда вредной защиты – идею народного избрания, идею народовластия, основной завет революционного творчества»¹¹⁷.

Само Совещание и сформированную им Исполнительную комиссию практически все политические силы оценили однозначно как новое политическое объединение с определенными политическими целями.

М.В. Вишняк, один из активных сторонников Совещания, писал: «Не приходится отрицать, что созыв Совещания членов Учредительного собрания был актом политическим, и самоё Совещание… было учреждением политическим, хотя и крайне ограниченным по объёму компетенции, месту действий, составу участников и практическим возможностям»¹¹⁸. Проведение Совещания, по его мнению, стало возможным лишь после того, как «крымская трагедия в третий или четвертый раз показала негодность генеральско-диктаторских попыток справиться с московским правительством» и раскрыла глаза многим, «отказывавшимся до последнего момента смотреть трезво на происшедшее»¹¹⁹.

В.В. Сухомлин сообщал В.М. Чернову: «Наши правые друзья хотели бы создать новый центр»¹²⁰. Сам Чернов отмечал, что Совещание – это своего рода эрзац государственной формы, некоторое «промежуточное образование», «не просто собрание людей из нескольких партий, замысливших общее для своих партий дело, а собрание людей безотносительно к партиям…»¹²¹.

Весьма интересны оценки Ю.О. Мартова. В начале января 1920 года он информировал ЦК РСДРП: «… В Париже идет совещание членов Учредительного собрания. Вы знаете об этой затее. Смысл её таков: после развала Врангеля французы решили, что надо иметь против большевиков «демократический центр», который мог бы выступать на сцену, когда станет вновь возможна в какой-либо форме интервенция (вероятно, в форме выступления окраинных государств), или когда большевизм начнёт разваливаться сам собой. Поэтому кадетам дано было понять, что они должны заключить союз с эс-рами. Парижский к.-д. комитет во главе с Милюковым и Винавером заговорил о «демократически-национальном» центре… Словом, с.-р. выйдут очень замаранными и облегчат кадетам интригу с созданием, хотя бы и недействительного, «политического представительства» России, но такого, которого вполне достаточно, чтобы дать Антанте формальный повод не признавать представительства советской власти»¹²².

Резко отрицательное отношение к Совещанию высказали и правые кадеты во главе с В.Д. Набоковым и И.В. Гессеном. Чтобы их урезонить, Милюков, по словам Мартова, отправил им специальное письмо, в котором указывал, что под видом Совещания учредиловцев Керенский осуществляет идею парижских кадетов о «национальном центре» и что коалиция кадетов и эсеров – есть необходимое условие, выставленное державами Антанты, для получения российских денежных сумм и имущества, оставшихся за рубежом после октябрьского переворота 1917 года¹²³.

Действительно, последнее обстоятельство было немаловажным стимулом в созыве Совещания и образовании его рабочего органа – Исполнительной комиссии. Без наличия средств или, как любил выражаться В.М. Чернов, «нерва войны», о какой-либо серьёзной политической и иной деятельности российской эмиграции не могло быть и речи. В.М. Чернов отмечал, что Керенский как глава Временного правительства в 1917 году перевёл за рубеж и депонировал в разных местах крупные суммы в качестве средств русского правительства для обеспечения заказов, для торговых и дипломатических представителей и т.д., и что все эти средства охранялись специальными правительственными распоряжениями соответствующих стран. И пока большевистская власть не была признана de jure законной российской властью, эти деньги пущены в ход ею быть не могли, а поэтому у Керенского появилась надежда получить их обратно, создав за границей представительный орган на основе совещания находящихся за границей членов Учредительного собрания. «Идея Керенского ясна: законным наследником свергнутого большевиками Временного правительства является лишь разогнанное ими же Учредительное собрание, – разъяснял Чернов. – Поэтому расходование этих денег на нужды страдающих русских военнопленных, интернированных, беженцев и т.д. может происходить лишь под контролем какой-либо организации из членов Учредительного собрания»¹²⁴. Естественно, были и другие источники финансирования. Об одном из них уже упоминалось – это возвращение займа, предоставленного в своё время Комучем чехословацким легионам¹²⁵. Возбуждался также вопрос об юридических правах на российское имущество за границей, в частности о передаче в распоряжение Исполнительной комиссии посольских зданий и т.п. Словом, при успешном созыве и работе Совещания, по мнению его организаторов, открывались хорошие перспективы для обеспечения деятельности эсеровской эмиграции материальными и финансовыми ресурсами.

Подготовка к Совещанию велась без каких-либо санкций или консультаций с ЦК ПСР и членами его Заграничной делегации. В.М. Чернову стало известно о планируемом Совещании из русских газет, выходивших за границей, и специального уведомления Инициативной группы по созыву Совещания, которое было отправлено ему в Ревель 19 декабря 1920 года¹²⁶.

Виктор Михайлович по сути дела оказался поставлен перед свершившимся фактом. Первой его реакцией на сепаратные действия парижских эсеров было решение бойкотировать планируемое Совещание. Но через некоторое время он все же передумал и в конце декабря отправился через Берлин и Прагу в Париж. Это было его первое турне по европейским столицам с момента приезда в Эстонию, а потому ему не хотелось лишать себя возможности посетить главные центры русской эмиграции и встретиться с видными ее представителями.

В Берлине Чернов имел обстоятельные беседы с Ю.О. Мартовым и даже советовался с ним, «не лучше ли ему совсем не ехать в Париж, чтобы не пачкаться, а своевременным официальным заявлением снять с партии всякую ответственность за эту затею»¹²⁷. Настроение Чернова в отношении Совещания Мартов описывал так: «Он рвал и метал по поводу затеи Керенского, не имеющей другого смыла, как повторить Уфимскую историю, объяснял её воздействием Авксентьева и К0, которые давно с социалистами порвали, и говорит, что в этом вопросе у них произойдёт раскол, который он считает необходимым»¹²⁸, и тогда «люди, для нас ценные, как Минор, Зензинов и даже Керенский, откажутся от всего предприятия, а Авксентьева, Бунакова и К0… мы получим возможность официально исключить»¹²⁹. Столь же радикально были настроены и члены Заграничной делегации. Так, В.В. Сухомлин писал Чернову: «Я думаю, что дело идет к расколу и надо действовать обдуманно и согласованно. Если парижане начнут настаивать на том, чтобы «Воля России» поддерживала их инициативу – редакция будет вынуждена с ними порвать… Я думаю, что надо выступить резко против»¹³⁰.

Однако никакого раскола не произошло. Более того, Чернов встал на защиту центристов и некоторых решений Совещания перед ЦК партии, резко осудившего как саму идею Совещания, так и принятые резолюции. И дело здесь вовсе не в беспринципности Чернова, что пытались приписать ему даже его ближайшие зарубежные соратники. Политическим принципам он никогда не изменял и никогда ими не торговал. Как раз наоборот, в сложившихся условиях Чернов проявил себя как умелый тактик, еще раз продемонстрировав такое завидное для политического деятеля свойство, как толерантность. И сделано это было в первую очередь по принципиальным соображениям, во имя сплочения на партийной платформе большей части эсеровской эмиграции. Говоря о своей миссии в Париже, он отмечал: «Считаю, что свой долг выполнил… Буду делать всё, чтобы сознание долга, партийной дисциплины здесь одержало победу над центральными тенденциями»¹³¹.

Что же произошло?

Встретившись в Праге с В.М. Зензиновым и другими сотрудниками «Воли России», Чернов впервые получил подробные сведения о ситуации в эмигрантской среде. От них узнал он детальную информацию о деятельности Внепартийного объединения, о сложившихся течениях и реальном соотношении сил среди эсеров-эмигрантов. Парижские же встречи с членами Заграничной делегации, а также с Минором, Керенским и другими довершили картину происходившего: за рубежом сложился довольно сильный правоцентристский эсеровский блок, позиции левых выглядели весьма шаткими, многие из них оказались психологически плененными правоцентристами, полностью контролировавшими Внепартийное объединение с его солидными финансовыми средствами. Такие видные деятели партии как В.М. Зензинов, О.С. Минор и А.Ф. Керенский, по словам Чернова, были полностью ангажированы во всем предстоявшем предприятии и заметно поправели. Так, Керенский при создании Внепартийного объединения и при подготовке Совещания «привлёк правых, чтобы централизовать левых, заставить при помощи центра то правое, то левое большинство переступать с одной ноги на другую и, таким образом, проводить свою линию»¹³².

Ознакомившись с реальным положением дел, Чернов пришёл к выводу, что задуманные им демарши привели бы к уходу из организации и так немногочисленных представителей левых и тем самым к еще большему усилению позиции правых. И тогда бы «денежные средства, организация, словом, всё осталось бы в руках правых и центра, причём центр сделался бы пленником правых»¹³³.

В этой связи Чернов избрал другую линию поведения, которая заключалась в том, чтобы усилить за границей позиции левых, привлечь на свою сторону центристов и создать сильный левоцентристский блок, дабы нейтрализовать и изолировать правых, давно переставших, по его словам, быть не только социалистами, но и демократами. С этим настроем он и явился на Совещание.

Работа Совещания бывших членов Всероссийского Учредительного собрания продолжалась в течение двух недель: с 8 по 21 января 1921 года. В Париж съехались 33 из 56 членов Учредительного собрания, находившихся за пределами России: 22 социалиста-революционера, 5 кадетов, 1 октябрист, 1 народный социалист и 4 представителя от национальных групп. Председателем был избран Н.Д. Авксентьев, заявившей в своей краткой вступительной речи, что «собираясь здесь в тяжёлый момент нашей истории, мы не претендуем ни на организацию власти, ни на руководство тем народным движением, которое развивается в самой России. Мы собираемся не во имя наших прав, а во имя наших обязательств, глубоко нами сознаваемых, по отношению к избравшему нас народу. Наши обязательства имеют, так сказать, характер международный»¹³⁴.

В ходе работы Совещания был принят ряд резолюций, среди них об отношении иностранных держав к Советской власти, об отношении к возможным торговым сношениям с Советской Россией (о блокаде), об отношении к отторжению иностранными державами отдельных частей российской государственной территории и другие. В них намечалась программа действий, призванная сплотить все демократические силы во имя возрождения России и привлечь внимание западного общественного мнения и иностранных правительств к российским проблемам.

Совещание выступило с резкой критикой большевистской диктатуры и отрицало её легитимность, а поэтому призывало иностранные державы воздерживаться от признания советского государства. Любые договоры и соглашения, заключаемые «властью узурпаторов», рассматривались как не имеющие правовой силы и подлежащие пересмотру. Вместе с тем признавалась необходимость в интересах российского населения снятие блокады и возобновление экономических отношений России с внешним миром. Резкому осуждению подверглась иностранная вооруженная интервенция во внутренние дела России, все акты оккупации или захвата частей территории российского государства. Были также рассмотрены вопросы о будущем государственном устройстве России, о национальной политике, о судьбе и защите прав российских граждан, оказавшихся за границей, и другие.

Для подготовки и созыва второго Совещания и для проведения на практике принятых решений был определён рабочий орган – Исполнительная комиссия¹³⁵, в состав которой вошли 5 эсеров (Н.Д. Авксентьев, В.М. Зензинов, А.Ф. Керенский, Н.В. Макеев и О.С.Минор), 3 кадета (М.М. Винавер, А.И. Коновалов и П.Н. Милюков) и представитель от национальных групп С.Н. Максудов. В качестве кандидатов в члены Исполнительной комиссии Совещание определило эсера Е.Ф. Роговского и кадета В.А. Харламова. Как впоследствии отмечал В.М. Чернов, «коалиционная» Исполнительная комиссия рассматривалась организаторами Совещания как орган, «который мог бы претендовать на представительство за границей «подлинной России», в отличие от России советской, de jure в те времена ещё никем не признанной»¹³⁶.

Официального участия в работе Совещания В.М. Чернов не принимал. Правда, он выступил на первом заседании. Но лишь для того, чтобы заявить, что как председатель Учредительного собрания 1917 года не считает себя вправе участвовать в собрании частной группы, каковой является данное Совещание, и что сочтёт своим долгом собрать всех членов Учредительного собрания на территории России, когда в результате борьбы народных масс будет свергнута власть большевиков.

В работе же эсеровской фракции, где шло предварительное обсуждение всех вопросов и где вырабатывались позиции и резолюции эсеров, Чернов принял самое живое и активное участие, стремясь таким образом повлиять на ход и результаты работы Совещания.

Во-первых, без определенных демаршей с его стороны всё же не обошлось. Он предпринял попытку психологического давления на своих соратников по партии сразу по нескольким линиям: «указал на основную неправильность во всём мероприятии», так как оно было затеяно без предварительного сношения с ЦК ПСР; заявил о своём отказе от официального участия в собравшейся конференции, ибо как член Центрального Комитета партии не может предпринять подобного шага без одобрения ЦК, а как председатель Учредительного собрания не намерен ангажировать себя ни в каких «частных совещаниях членов»; отметил, что место проведения Совещания (Париж), выбрано довольно неудачно, поскольку для многих послужит «указанием на то, по чьему «заказу» предпринято дело»¹³⁷.

Как свидетельствовал один из участников Совещания, заявления Чернова вызвали много разговоров и много волнений во фракции, а Е.К. Брешко-Брешковская даже написала ему по этому поводу очень резкое и обидное письмо¹³⁸. По мнению самого Чернова, его действия способствовали сплочению левых и внесли некоторую сдержанность в поведение центристов, прежде всего А.Ф. Керенского, и даже правых. Но главное, как полагал Чернов, ему удалось тщательно выгородить из всего этого дела имя партии. «Партия в лице ЦК совершенно свободна, руки у неё ничем не связаны, – писал он в Москву. – Судите и решайте»¹³⁹.

Во-вторых, чтобы помочь заграничным эсерам «с наивозможно меньшим политическим ущербом выбраться изо всего этого предприятия»¹⁴⁰, он участвовал в разработке и редактировании эсеровских резолюций. Не без его влияния на Совещании в духе партийных решений подверглись осуждению иностранная интервенция и установление любых форм военной диктатуры на российской территории, было принято решение о нецелесообразности и недопустимости экономической блокады России. По всей видимости, Чернов настоял и на принятии специального обращения эсеровской фракции, адресованного не к западным правительствам, что всегда было характерно для представителей правоцентристских сил, а к социалистическим партиям всего мира.

Обращение категорически предостерегало социалистов Запада против смешения русской революции с русским большевизмом, который породил строй, «вынувший из социализма самую душу его – свободу – и оставивший только государственно-коммунистическую каторгу», призывало их покончить с иллюзорными взглядами на большевизм как на международный революционный фактор и прекратить прямую или косвенную поддержку «красного мифа о большевистском рае». Заключительные строки документа звучали как набат: «Поймите нас теперь, когда большевизм успел внести в социалистическую жизнь Запада всего какую-нибудь тысячную долю того разложения, которое внесено им в России, иначе понимание придёт к вам слишком поздно: поздно не только для нас, но и для вас»¹⁴¹.

Это обращение, оглашённое на заключительном заседании 21 января 1921 года О.С. Минором, похоже, и составлено было В.М. Черновым, ибо и по самому стилю, и по содержанию, и даже по текстуальному совпадению отдельных фрагментов оно совпадало с предыдущими черновскими выступлениями в печати по данному вопросу.

И всё же Чернов весьма критически оценивал своё участие в заседаниях эсеровской фракции Совещания. Он признавал, что его работа не совсем принесла необходимые плоды, и указывал на два главные вопроса, которые оказались, с его точки зрения, решёнными неудовлетворительно – это вопрос о непризнании советского правительства иностранными державами и вопрос об исполнительном органе Совещания. В этих вопросах правоцентристское большинство фракции не поддержало Чернова. Какова же была его позиция?

В ходе дискуссий по первому вопросу Чернов решительно возражал против той формы, в которой была принята резолюция о непризнании советской власти. В частности, он указывал, что призыв непосредственно к западным правительствам отказаться от установления дипломатических отношений с Советской Россией формально противоречит постановлению Совещания о необходимости прекращения экономической изоляции России, ибо получалось, что на словах участники собрания высказывались за снятие блокады, а на деле – «вставляли палки в колёса возобновлению торговых сношений»¹⁴². Такая нечеткость и неопределённость позиции, предупреждал Чернов, неизбежно приведёт к конфликту с ЦК ПСР.

По второму вопросу он прямо заявлял, что состав исполнительного органа Совещания следует формировать по мажоритарному, а не по коалиционно-партийному принципу, ибо «Россия не сможет принять органа, носящего вид коалиции с цензовиками»¹⁴³. Максимум, что может быть принято ЦК, говорил Чернов, так это дополнение мажоритарного представительства деловыми культурными работниками от земско-городского объединения. Однако и это его предложение не прошло. Правда, оно не осталось без внимания. Было решено официально не избирать никакого специального органа до следующего Совещания, а всю текущую работу возложить на так называемую Исполнительную комиссию, составленную всё же по коалиционному принципу. Такой подход, как полагал Чернов, не решал проблемы и давал основание обвинять заграничных эсеров в возрождении коалиционной политики, решительно осуждённой партийными форумами.

Спустя некоторое время он отмечал: «Я жалею, что в особенности в двух указанных пунктах (в вопросе о мажоритарных выборах представительства, как и в вопросе о нашем безразличии к тому, как выкрутятся иностранные буржуазные правительства из невозможности для них формального полного признания советской власти и необходимости торговать с нею) не был ещё более настойчив, хотя, судя по настроению большинства фракции, помогло бы это?»¹⁴⁴. В этих словах Чернов как бы признаёт свою ошибку и невольно солидаризируется с теми, кто обвинял его в якобы нерешительном поведении во время работы Совещания¹⁴⁵.

Но было ли его поведение ошибочным? Вряд ли. Приведённые слова – скорее, искреннее сожаление о политическом расхождении с давними партийными соратниками, чьи действия теперь никак не служат авторитету партии, и столь же искренняя надежда, что они ещё с честью послужат чистоте партийного знамени. И ещё в них – саморефлексия, характерное свойство людей честных, преданных общему делу и далёких от амбициозности и любых видов фанатизма. Ещё более заметны эти чисто человеческие чувства и переживания в послании, с которым Чернов обратился в ЦК партии: «Вы, быть может, недовольны мной за то, что я не выступил в Париже более категорически против того, что произошло. Формально вы будете, пожалуй, правы. Но имейте в виду: я и без того всё время ходил по краю обрыва. Ещё один шаг – был бы полный разрыв с Керенским, Зензиновым, Минором, не говоря о правых; разрыв, на который идти значило бы быть готовым к объявлению их вне партии… Если вы дорожите пребыванием в партии таких людей, как Керенский, Зензинов, Минор, – сумейте высказаться не менее partire in re, но более suaviter in modo»¹⁴⁶. В противном случае, добавлял он, «что произойдёт со всей здешней организацией, со всеми её предприятиями, органами, с материальными средствами, с ассигнованиями на разные нужды дела и т.д., и т.д.?»¹⁴⁷.

После окончания работы Совещания В.М. Чернов более месяца оставался в Париже и Праге – происходили многочисленные встречи, обсуждения и консультации, касающиеся партийных дел. С Керенским ему удалось договориться о финансировании за счёт Внепартийного объединения выходивших и планировавшихся партийных изданий в Эстонии, а также о переброске материальных и людских ресурсов «беспартийной» организации в Ревель и Финляндию, где предполагалось создать её филиалы. С членами Заграничной делегации и редакцией «Воли России» речь шла о необходимости приступить к строительству партийных организаций и более активному отстаиванию партийных позиций. В.В. Сухомлину было рекомендовано войти в состав Внепартийного объединения для консолидации там левого крыла.

Настоящую борьбу Чернов повел за привлечение к левому флангу В.М. Зензинова, который, по его мнению, более кто-либо из центристов «привязан к партии неразрывной духовной связью». В частности, он убедил Зензинова изменить его прежнее негативное отношение к решениям IX Совета партии, из-за чего тот в 1919 году вышел из состава ЦК, и обещал ходатайствовать перед Центральным Комитетом о его восстановлении в правах члена ЦК и включении в состав подлежащей реорганизации Заграничной делегации. Словом, двухмесячное пребывание Чернова в главных европейских центрах эсеровской эмиграции никак нельзя назвать безрезультатным и неэффективным .

В Ревель В.М. Чернов вернулся в первых числах марта 1921 года и нашёл у себя целую гору корреспонденции. Значительная её часть касалась парижского Совещания. Особенно его встревожили два письма Центрального Комитета ПСР от 28 января и 4 февраля 1921 года.

В первом содержалась острая критика деятельности эсеров за рубежом и в общих чертах предуказывалась линия поведения членов партии, находящихся за границей. В частности, отмечалось, что ЦК ожидал от партийной эмиграции активного содействия и всесторонней помощи Заграничной делегации в её работе по представительству партии в международном рабочем и социалистическом движении, в освещении с партийной точки зрения происходящих событий в России, в установлении прочных связей между ПСР и западноевропейскими социалистическими партиями. На деле же, констатировал ЦК, «огромная часть нашей партийной эмиграции не только не сумела или даже не пыталась подойти к выполнению этих задач, но посвятила и продолжает посвящать свои силы и материальные ресурсы деятельности, совершенно несвойственной заграничному представительству партии, чуждой её интересам и порой решительно идущей вразрез с направлением её внутренней и внешней политики»¹⁴⁸. Здесь, помимо того, что ЦК партии указывал на необходимость соблюдения партийной дисциплины, он, пожалуй, впервые открыто выразил неудовольствие деятельностью эсеровской эмиграции и впервые зафиксировал обозначившуюся тенденцию психологического и политического отчуждения значительного количества эсеров-эмигрантов от партийных товарищей на родине.

Во втором письме осуждался сам замысел проведения Совещания, предпринятого без какого-либо согласования с ЦК, указывалось на недопустимость каких бы то ни было совместных действий с кадетами и содержалось требование ко всем эсерам, вошедшим в Исполнительную комиссию, немедленно выйти из неё, под угрозой исключения из партии.

В.М. Чернов сразу же информировал об этих посланиях парижских и пражских эсеров. Он подчёркивал, что подобная реакция Центрального Комитета на парижское Совещание вполне закономерна и что предвидеть её было нетрудно, о чём он и предупреждал участников Совещания. «Вопрос лишь был для меня в том, насколько, по настроению и условиям момента, этот конфликт будет нервно воспринят русскими товарищами. Я боялся, что достаточно нервно. Вижу, что действительность ещё превзошла мои опасения»¹⁴⁹. Отметив, что столь болезненное отношение ЦК к Совещанию было продиктовано прежде всего ситуацией в России, где нарастало народное антибольшевистское движение, крайне подозрительно относившееся к разного рода реставрационным и несоциалистическим силам, ко всякого рода союзам и коалициям с ними, Чернов рекомендовал не идти на обострение отношений с ЦК и предложил свои посреднические услуги по урегулированию конфликта. Он считал, что в некоторых пунктах позиция ЦК излишне радикальна, а аргументация некорректна, поэтому надеялся, ели не на разрешение, то на смягчение и сглаживание конфликта. Для этого следовало, по его мнению, представить в ЦК стенограммы заседаний и все резолюции Совещания, он также обещал написать специальное письмо, в котором намеревался подробно и объективно показать «психологию и логику всего положения вещей здесь, чтобы там поняли общую затруднительность ситуации». А поскольку сам он являлся противником созыва Совещания и по ряду вопросов был не согласен с принятыми решениями, в силу чего не мог выступить в их защиту, то предложил участникам Совещания написать в ЦК обстоятельное письмо с разъяснением своих позиций.

Вскоре В.М. Чернов, как и обещал, отправил в ЦК пространный отчёт о своей деятельности в Париже, в котором давал подробную информацию о положении дел в эмигрантской эсеровской среде, приводил собственные оценки сложившейся ситуации, излагал свои выводы и предложения и просил российских партийных деятелей не спешить с преждевременными, чрезмерно резкими и окончательными приговорами¹⁵⁰. В послании имеются, в частности, такие вот строки: «Наличность в вашей резолюции некоторых недоразумений и фактических неточностей внушили Парижу и Праге надежду, что вы пересмотрите и измените вашу резолюцию после того, как ознакомитесь с подлинными протоколами и текстами резолюций Совещания. И это, конечно, надо сделать… Вы имеете стенографический протокол Совещания. Критикуйте, как угодно решительно, постановку работ, характер речей и резолюций. Критикуйте всё, что в содержании речей и резолюций представляется дефектным с с.-р. точки зрения. Но не топите всего этого в утверждении сомнительной верности о коалиционном значении самого факта заседания в одном зале. Этим вы только создадите на почве оппозиции данному пункту вашей мотивировки вредный для нас союз правых, центра и части левых заграничной организации»¹⁵¹. Именно этого-то Чернов больше всего и опасался.

И ещё он просил повременить с резкими нападками на Внепартийную организацию: «Сейчас разрушать беспартийную организацию было бы ударом по работе»¹⁵². А её членам советовал конфликт с ЦК по поводу Совещания не делать внутренним вопросом организации как таковой, ибо этот конфликт формально затрагивал лишь эсеровскую фракцию Совещания, в особенности же тех, кто вошёл в состав Исполнительной комиссии. «Ваша же организация, – писал он в Административный центр, – есть организация непартийная, и обсуждение решения ЦК даже не может быть пунктом её порядка дня. Поэтому она должна работать, как раньше, какое бы развитие не получил дальше конфликт и какие бы последствия не имело это для партийного положения отдельных членов организации»¹⁵³.

Столь «трепетное» его отношение к Внепартийному объединению определялось в первую очередь тактическими соображениями. Наиболее полно и откровенно такой подход к «беспартийной» организации изложен в письме В.М. Чернова к В.В. Сухомлину: «Теперь же приходится считаться, что средств у нас нет, а у беспартийной организации есть, и что приходится исхитряться, чтобы при всей тенденции беспартийной организации к самодавлению, хоть частично использовать эти средства для России. Тенденции же к самодавлению досадны, для дела вредны, но для партии неопасны… Как бы то ни было, сейчас от беспартийной организации я имею средства на издание два раза в месяц «Революционной России», и на её же средства сейчас содержится налаживаемый в очень широких размерах транспорт… Отсюда ясно видно, что беспартийная организация, как ни плоха, а всё же её уничтожение сейчас преждевременно. Некому и нечем её заменить. Чисто-партийная организация за границей пока ещё в самом зародыше. А если так, то сохраним пока заграничную организацию…»¹⁵⁴. Подобная позиция Чернова нашла, хотя и не сразу, понимание со стороны Центрального бюро ПСР, сформированного X Советом партии в августе 1921 года. В письме к В.М. Зензинову, возглавлявшему пражский филиал Внепартийного объединения, ЦБ отмечало, что лучшим вариантом для партии была бы передача всех материальных и финансовых ресурсов «беспартийной» организации в распоряжение Заграничной делегации, но «если этого сделать нельзя – пусть «внепартийная» организация продолжает работу, размежевавшись с партийными организациями»¹⁵⁵.

Тем временем критика заграничных эсеров, инициировавших созыв Совещания, продолжала нарастать. В.М. Чернову как представителю ЦК ПСР за границей приходили протестные письма, резолюции и постановления и от целых организаций, и от отдельных членов партии. В них содержалось требование последовательно и чётко следовать партийному курсу на недопустимость любых форм коалиции с представителями кадетов и других несоциалистических сил, партий и течений, крепить связи с международным социализмом и строжайше соблюдать партийную дисциплину во имя сплочения, авторитета и могущества партии. Так, Всесибирский краевой комитет ПСР и дальневосточные областные партийные комитеты в обращении к Заграничной делегации подчёркивали: «Считаем долгом заверить Вас от имени наших партийных организаций и от имени членов Всероссийского Учредительного собрания, находящихся в наших рядах, что это начинание здесь у нас не встретит ни малейшего сочувствия… и от всякого такого начинания мы считаем своим долгом категорически отмежеваться… Организация политических коллегий, включающих кадетов, доказавших свою кровную связь с головными отрядами интервенции, Колчаком, Деникиным и т.д., идёт вразрез со всей нашей политикой здесь и, безусловно, вредит нашему делу борьбы с большевиками… Мы не можем считать такую позицию полезным делом для России и для нас, как Партии, претендующей на будущее, ибо большевики используют демагогически Ваши заграничные выступления в борьбе с нами… Мало того, что эти выступления значительно тормозят нашу партийную работу, они способствуют созданию ложного представления о нас и подрывают наш авторитет в широких народных массах»¹⁵⁶.

В ряде писем и резолюций содержались острые критические высказывания и в адрес В.М. Чернова. Всеукраинский комитет ПСР, например, в своём постановлении указал на «ошибочность» поведения Чернова в вопросе о созыве Совещания и выражал опасение, что его «нерешительная» позиция способна привести партию к жестоким потрясениям¹⁵⁷. А член Приморского областного комитета ПСР И.А. Плеханов писал: «Особенно неблагоприятно отразилось Ваше присутствие на Совещании, которое учтено как сочувственное отношение». И спрашивал: «Как Вы можете уживаться с «парижской авксентьевщиной?»¹⁵⁸. В письме из Рима член партии И.И. Шрейдер, упомянув об официальном заявлении Чернова не участвовать в Совещании, констатировал: «К несчастью, и этот Ваш личный акт также возбуждает недоумённые вопросы»¹⁵⁹.

Полным неприятием Совещания ответили и меньшевики. Ю.О. Мартов делился своими мыслями с П.Б. Аксельродом: «С нашими эсерами просто беда: воображая, что они «поймали медведя» Милюкова… попали к нему в плен, заключив форменный политический блок и приняв резолюции, заостряющие всю борьбу с большевизмом на требовании непризнания большевистского правительства Антантой… Всё это, как подтверждает и Щупак, проделано под диктовку французов, желающих удержать Англию от соглашения с Красиным… Большего подарка большевикам, чем это сближение с кадетами и воскрешение ненавистной коалиции как раз в тот момент, когда создаются несколько благоприятные условия в самой России для борьбы с большевиками, эсеры сделать не могли. Мы решили самым резким образом реагировать (в европейской печати) на это новое издание коалиционной политики, которое грозит рикошетом ухудшить и наше положение…»¹⁶⁰. Вскоре в журнале «Социалистический вестник» по этому поводу было опубликовано специальное заявление-протест от имени Заграничной делегации РСДРП¹⁶¹.

С некоторой настороженностью была воспринята работа Совещания рядом европейских социалистических партий. Так, В.В. Сухомлин отмечал, что даже правые французские социалисты неодобрительно относились к «парижской затее»¹⁶². И.И. Шрейдер сообщал о недоумении итальянских социалистов, рассматривавших Совещание как компрометирующий эсеров альянс с кадетами, и прибавлял: «Даже туратианцы, скрепя сердце, вынуждены это признать»¹⁶³.

В.М. Чернову пришлось предпринять попытку сгладить сложившееся у западноевропейских социалистов негативное впечатление от Совещания. Во французской газете «Populaire» он выступил с разъяснительным письмом, в котором утверждал, что никакой речи о коалиции с кадетами не идёт, так как в России кадетской партии не существует, а поэтому не с кем и коалироваться. В Париже, подчёркивал он, состоялось всего лишь частное совещание бывших членов Учредительного собрания. И если эсеры оказались в одном зале с кадетами, то это так же неизбежно и неопасно, как, например, когда французские коммунисты сидят в парламенте рядам с французскими черносотенцами¹⁶⁴.

Однако критики Совещания не унимались. Было ясно, что в среде заграничных эсеров назревает серьёзный кризис. Но здесь разразились Кронштадтские события, заставившие на время заглушить шум начавшейся было заграничной бури. Они стали первым серьёзным испытанием для эсеровской эмиграции на прочность и боеспособность.

Из всех лидеров эсеров только двое – В.М. Чернов и М.И. Брушвит – оказались в непосредственной близости к восставшему Кронштадту. Брушвит находился в это время в Гельсингфорсе, а Чернов только что прибыл из Берлина в Ревель. Третьего марта он телеграфировал в Прагу, что «Кронштадт, «слава и гордость» по диплому большевиков, восстал против большевиков»¹⁶⁵, тем самым подтвердив, что называется из первых рук, информацию о начале Кронштадтского восстания, впервые появившуюся в «Воле России» 2 марта со ссылкой на варшавское радио. С этого времени В.М. Чернов через свою жену, И.С. Сырмус-Пыдер, стал для пражского филиала Внепартийного объединения главным поставщиком информации о происходивших событиях в Кронштадте и около него. Каждый день, а иногда и по нескольку раз в любое время суток Ида Самойловна подробно и обстоятельно телеграфировала в Прагу обо всех поступавших из Кронштадта сообщениях. О масштабе этой работы свидетельствует тот факт, что расходы на телеграммы составили довольно внушительную сумму – 60 тысяч эстонских марок¹⁶⁶.

Весть о Кронштадте в эсеровской эмигрантской среде была встречена не однозначно. Правые и некоторые центристы отнеслись к ней сдержанно, левое крыло – с революционным энтузиазмом и даже некоторой степенью экзальтации. В первые дни восстания В.М. Чернов усматривал в нём «новый акт драмы – начало конца большевистской диктатуры». Он взывал к своим соратникам в Праге: «Все силы – сюда! Как можно меньше кулуарной политики! Как можно меньше персонального элемента в политике!.. Не будем осложнять ничем этой работы, станем дружно в ряды, подчинимся общей дисциплине, пожертвуем всем, что может быть дорого лицу, во имя общего дела!»¹⁶⁷.

По мнению «Воли России», восстание в Кронштадте и разворачивавшееся в стране народное антибольшевистское движение со всей очевидностью доказывали правоту эсеровского прогноза – не белогвардейцы, не реакционные генералы, а лишь сами рабочие и крестьяне развернут борьбу, которая неизбежно приведёт к народной революции и краху большевистского режима¹⁶⁸. Революционное воодушевление членов редакции росло по мере развития Кронштадтских событий. Они, по-видимому, настолько убедили себя, что в России началась подлинно народная революция, что собственного корреспондента в Финляндии Владимира Тукалевского планировали отправить в Петроград, как только там нормализуется обстановка после свержения большевиков. Тукалевскому были даже даны подробные инструкции, как ему надлежало действовать в Петрограде. В частности, для корреспондентского пункта следовало подыскать служебное помещение, окна которого выходили бы «прямо на Невский»¹⁶⁹. Событиям в Кронштадте отводилась вся первая полоса газеты. Сначала информация шла под скромной рубрикой «События в России», а с 16 по 24 марта, то есть ещё в течение недели после поражения восстания, – под громким аншлагом: «Революция в России».

В.В. Сухомлин от имени некоторых сотрудников «Воли России» предлагал Чернову взять в свои руки всю инициативу по оказанию помощи Кронштадту и создать в противовес Внепартийному объединению и Исполнительной комиссии новую организацию – «Комитет действия для поддержки революционного движения в России» – с центром в Ревеле. В неё должны были входить все «действенные элементы» уже существовавших организаций за исключением представителей несоциалистических партий. К деятельности Комитета предполагалось привлечь и меньшевиков. Материальные средства планировалось получить от русских зарубежных кооперативов, а идейно-политическое обеспечение всей работы возлагалось на газеты «Воля России» и «Народное дело»¹⁷⁰.

Сам Чернов был настроен весьма решительно. «На сей раз, когда придёт момент нам действовать, мы не будем ни мямлить, ни нежничать, ни разводить маниловщину – ни с чужими, ни со своими, если они будут только топтаться и мешаться под ногами»¹⁷¹, – писал он в Прагу. В самом деле, все дни Кронштадтского восстания Виктор Михайлович действовал энергично, напористо, по-боевому.

Уже 6 марта он через И.М. Брушвита отправил приветствие к кронштадтскому ревкому по радиотелеграфу и с нарочным. Одновременно через другого нарочного из Ревеля ушло его второе обращение. В первом послании говорилось: «Председатель Учредительного собрания Виктор Чернов шлёт свой братский привет героическим товарищам матросам, красноармейцам и рабочим, в третий раз с 1905 года свергающих гнёт тирании. Он предлагает помощь людьми и своё посредничество для обеспечения Кронштадта снабжением через заграничные русские кооперативные организации. Сообщите, сколько и чего нужно. Готов прибыть лично и поставить на службу народной революции свои силы и свой авторитет. Верю в конечную победу рабочего народа. Отовсюду приходят вести о готовности масс к восстанию во имя Учредительного собрания. Не поддавайтесь на удочку переговоров, начатых большевистской властью с целью выгадать время и сосредоточить против Кронштадта наиболее верные части привилегированной «советской гвардии». Слава первым, поднявшим знамя народного освобождения! Долой деспотию слева и справа! Да здравствует свобода и народовластие!»¹⁷². В другом Чернов писал: «Заграничное представительство партии социалистов-революционеров – партии, чуждой всякого вспышкопускательства, всё последнее время сдерживавшей в России приступы народного гнева и пытавшейся многократно давлением общественного мнения рабочих и крестьян принудить кремлёвских диктаторов уступить народным требованиям – ныне, когда чаша народного гнева переполнилась и знамя народной революции гордо поднято в Кронштадте, предлагает восставшим содействие всех имеющихся в его распоряжении партийных сил в деле борьбы за свободу и народовластие. Социалисты-революционеры готовы разделить Вашу участь и победить или умереть в Ваших рядах. Сообщите, в каком направлении желательнее поддержка. Да здравствует народная революция, да здравствуют свободные Советы и Учредительное собрание!»¹⁷³.

Итак, В.М. Чернов, надеясь, по всей видимости, на больший эффект своих призывов, посчитал нужным предстать в глазах кронштадтцев, с одной стороны, как государственный деятель, председатель первого всенародно избранного парламента революционной России, а с другой – как авторитетный лидер партии, последовательно отстаивавшей права и свободы трудового народа. Предлагая восставшим от имени заграничных эсеров немедленную и всестороннюю поддержку, в первую очередь людьми и материальными средствами, и предостерегая их от коварства большевиков, лидер эсеровской партии рассчитывал на то, что Кронштадт станет застрельщиком и оплотом антибольшевистской народной революции, политическим лозунгом которой должна стать борьба за свободные Советы и Учредительное собрание.

Как же реагировал восставший Кронштадт на воззвания и предложения В.М. Чернова? За подписью председателя кронштадтского Временного Революционного Комитета П.И. Петриченко в Ревель пришёл корректный и сдержанный ответ. В нём выражалась благодарность за сочувствие и готовность помочь кронштадтцам. В принципе предложения Чернова не отвергались, но указывалось, что ВРК не считает возможным воспользоваться ими немедленно и временно воздерживается от однозначно утвердительного решения. При этом оговаривалось, что окончательный ответ будет зависеть от того, «как развернуться дальнейшие события»¹⁷⁴.

Если положиться на достоверность сведений протоколов допросов членов кронштадтского ВРК, арестованных большевиками, то выходит, что они «громадным большинством» отклонили предложения Чернова и постановили сохранить в секрете от рядовых участников восстания и черновские обращения, и ответ на них¹⁷⁵. Если такие действия имели место, то, естественно, возникает вопрос – почему?

В опубликованных документах прямого ответа не содержится. А версия, предложенная историком К.В. Гусевым, выглядит не убедительно. Согласно ей, во всём повинен сам Чернов. Во-первых, участники восстания, по мнению Гусева, якобы считали необходимым для подавления в стране анархии в переходный период от Советов к Учредительному собранию установление диктатуры, а Чернов никак не годился на роль диктатора. Во-вторых, Чернова подвела его политическая близорукость: он продолжал хранить верность лозунгу возврата к Учредительному собранию, в то время как кронштадтцы этот лозунг отвергли, то есть черновские лозунги устарели, а новые принадлежали не ему¹⁷⁶. Нетрудно заметить, что выводы Гусева построены на весьма шатких исходных посылках.

Думается, что мотивы сдержанного и осторожного ответа Петриченко всё же лежали в несколько другой плоскости. Кронштадтцам, верно служившим большевикам с 1917 года, психологически и идеологически было весьма трудно в 1921 году окончательно порвать с пуповиной большевизма. В их менталитете жила вера и надежда на возможность достичь своих требований, устранив от власти наиболее одиозных, с их точки зрения, политических деятелей, прежде всего Зиновьева и Троцкого. В определённой мере их надежды связывались с возможностью какого-либо соглашения с большевистской властью и эволюцией большевистского режима. На это обстоятельство, кстати, указывал и В.М. Чернов. Подводя итоги Кронштадтскому восстанию, он отмечал: «Революционное, по существу своему, по всей логике вещей, движение сводилось как будто к накладыванию заплаток на прорехи советского строя. Конечно, всё это было лишь видимостью, лишь обманчивой внешностью. Кронштадт действовал гораздо революционнее, чем сознавал и думал»¹⁷⁷.

В том же русле, только ещё более категорично, отзывался о кронштадтцах Ю.О. Мартов. «Кронштадтское восстание само является показателем радикальной перемены в положении дел, – писал он П.Б. Аксельроду. – Совершенно очевидно, что во главе его всё время стояли элементы, прошедшие большевистскую выучку и лишь недавно отпавшие от коммунизма. И лозунги их, и аргументация статей, и терминология – всё говорит об этом… »¹⁷⁸. А в письме к С.Д. Щупаку добавлял: «…Это восстание, по существу, есть бунт большевистских масс против большевистской партии»¹⁷⁹.

Следует также заметить, что остаётся не до конца прояснённой роль правых и их «Национального центра» в ходе Кронштадтского восстания¹⁸⁰. Говорил же Чернов, что правые силы мобилизовали и двинули в Финляндию и Эстонию своих представителей гораздо раньше и активнее, чем это сделали эсеры¹⁸¹.

Принимая всё это во внимание, становится более понятным осторожный и сдержанный ответ Петриченко В.М. Чернову. И вовсе не случайной, думается, являлась его ссылка на то, что окончательный ответ ВРК на черновские предложения будет зависеть от того, «как развернутся дальнейшие события». По большому счёту, это была ключевая фраза в ответе П.И. Петриченко.

В первые дни восстания Чернов не сомневался, что его обращения найдут живой отклик среди кронштадтцев. Не дожидаясь ответа на свои послания, он призвал население России поддержать Кронштадт всеобщей забастовкой. «Вокруг Кронштадта, на помощь ему, должны подняться все, кто от душного кроваво-грязного режима большевистской диктатуры жаждет выхода на широкую столбовую дорогу свободы, народовластия и увенчания их – Учредительного собрания… Гром кронштадтских батарей зовёт на борьбу всю страну. Всеобщая забастовка пусть разнесёт этот призыв и мобилизует все революционные силы страны для того, чтобы закончить начатое Кронштадтом»¹⁸², – призывал он. И хотя публично Виктор Михайлович напрямую не звал народ к всеобщему вооружённому восстанию против большевиков, такой вариант развития событий всё же не исключался. Более того, он считал его не только возможным, но и оправданным. «В последний раз мы говорим властелинам Кремля: дорогу требующему своих прав народу! Дорогу народовластию и Учредительному собранию! – писал он. – И если этот наш последний призыв не будет услышан, если всё ваше упорство и жаркая любовь к власти приведёт к новым кровопролитиям – да падёт кровь на ваши головы»¹⁸³.

О том, что подобные призывы не были данью политической риторике, говорят практические действия Чернова. Для помощи Кронштадту он вместе с приехавшим в Ревель И.М. Брушвитом разработал общий план военной операции. Согласно этому плану, предусматривалось сформировать 4 батальона, насчитывающих в общей сложности 1608 человек. Три из них планировалось дислоцировать в Эстонии и один в Финляндии. Перед ними ставилась задача: нанести фланговые удары по большевистским частям в направлении Ямбурга, Пскова, Гдова и Выборга с тем, чтобы отвлечь на себя сосредоточенные под Кронштадтом войска Красной Армии и, ослабив их ударную силу, сорвать штурм Кронштадта. Операция предусматривала также овладение складами вооружений и привлечение к борьбе антибольшевистски настроенное население Псковской, Петроградской, Новгородской губерний и партизан. Таким образом, создавался бы огромный район военных боевых действий против большевиков с перспективой его расширения далеко на восток. Тем самым Кронштадт смог бы продержаться до вскрытия льда, когда становился практически неуязвим и с помощью кораблей контролировал бы весь участок от крепости Ино до устья Нарвы. В результате, как полагали разработчики этого плана, «с Кронштадтом, все время как Дамоклов меч повисшим над Питером, и при общем настроении страны», в течение весны с большевизмом было бы покончено¹⁸⁴.

В Ревеле были предприняты и первые конкретные шаги по подготовке разработанной операции: начата мобилизация людских ресурсов, организована по всем правилам военной науки разведка, приобреталось вооружение. Но дальше этого дело не пошло. Дальнейшая подготовка застопорилась из-за отсутствия финансовых средств и руководящих военных кадров. В конечном счете, всё потонуло в организационной неразберихе, справиться с которой Внепартийное объединение не сумело, да, по всей видимости, не особенно и желало.

Ещё в первом своём письме к Административному центру Внепартийного объединения В.М. Чернов настаивал на том, чтобы главные силы эсеровской эмиграции были сосредоточены в Прибалтике, то есть в местах, из которых до России «рукой подать». При этом он недвусмысленно давал понять, что разворачивавшиеся события в России в любой момент могут потребовать от заграничных эсеров оказаться «на месте», к чему следует серьёзно и основательно готовиться. В этой связи в Ревель срочно вызывались И.М. Брушвит, бывший товарищ председателя Комуча, и Ф.Е. Махин, бывший главнокомандующий Народной армии Комуча, с которыми следовало переговорить, кроме дел литературных, «ещё кое о каких делах и передать кое-какие предложения ЦК»¹⁸⁵. Насколько известно, никто из них в Ревель тогда не приехал.

Будучи в начале 1921 года в Париже и Праге, Чернов вновь поднимал вопрос о переносе центра партийно-идеологической и практической работы эсеровской эмиграции в Эстонию. Но и в этот раз правоцентристский блок к его предложениям отнесся весьма прохладно.

И лишь когда в Прагу и Париж стали поступать достоверные сообщения о Кронштадтском восстании, Внепартийное объединение предприняло некоторые практические меры, правда, очень ограниченные и, как оказалось, неэффективные. Виктор Михайлович требовал денег и людей, людей и денег. Но все его просьбы, сетования, требования и возмущения фактически повисали в воздухе. В дни восстания ни одной денежной единицы от «беспартийной» организации в Ревель не поступило. И никто из тех, кто был командирован Административным центром в Эстонию, не прибыл туда своевременно. А главный специалист по военному делу Махин, которого Чернов вызывал еще осенью 1920 года, приехал лишь 16 мая 1921 года, то есть почти через два месяца после разгрома Кронштадтского восстания.

С горечью и болью писал Чернов в Прагу: «Вам там трудно себе представить, до какой степени тут треплешься нервами, когда подолгу колотишься как рыба об лёд, натыкаясь на совершенно неожиданные и непонятные препятствия, через которые летит кувырком вся работа, и стыдишься тех, с кем имеешь дело и кто замечает, что в организации всего дела идёт какая-то неразбериха»¹⁸⁶. А проблемы и препятствия возникали повсюду: в нужный момент в Ревеле не оказалось необходимых финансовых средств, высланные деньги шли неимоверно долго, появились трудности с получением эстонских и финляндских виз, хлопоты о поставке 50 вагонов муки из Голландии в Ревель, а затем в Кронштадт окончились безрезультатно и т.д., и т.п. Пожалуй, единственное, что удалось эффективно осуществить Внепартийному объединению в дни Кронштадтских событий – это развернуть широкую, массированную пропагандистскую кампанию по мобилизации западного общественного мнения в поддержку восставших и против большевистской власти, что имело и моральные, и определённые материальные последствия.

Давая оценку всему произошедшему, В.М. Чернов замечал: «В общем и целом было бы с нашей стороны лицемерием или трусостью не признаться самим себе, что в падении Кронштадта, ждавшем и не получившем своевременной помощи, есть доля и нашей вины, и нашей ответственности. Мы были застигнуты врасплох, мы были неподготовлены. Наши силы оказались страшно разбросанными и удалёнными от театра действий. Вся организация заграничных сил имела огромный крен на Запад… Мы получили суровый, тяжёлый, но заслуженный урок»¹⁸⁷. В другом месте его оценка звучала ещё более сурово: «Ведь это же – банкротство наше как деятелей, банкротство полное, смешное и жалкое!»¹⁸⁸.

Нет, Чернов не был деморализован разгромом Кронштадта. Он лишь призывал эсеровскую эмиграцию открыто взглянуть правде в лицо, порой намеренно сгущая краски и всегда стремясь проводить свою линию. Вот и теперь, после поражения восстания, нисколько не утратив веры в грядущую победоносную борьбу российского трудового народа против большевизма и воспринимая Кронштадт уже не как «конец», а как «этап» этой борьбы, вновь и вновь не уставал требовать концентрации основных эмигрантских партийных сил близ российских границ. По его замыслу, на Западе должен быть оставлен лишь строго необходимый минимум сил и один-единственный ежедневный печатный орган; на территории одного из лимитрофных государств, желательно в Эстонии, необходимо было создать военный штаб; там же наладить издательство специальной газеты для красноармейцев; следовало также привлечь дополнительные силы из России, а имеющиеся за границей перераспределить так, чтобы большая их часть оказалась максимально приближенной к России.

В этот раз Чернова как будто бы услышали. На заседании Административного центра 3 апреля 1921 года было принято решение об образовании в Прибалтике с центром в Ревеле отделения Внепартийного объединения. Для работы в этом районе определялась комиссия в составе М.Л. Слонима, А.Е. Малахова, В.М. Зензинова, Ф.Е. Махина, Н.В. Вороновича, И.П. Нестерова и З. Беленького. И.М. Брушвиту поручили руководство работой в Финляндии, Б.Н. Рабиновичу – в Литве, С.О. Лазаркевича отправили в Бесарабию¹⁸⁹. Так что в апреле 1921 года у Чернова были определённые основания написать ЦК, что Кронштадт породил новые надежды и заставил многих объединиться в стремлении к работе непосредственно на «Россию». Однако вскоре выяснилось, что оптимизм оказался преждевременным. Кардинальной переброски сил и средств на Восток не получилось. Из всех членов Балтийской комиссии лишь Беленький постоянно проживал в Ревеле, поскольку входил в руководство местной эсеровской группы. Правда, с середины мая 1921 года сюда же на длительный период перебрался Махин. Остальные же либо так и не доехали до Прибалтики, либо ограничились временными и краткосрочными наездами. Деятельность Внепартийного объединения в Прибалтийском районе, по мнению Чернова, продолжала оставаться неэффективной и не соответствовала назревшим задачам, от чего он нервничал, глубоко переживал и искренне недоумевал.

Вот выдержки из писем Чернова, адресованных в пражский филиал Внепартийного объединения. То, что творилось в душе Виктора Михайловича, какие чувства он испытывал и как воспринимал происходившее, ярче и красноречивее невозможно ни описать, ни передать.

Первая половина апреля 1921 года. «Ради Бога, что опять за фантасмагория с деньгами? Три суммы были Вами посланы: одна, для ускорения с курьером, от 7 марта, и она прибыла 24-го! Другая в 50 тыс. франков – вернулась в Прагу и оставлена там; третья в 25 тыс. долларов пришла было сюда, но вдогонку посылка была аннулирована и тоже куда-то вернулась. Из суммы в 60 тыс. франков, единственно полученной здесь… никакого экстренного увеличения сумм не получилось… Мы опять на бобах, с долгами по шею… Ведь весь урок событий заключается в том, что нельзя не иметь тут же, на месте, запасного фонда. Если завтра-послезавтра опять разыграются события вроде московско-петроградских или кронштадтских, что же, повторим ту же глупую историю, которую раз проделали: начнём суетиться, посылать друг другу телеграмму за телеграммой, изведём на это в общем итоге громадные деньги, а для дела в должный момент опять не будет ни средств, ни людей? Вы представить себе не можете, до чего удручает этот организационный хаос»¹⁹⁰.

Первая половина мая 1921 года. «Гром кронштадтских событий как будто заставил нас сложить персты для крестного знамения, но гром раскатился, раскаты заглохли, и персты наши разжались… И если опять настанут события, похоже, повторится та же сказка про белого бычка… Приезды сюда все больше похожи на «налеты». Налетел Иван Михайлович Брушвит – побывал и укатил, обещав, что самое крайнее через две недели будет обратно «во что бы то ни стало». Вместо двух недель через два месяца о приезде его ничего не слыхать. Побывал и укатил Ив. Ив. Яковлев, даже не заехав в Ревель. Побывал Марк Львович, и, уезжая, обещал тотчас по приезду телеграфировать, писать и прочая, и прочая, и прочая. Пока от него не имели ни строчки. Побывал и уезжает Малахов… Обещает, что тоже уедет лишь на время. Не верить нельзя, человек хороший. Но ведь и раньше бывали люди хорошие, однако же… «Крен на Запад», похоже, в подсознательных глубинах души у публики гораздо сильнее, чем она сама это сознает. Умом и языком принимается единогласно ориентация на Восток, а на деле… На деле, боюсь, традиция и инерция возьмут своё»¹⁹¹.

Начало июня 1921 года. «В Питере опять наклевывались было события вроде Кронштадтских. К счастью, не разыгрались до конца. Пишу: к счастью, ибо мы опять были бы застигнуты врасплох, без людей, без денег. Что там у Вас за болото, затягивающее людей? Кто не побывает здесь – в конце концов, то его вызовут экстренно, то сам он решит, что ему необходимо «съездить» обратно, а там – только его и видели… Серьезно боюсь, что у Вас там началась какая-нибудь совдепия, сиречь словесное столпотворение Вавилонское. Да ради всех святых и чертей, бросьте это. Здесь живое соприкосновение с Россией, здесь пульс жизни чувствуется, надо спешить работать, мы безбожно затягиваем, затягиваем и затягиваем постановку работы. Вы писали, что принципиально Вы все в Париже на совете согласились с необходимостью перенести центр тяжести с Запада на Восток. За чем же дело стало? Переносите же, черт возьми, перестаньте медлить! Двигайте сюда людей, будем ставить предприятия!.. Ради Бога, всеобщая передвижка – пусть постепенная, но неуклонная – и людей, и средств с Запада на Восток. Почему Запад все снова и снова оттягивает назад даже тех немногих людей, которых сюда присылают? Зачем они там? Вместе с Вашим упорным молчанием это для меня загадка. Что там у Вас творится?»¹⁹².

Июнь 1921 года. «Вообще, ради всех святых и всех чертей: неужели Вы ничего не можете сделать, чтобы ускорить давно обещанную передвижку личного состава и «нерва войны» ближе к забору российскому?.. Стыдно за инертность, за медлительность, за упорное прирастание к одному месту наших товарищей, завязших в «прекрасном далеко» от гущи жизни. Право, начинаешь думать, что здесь – зловещие симптомы оторванности. Еще и еще раз: что или кто тормозит выполнение принципиально давно принятого решения систематически передвигать людей и средства в сторону России?»¹⁹³.

Июнь 1921 года. «Дорогой Марк Львович, зачем Вы подрываете во мне остатки веры в людей? Когда Вы уезжали, я говорил: «Ну, этот не обманет: он так зарядился впечатлениями от соседства с Россией, что уж «не выдаст!» И вот констатирую: ни единой строчки доселе от Марка Львовича нет, как нет! Писать он, как будто не разучился. Порой вижу, по крайней мере, его подпись, красующуюся под статейками в «Воле России». Что же случилось с Марком Львовичем? Неужели он, как мягкое железо, быстро приобрел от близости с Россией электромагнитные свойства, а при отдалении – столь же быстро утратил? Или вступили в свои права обычные впечатления «быта»? С такого-то часу – на Whelmy trh, с такого-то – кофе в знакомой кофейне на «усиженном» стуле… А какой-то далекий Ревель и «непреложные обещания» – «к такому-то числу будете от меня иметь первую весть», «прислать специально такую-то сумму на покрытие долга по покупке оружия я уже беру на себя», «вы увидите, что я обеспечу возможность путем ли моторной лодки или другим быстрой эвакуации на случай большевистского налета», «я, конечно, вернусь сюда для настоящей работы, но необходимо съездить, чтобы там поняли так же, как я всем существом понимаю, куда должен быть перенесен центр работы» – эти и тому подобные взлеты чувства и воли превратились в какие-то полузабытые сны? Сим напоминается Марку Львовичу, что на свете существует город Ревель, что он совсем-совсем у российского забора, что забор этот дырявый (только что сюда проскочил специальный посланник из Москвы, посмотрел на стул, на котором попеременно посидело у нас штук шесть западных гастролеров, и завтра проскакивает обратно) и что кроме всего этого, есть на свете международная почта. Письмо опускается в почтовый ящик в Праге и тогда, по секрету изобретателя, фокус-покусом передается в Ревель адресату»¹⁹⁴.

Июнь 1921 года. «Дорогой Иван Михайлович, когда Вы уезжали, я помню Ваши прощальные слова: «Я еду, чтобы заставить наших друзей в Париже и Праге вполне, до конца понять и прочувствовать здешнее положение, раз навсегда покончить со своей оторванностью от России, дать сюда максимум сил и средств; что же касается до меня самого, то через две недели я буду здесь во что бы то ни стало, и ничто в мире не сможет мне помешать это выполнить». Я помню, как Вы возмущались, что доселе сюда приезжали только гастролеры, которые, словно приснившиеся гоголевскому городничему крысы, «пришли, понюхали и ушли»… Вы обещали, что с Вашим отъездом «пойдет уж музыка не та», и что Вы не только сами вернетесь и займете прочную стратегическую позицию в Финляндии, но и произойдет общее перемещение сил, вся политика организации примет «ориентацию на Россию». Прошло две недели, прошло и два месяца. Не только не видать Вас лично обратно, но об Вас вообще ни слуху, ни духу, от Вас я не видел даже и одной писаной строчки… Что это значит? Неужели все Ваши слова были – на ветер? Я помню, как Вы возмущались «мистерией с деньгами». Я помню, как Вы сообщали мне, что Ваше терпение лопнуло, и что Вы написали по этому поводу «истерическое письмо»… Обещали нам приезд Зензинова, Лебедева, Росселя, хотел вернуться Слоним, хотел приехать Воронович, обещал быстро вернуться Малахов – Вы ведь тоже «через две недели максимум» должны были быть обратно. Улита запрягает! А между тем здесь опять в Питере начали было разыгрываться события, которые могли развернуться во второй Кронштадт. Верите ли? Я молил судьбу, чтобы этого не случилось, ибо такие события нас здесь застали бы такими же неподготовленными, без ресурсов и без людей, как и тогда, с одной лишь разницей: вместо И.М. Брушвита из Финляндии писал бы Вам истерические письма одинокий Ф.Е. Махин из Ревеля!»¹⁹⁵.

Конец июня 1921 года. «В России все, несомненно, зреет и зреет… Еще раз, еще раз и еще раз: передвигайте силы к самому российскому забору, пусть «Улита едет» хоть чуточку поскорее… Надо сейчас крикнуть: «Все – на транспорт! Все на постановку связи с Россией!» А соответственно этому и литературные силы сконцентрировать на издании вещей, предназначенных для России и отвечающих ее настоятельнейшим потребностям… «Все», конечно, не двинутся, и означает это «все» – «все работоспособные». Суть в том, чтобы сломить проклятую заграничную инертность и грибообразное прирастание к насиженному месту»¹⁹⁶.

Увы, Чернову так и не удалось переломить эту тенденцию – склонность большей части лидеров эсеровской эмиграции к постоянному местожительству в западноевропейских столицах, что с неизбежностью вело их к удалённости и оторванности от России. Относительный комфорт своего заграничного положения многие предпочли конкретной, тяжёлой, будничной партийной работе, сопряжённой, безусловно, с опасностями и риском для жизни, с лишениями и материальными трудностями. Виктор Михайлович верно уловил суть этой тенденции, которую обозначал как «прирастание» к Западу, к «насиженному месту». Наличие такого явления самокритично признавал и И.М. Брушвит в своём ответном письме Чернову: «Наткнулись на непреодолимые препятствия. У некоторых товарищей вдруг проснулись такие непреодолимые чувства семейной нежности, что они оказались сильнее всяких доводов разума… А также: при невыясненности нашего материального положения отрывать эмигрантскую задницу от теплонасиженного места и садиться ею на неприветливые скалы севера. Как бы то ни было, мы в этом отношении натолкнулись на препятствия настолько сильные, что собственные силы оказались чересчур слабыми…»¹⁹⁷.

Так под воздействием «прозы» жизни у многих начиналась психологическая, внутренняя эмиграция, ведущая к размыванию и забвению революционного сознания, воли и долга, что порождало ориентацию исключительно на «культурничество», «беспартийность» и «обывательщину», оборачивавшихся «размагничиванием», идейной опустошённостью, соглашательством, обычными дрязгами и склоками, отколами и расколами.

Субъективо-психологические факторы накладывались на действие других, не менее сильных и важных. Прежде всего, на политические амбиции, идейные и тактические разногласия, явное и подспудное соперничество. В одном из своих писем В.В. Сухомлин совершенно резонно замечал В.М. Чернову, что нельзя ставить знак равенства между «беспартийной» организацией и эсеровской партией, а поэтому ожидать от Внепартийного объединения неуклонного следования его советам и предложениям, ибо организация Керенского преследует свои собственные цели. Отсюда и вся эта история с «передвижкой людей», «фантасмагория с деньгами» и другие недоразумения¹⁹⁸.

Действительно, Керенский усматривал, и не без оснований, в призывах Чернова сосредоточить работу организации близ российской границы посягательство на его собственную роль и влияния в эмигрантской среде. Сам-то он не помышлял ни о каком «передвижении» в восточном направлении, а, стало быть, реализуйся черновский план, все ресурсы Внепартийного объединения могли бы перейти под контроль Чернова и ЦК. Но разве для этого создавалась им «беспартийная» организация?

В дни Кронштадтских событий В.М. Зензинов получил от него категорическое заявление: «Мы возражаем против отсылки людей в Ревель без предварительного уведомления нас… Вы, вероятно, забыли, что ЦК партии является для нашей организации учреждением внешним. В Ревеле только И.М. [Брушвит], А.Е. [Малахов] и засим, если поедешь, ты – являются уполномоченными нашими. Ни в какой степени мы не согласны превратить всю нашу организацию в нечто техническое при В.М. [Чернове]»¹⁹⁹. Недоволен был Керенский и тем, что денежные средства Зензинов переводил непосредственно Чернову. Когда в Ревель ушли 60 тыс. франков на имя жены Виктора Михайловича, он сделал Зензинову выговор за «слишком личное распределение денег»²⁰⁰. Именно по указанию парижской штаб-квартиры Керенского были отозваны уже перечисленные в Ревель две суммы денег – 50 тыс. франков и 25 тыс. долларов, что впоследствии объяснялось возникшими финансовыми затруднениями организации. А когда в середине мая 1921 года от Внепартийного объединения в Ревель поступило 150 тыс. германских марок, то они были адресованы на имя никому толком неизвестного руководителя одного из эстонских кооперативов Суетина. При этом Суетина совершенно не проинформировали о предназначении этих денег, указав лишь на то, что он не имеет права распоряжаться ими по собственному усмотрению. А в это время «Революционная Россия» и ревельская группа эсеров испытывали очередной финансовый кризис. Чернов негодовал. «Это есть полный вотум недоверия к нам. Если есть место такому недоверию, то, может быть, разумнее и честнее объявить о нежелании вместе работать?»²⁰¹, – раздражённо писал он в Прагу.

Как затем выяснилось, деньги были зарезервированы до приезда А.Е. Малахова. То есть пражский филиал теперь действовал строго по предписанию Керенского: все перечисляемые в Ревель суммы должны поступать только в распоряжение представителей Внепартийного объединения, а никак не Чернову. Всё это, конечно, не шло на пользу дела.

Были и другие обстоятельства. Поражение Кронштадта и бессилие заграничных эсеров что-либо предпринять, чтобы оказать реальную, в том числе и военную поддержку восставшим, внутренние противоречия в эсеровской эмиграции и отчаянное положение партии в России – всё это заметно пошатнуло позиции Внепартийного объединения в глазах его союзников и покровителей. В правительственных кругах некоторых стран, у которых с «беспартийной» организацией первое время существовали взаимные симпатии, всё больше и больше набирала силу тенденция к установлению нормальных торгово-экономических отношений с большевистской Россией и к признанию её de facto. В то же время в определённых западных кругах (прежде всего во Франции) возродился интерес к правым группировкам российской эмиграции, которые стали получать более заметную финансовую помощь. По этому поводу И.М. Брушвит в послании к В.М. Чернову сокрушался: «Все эти явления не могут не сказываться на наших друзьях, которые своей ориентацией на русскую демократию остаются совершенно изолированы. Нам давали понять, что им очень часто против тех доводов, которые они приводят в нашу пользу, приходится слышать, что эсеры изолированы и ни с кем не хотят сотрудничать, что диктатура эсеровская если не более, то, во всяком случае, не менее безнадёжна, чем диктатура большевистская»²⁰². В связи с этим, отмечал он, вопрос о финансировании дальнейшей работы Внепартийного объединения чрезвычайно обострился, поэтому приходится думать о режиме строгой экономии, а не о новых дорогостоящих мероприятиях.

Действительно, «беспартийная» организация с лета 1921 года стала испытывать серьёзные финансовые затруднения, которые осенью привели к фактическому свёртыванию её деятельности, хотя формальный роспуск организации состоялся в апреле 1922 года. Правда, у правоцентристского блока оставалась ещё Исполнительная комиссия частного Совещания бывших членов Учредительного собрания. С лета 1921 года страсти вокруг неё стали разгораться с новой силой.

Очередным толчком явилось письмо от 1 июня 1921 года 15 членов эсеровской фракции Совещания членов Учредительного собрания, к которым присоединились ещё 6 эсеров, в Центральное организационное бюро ПСР. Это письмо было составлено, по всей видимости, по совету В.М. Чернова, но, вопреки его рекомендациям, содержало довольно резкие и категорические оценки решения ЦК партии от 4 февраля и 5 апреля 1921 года. По существу оно являлось протестом против требования ЦК о полном прекращении контактов с кадетами и выходе эсеров из Исполнительной комиссии, а некоторые его места звучали почти как ультиматум. В нём прямо заявлялось: «Когда мы собрали Совещание членов У.С., мы, как члены партии, действовали «бона фидэ» и отнюдь не считая, что мы нарушаем какие-либо директивы партии. Наоборот, мы были твёрдо уверены, что выполняем нужное для партии и для российской демократии дело»²⁰³. И далее излагалось собственное видение тактической линии поведения эсеровской эмиграции: вести политическую антибольшевистскую работу не только в социалистическом, но и в общедемократическом направлении, что подразумевало сотрудничество с левыми кадетами. Как ни странно, но под письмом стояли подписи М.Л. Слонима и В.В. Сухомлина, которые до этого считали себя противниками Совещания и критиковали В.М. Чернова за участие, хотя и неофициальное, в его работе.

Реакция ЦОБ ПСР на это письмо последовала почти незамедлительно. В конце июня 1921 года В.М. Чернов получил сообщение Н.Н. Иванова, что Центральное организационное бюро «категорически настаивает на выходе всех членов партии из Исполнительной комиссии как составленной по принципу представительства партии, то есть принципу существенно коалиционному»²⁰⁴. При этом отмечалось, что аналогичное требование выдвигают практически все местные партийные организации. Это обстоятельство подтверждал и один из активных членов Внепартийного объединения Ф.Е. Махин, находившийся в это время в Ревеле. Он с глубокой озабоченностью доносил в Париж: «Отовсюду от партийных организаций несется вопль по поводу создания Исполнительной комиссии Учредительного собрания. Сыплются угрозы, мольбы о выходе из неё. Кажется, не остаётся ни одной более или менее крупной организации, которая не упрекала бы за создание этой Комиссии, которая не жаловалась бы на ухудшение положении партии, вызванное этой Комиссией вследствие создающегося недоверия масс к партийной работе»²⁰⁵. Так, в резолюции Московского комитета ПСР²⁰⁶, а также в специальном его обращении к заграничным эсерам²⁰⁷ указывалось, что в сложившихся условиях московская партийная организация не приемлет какой бы то ни было совместной политической работы с «цензовыми группами», так как всякий политический контакт с ними действует разлагающе не только на партийные организации, но и на здоровые слои рабочей массы, подрывая моральный престиж социалистической партии. А образование Исполнительной комиссии с участием кадетов оценивалось как удар по революционной работе партии, как явление вредное интересам революции и возрождению народной России. В обоих документах содержался призыв к заграничным эсерам неуклонно следовать решениям ЦК и ЦОБ ПСР и учитывать в своей деятельности не только условия заграничной работы, но и психологическое настроение трудовых масс России. Особо подчёркивалось, что контакты с кадетами большевистская печать широко использует в своей пропаганде – её страницы заполнились различного рода инсинуациями против эсеровской партии.

Непреклонная позиция партийного центра, основывавшаяся на настроении большинства эсеровских организаций в России, казалось, должна была бы возыметь действие. Однако правоцентристская часть эсеровской эмиграции продолжала свой курс на сотрудничество с левыми кадетами. Более того, как отмечал В.В. Сухомлин, Авксентьев вместе с Милюковым присутствовали на банкетах американских финансистов и уговаривали их «не торопиться с возобновлением торговли с Россией». Исполнительная комиссия при помощи «спецов» из посольства разрабатывала всевозможные политические вопросы, а милюковская газета «Последние новости» открыто заявляла, что это есть ничто иное, как «опыт» коалиции. О.С. Минор писал в редакцию «Воли России», что директивы ЦК не обязательны для эмигрантов и присылал статьи в защиту коалиции. И.М. Брушвит неоднократно делал публичные заявления, что московский ЦК имеет такое же право исключать эмигрантов из партии, как эмигранты – членов ЦК и московских товарищей²⁰⁸.

Подобные действия ЦБ ПСР квалифицировало как «саботаж» и призывало Зензинова, Минора и Керенского – наиболее влиятельных фигур правоцентристского лагеря – решительно «разорвать с проклятым январским прошлым во имя нового «февраля» будущего». В противном случае «нам придётся сделать логический вывод из решения ЦК, как бы это ни было тяжело для всех вас, – говорилось в письме ЦБ к В.М. Зензинову. – Партию при продолжающемся с вашей стороны таком отношении только это сможет спасти»²⁰⁹. То есть Центральное бюро в очередной раз предупреждало зарубежных эсеров, что действия, идущие вразрез с линией центрального партийного органа, могут обернуться их исключением из рядов эсеровской партии.

Состоявшийся в августе 1921 года X Совет партии уделил специальное внимание ситуации, создавшейся в среде заграничных эсеров. Дабы укрепить партийную дисциплину и покончить с идейно-политическими и организационными шатаниями и разбродами, он предписал всем членам партии, находившимся за границей, немедленно сорганизоваться в партийные группы, а на Заграничную делегацию возлагал руководство всей партийной зарубежной работой, тем самым в очередной раз подтвердил её статус официального представительного органа ПСР за границей. И резко осудив «парижское предприятие», потребовал от заграничных эсеров выйти из состава Исполнительной комиссии²¹⁰.

К решениям X Совета партии присоединили свой голос члены ЦК ПСР, находившиеся в то время в застенках Бутырской тюрьмы. В октябре месяце они выступили с обращением «К зарубежным товарищам!», в котором изложили своё видение главных задач и направлений партийной работы за рубежом. Акцент был сделан на необходимости развернуть партийно-политическую борьбу против диктатуры большевистской власти, добиваясь моральной и идейной поддержки международного рабочего класса и его организаций, установления между ними и партией социалистов-революционеров тесной идейной и организационной связи. Вследствие чего перед зарубежными представителями партии выдвигалась в качестве первоочередной задачи изоляция большевизма в международном рабочем движении и интернационализация борьбы с большевистской диктатурой.

Ставка же значительной части заграничных эсеров на поддержку со стороны западных правительств и связанных с ними влиятельных политических кругов объявлялась ошибочной, поскольку она, по мнению членов ЦК, наносила непоправимый урон авторитету партии как в России, так и в рядах международного рабочего движения, что серьёзно затрудняло борьбу с большевистской властью. А все попытки реанимировать за рубежом деятельность тех или иных государственных органов, образований и учреждений, созданных в ходе российской демократической революции, расценивались как подмена партийной работы фиктивным государственным представительством. В связи с этим Парижское совещание было охарактеризовано как беспочвенная затея группы лиц, никем не управомоченных, никого не представляющих, ни на кого не опирающихся. «Уже тот факт, что партия в этом вопросе со столь поразительным единодушием отвернулась от столь многих заслуженных своих вождей и не постеснялась дезавуировать их перед лицом социалистического европейского общественного мнения, – говорилось в обращении, – уже одно это должно было дать понять всем участникам этого злополучного совещания, насколько их предприятие в корне противоречит всей политике партии и бьёт по интересам русской революции… Сознание опасности, которая грозит срывом основной линии, с таким трудом вырабатываемой сейчас партией, – вот та единственная причина, которая заставляет всех членов партии социалистов-революционеров, работающих в России, и её руководящих органов с таким единодушием и настойчивостью требовать от зарубежных товарищей ликвидации всего парижского начинания»²¹¹. Вместо коалиции с кадетами, сулящей лишь мифические политические выгоды, так как кадетская партия в постреволюционной России – это ирреальная величина, члены ЦК настаивали на заключении соглашения с зарубежными социал-демократами (меньшевиками) с целью координации политической борьбы и установления единого демократически-социалистического фронта.

19 октября 1921 года на заседании ЦБ ПСР вновь был поднят вопрос о членах партии, входивших в Исполнительную комиссию парижского Совещания. Позиция центрального партийного органа осталась неизменной. Выработка же конкретного механизма реализации этого вопроса (определение окончательного срока, условий и форм прекращения деятельности эсеров в Исполнительной комиссии) возлагалась теперь на Заграничную делегацию, так как на этом заседании в официальном порядке был утверждён её новый состав в количестве четырёх человек: В.М. Чернова, В.В. Сухомлина, Н.С. Русанова и с определёнными условиями В.М. Зензинова – в случае его незамедлительного выхода из Исполнительной комиссии.

Таким образом, после довольно длительного периода переговоров и согласований завершился первый этап конституирования Заграничной делегации, которая специальным решением ЦБ ПСР провозглашалась руководящим органом по отношению ко всем партийным организациям и отдельным членам партии, находящимся за границей, а также высшим полномочным партийным органом, представляющим ПСР перед международным социалистическим движением и различными национальными, политическими и профессиональными организациями рабочего класса. На Заграничную организацию возлагалось руководство всеми партийными зарубежными изданиями и ей предоставлялось право в случае необходимости приостанавливать периодические партийные издания за границей впредь до окончательного разрешения этого вопроса Центральным бюро ПСР. Ближайшей задачей в деятельности ЗД определялось проведение в жизнь постановлений X партийного Совета об учёте и организации всех членов партии, пребывающих за границей, и переброска всех свободных партийных сил для работы в России²¹².

24 октября 1921 года последовало письмо ЦБ ПСР на имя Заграничной делегации уже как полномочного органа партии, в котором с предельной чёткостью была сформулирована мысль о необходимости «покончить с шатаниями заграничных товарищей» ценою каких угодно жертв и усилий. Имелось в виду, конечно же, прекращение деятельности эсеров в Исполнительной комиссии и принятие к ним самых строгих санкций, вплоть до исключения из партии, если они не подчинятся решениям ЦК и ЦБ ПСР. Здесь же указывалось, что Заграничная делегация должна, наконец, начать функционировать в качестве коллегиального органа и завершить партийное строительство в среде эсеровской эмиграции²¹³.

Итак, в течение 1921 года центральные партийные органы не менее восьми раз обращались к вопросу о положении дел в эсеровской эмиграции, что было связано в первую очередь с деятельностью несанкционированных ими политических объединений, образованных правыми и правоцентристскими силами. И если в отношении Внепартийного объединения их первоначально непримиримая позиция была несколько скорректирована под воздействием аргументов В.М. Чернова, то в вопросе об Исполнительной комиссии попытки Чернова выступить посредником в урегулировании конфликта не принесли заметных результатов. Ему ничего не оставалось, как полностью солидаризироваться с требованиями ЦБ и приложить все свои дипломатические способности, чтобы в наиболее безболезненной форме выполнить партийные решения.

Осенью 1921 года стало совершенно очевидно, что и Внепартийное объединение, и Исполнительная комиссия не намерены следовать директивам ЦК и ЦБ ПСР, они по-прежнему продолжали игнорировать их и упорствовали в отстаивании своих позиций. Так, на частном совещании парижских правых эсеров 10 ноября 1921 года вновь была подтверждена целесообразность деятельности Исполнительной комиссии и участия в её работе членов эсеровской фракции парижского Совещания. По всей видимости, на этом же совещании В.М. Зензинов получил санкцию на выход из Исполнительной комиссии, чтобы войти в состав Заграничной делегации и тем самым определённым образом представлять в ней интересы правых и правоцентристов.

На частном совещании членов Заграничной делегации, которое происходило 15-16 ноября 1921 года также в Париже и в котором приняли участие И.А. Рубанович, Н.С. Русанов и В.В. Сухомлин, Зензинов официально заявил о своём выходе из Исполнительной комиссии. По согласованию с В.М. Черновым, находившимся в это время в Эстонии, на совещании обсуждался вопрос о персональном составе ЗД, в результате чего было рекомендовано ЦБ ПСР утвердить в качестве её членов ещё двух человек – В.М. Зензинова и И.А. Рубановича. Здесь же было принято постановление о безусловном выполнении требований ЦК и ЦБ партии относительно Исполнительной комиссии. В.М. Зензинов поддержал это решение. Однако вскоре он выступил с предложениями, которые по своей сути были направлены на усиление позиций правых и правоцентристов и за которыми просматривалась излюбленная ими тактика «обволакивания».

Во-первых, в ЦБ ПСР им было направлено письмо, где предлагалось не настаивать на немедленном выполнении партийного решения о выходе эсеров из состава Исполнительной комиссии и дождаться того момента, когда Исполнительная комиссия, испытывающая недостаток финансовых средств, будет вынуждена самоликвидироваться. Тогда вопрос о членстве в ней эсеров отпадал бы сам собою. Членам же Заграничной делегации заявил, что в случае принятия в отношении эсеров, не покинувших Исполнительную комиссию, дисциплинарных мер, он готов разделить их участь – покинуть ряды ПСР. По существу это был ультиматум. Во-вторых, Зензинов стал настоятельно требовать ввести в состав Заграничной делегации А.Ф. Керенского, несмотря на его членство в Исполнительной комиссии. В третьих, штаб-квартиру ЗД он рекомендовал разместить в Париже, то есть там, где находились главные центры Внепартийного объединения и Исполнительной комиссии. В этом случае ядро ЗД состояло бы из А.Ф. Керенского, И.А. Рубановича и Н.С. Русанова, остальные же члены – В.М. Чернов, В.В. Сухомлин и сам Зензинов – пребывали бы в «рассеянии», что с неизбежностью обернулось бы снижением их роли, прежде всего Чернова, в деятельности Заграничной делегации.

Подобные предложения встретили полное неприятие со стороны В.М. Чернова. К этому времени его прежнее компромиссное отношение к Внепартийному объединению и Исполнительной комиссии существенным образом изменились. Теперь он считал, что с конституированием Заграничной делегации как полномочного представительного органа партии, дальнейшее их существование не имеет смысла, является излишним и лишь препятствует процессу консолидации зарубежных эсеров на партийной платформе. Так, «беспартийная» организация, по его мнению, целиком превратилась в «удобную среду для проведения кружковой и персональной, вообще сепаратной, политики» и «весь смысл этой организации определился как делание непартийной политики партийными руками»²¹⁴ и она «собирала средства, в сущности, именем партии, ибо всеми рассматривалась как «форма инобытия партии»²¹⁵. За время её существования было потрачено более 10 миллионов чешских крон, но большая часть этих огромных затрат, указывал Чернов, пошла на предприятия, менее всего касающихся непосредственно России и нужд партии²¹⁶. «Если бы «беспартийная» организация умерла, – писал он, – то никакого ущерба делу не произошло бы. Сепаратную политику имеет лишь центр «беспартийной» организации, проживающий в прекрасном далёко, в Париже. Что же касается тех щупальцев, которые протянуты организацией к границам России (в Финляндии, Эстонии, Латвии, Болгарии, Константинополе), то практические работники на местах – сплошь партийные люди и почти без исключения принадлежат к левому крылу. «Правизна» прямо пропорциональна отдалению от России и связана с оторванностью от почвы, с тенденцией к заграничному эмигрантскому самодавлению. Смерть «беспартийной» организации (а она близка по безденежью) будет лишь смертью сепаратной политики центра и безболезненным переходом к партии всего делового аппарата работы»²¹⁷. Не менее резкую оценку давал Чернов и деятельности Исполнительной комиссии. В итоге, он выражал надежду, что партии удастся покончить с пребыванием видных социалистов-революционеров «во всех этих гибридных и самозваных суррогатах «государственного представительства России» перед лицом западноевропейских правительств (то есть правительств стран Антанты), тем более что ничего красивого в жизни этих учреждений нет: всё ведь сводится к забеганию с заднего крыльца»²¹⁸.

Настало время, считал Чернов, решительно приступить к переводу всей заграничной работы эсеров «с беспартийных рельсов на партийные» и начать распутывать «заграничный клубок»²¹⁹.

Ещё в апреле 1921 года он выступил от имени заграничного представительства ЦК ПСР с обращением к зарубежным эсерам приступить к повсеместному созданию групп содействия ПСР, которые, сорганизовавшись в одно целое, «должны проводить максимум требуемой моментом активности, согласно директивам партии»²²⁰, а секретарям этих групп предписывалось немедленно снестись с заграничным представительством ЦК. Эта обязанность, говорилось в обращении, всеми членами партии, желающими остаться в её рядах, должна быть выполнена безотлагательно, ибо в ситуации острого кризиса большевистской власти как никогда необходима сплочённость эсеровских сил и наличие единой боеспособной организации²²¹. Нельзя сказать, что этот призыв не нашёл никакого отклика, но и особого энтузиазма он не вызвал. К осени 1921 года в среде эсеровской эмиграции существовали всего лишь три партийные группы: в Ревеле, Праге и Париже. Причём парижскую группу назвать партийной можно было лишь с большой долей условности, так как она отказалась включить в свой устав положение о подчинении директивам ЦК²²². Так что «категорический императив» Чернова, выдвинутый им в апреле 1921 года, – немедленно строить рядом с Внепартийным объединением партийные организации повсюду – по целому ряду причин остался не более чем лозунгом. По большому счёту партийное строительство за рубежом пребывало в стадии анабиоза. Подобное состояние, как считали сами партийцы, было во многом обусловлено идейным и организационным хаосом, охватившим эсеровскую эмигрантскую среду, и вызванным (среди прочих причин) отсутствием авторитетного, деятельного и энергичного официального партийного органа за рубежом²²³.

Теперь, когда такой орган приобретал реальные очертания, предложение В.М. Зензинова сделать Париж центром заграничной партийной жизни было расценено Черновым как абсолютно неприемлемое. Он продолжал настаивать на том, чтобы ядро Заграничной делегации находилось как можно ближе к границам России и постоянно поддерживало тесную связь с центральным партийным органом и российскими партийными организациями, и лишь отдельные члены ЗД, ведающие контактами с зарубежными социалистическими партиями, могли бы пребывать вдали от российских границ. При этом на ядро Заграничной делегации возлагалось бы руководство всей практической работой и ведение вопросами партийной дисциплины. «Я – принципиальный противник обратного плана, то есть перенесения коллегии, ядра Делегации куда-нибудь за тридевять земель, в Париж и т.п., – писал Виктор Михайлович в ЦБ ПСР. – Я боюсь заграничной оторванности, боюсь эмигрантщины, боюсь самодавления заграничного центра. Только самая близкая, интимная и непрерывная связь с русским центром сохранит и убережёт от этого. При отдалении делегации интересы транспорта, службы связи и т.п. нужды делового, работающего прямо на Россию аппарата с психологической неизбежностью отойдут на второй план перед чисто заграничными заданиями. При отдалении Делегации от России она не сумеет действительно руководить этой работой и даже сможет превратиться вся в тормоз, как то мы наблюдаем с центром нынешней «беспартийной» организации, против которого накопилось столько горечи у местных работников лимитрофных стран»²²⁴.

Не была им поддержана и кандидатура А.Ф. Керенского как одного из возможных членов Заграничной делегации, хотя идея ввести Керенского в состав ЗД высказывалась Москвой задолго до предложения В.М. Зензинова и одно время не вызывала у Чернова особых сомнений. Однако и в этот вопрос время и опыт внесли свои коррективы.

Ещё в июне 1921 года в ходе переписки В.М. Чернова и В.В. Сухомлина было признано, что Керенский в силу своих личностных качеств является далеко не лучшей кандидатурой для партийного представительного органа за границей. А в декабре того же года В.М. Чернов так обосновывал свою позицию: «Я большой сторонник того, чтобы А.Ф. [Керенский] был возвращён партии и втянут в самую гущу партийной работы. Но у него есть слабость к персональной политике и к якшанью с высокими сферами Антанты. И сам А.Ф. не в качестве члена Делегации и социалиста-революционера, а в качестве хотя бы члена Административного центра «беспартийной» организации или просто в качестве бывшего члена Временного правительства будет продолжать эту линию поведения – всё значение Делегации будет извращено»²²⁵. Чернов предупреждал: если Керенский всё же будет утверждён ЦБ ПСР в качестве члена ЗД, а её ядро будет находиться в Париже, то из такой комбинации, получится не «центральный коллектив», а перманентная «центродрака», ибо, с одной стороны, И.А. Рубанович и Н.С. Русанов, а с другой, – Керенский – трудносоединимы без промежуточных связующих звеньев, так как им свойственны определённая негибкость и резкость, взаимные брожения у них являлись делом «климатическим». К тому же, отмечал он, Русанов – слишком кабинетный человек, а Рубанович – слишком иностранец. В этой ситуации, полагал Чернов, деятельным в русских делах будет лишь Керенский, но его деятельность всегда будет носить чересчур индивидуальный отпечаток. Он также напоминал, что субсидии от возглавляемого Керенским Внепартийного объединения некоторое время получал, и то не аккуратно, лишь журнал «Революционная Россия», а Заграничная делегация никогда и никаких денежных средств от него не имела по вполне понятным причинам. Не забыл Чернов упомянуть и тот факт, что Керенский являлся членом не только Внепартийной организации, но и Исполнительной комиссии, выходить из которой он не собирался. «По моему мнению, члены Делегации не могут входить в какие-либо иные организации, а тем паче занимать в них ответственные места – разве лишь по специальному мандату делегации, – писал он в ЦБ ПСР. – Всякое иное положение создаст у нас гибельное раздвоение и надлом партийной дисциплины в самом центре. Связанность члена делегации дисциплиной другой, непартийной организацией, мне представляется абсолютно недопустимой»²²⁶. В другом письме вновь подчёркивалось: «Итак, никакого раздвоения личности, никакого двойного подданства, никаких политических шагов вне Делегации – вот, по-моему, основное условие. Если бы с А.Ф. можно было договориться на этот счёт, – я готов уговаривать всех остальных членов Делегации согласиться на его введение»²²⁷.

Безусловно, В.М. Чернов вполне сознавал, что предложения В.М. Зензинова вольно или невольно были направлены на усиление в эмигрантской среде влияния А.Ф. Керенского за счёт ослабления его, черновских позиций. И он отчаянно боролся. Сохранение и усиление своих позиций рассматривалось им не как удовлетворение собственных политических амбиций, а как поддержка и проведение левоцентристского курса партии, одним из авторов которого он являлся и в верности, целесообразности, эффективности которого не сомневался. Именно здесь следует искать мотивы его поведения, его готовность идти в определённых рамках на компромиссы, его известную политическую толерантность к инакомыслящим товарищам по партии, его надежды и стремления сплотить партийные ряды.

В отношении А.Ф. Керенского Центральное бюро ПСР сочло аргументы В.М. Чернова весьма убедительными и не стало настаивать на его введении в состав Заграничной делегации. Вместе с тем оно дало понять, что для Керенского двери в ЗД остаются открытыми при условии его выхода из Исполнительной комиссии парижского Совещания. В ответном письме В.М. Зензинову ЦБ ПСР подчёркивало: «С ликвидацией Исполнительной комиссии, с разрежением партийной заграничной атмосферы вопрос много облегчился бы. И если бы после переговоров с А.Ф. [Керенским] пленум Делегации нашёл, что его присутствие в составе Делегации желательно, эта кандидатура встретила бы с нашей стороны сочувствие»²²⁸. Нельзя не признать, что это был очень корректный, взвешенный ответ В.М. Зензинову и одновременно – очередной призыв к Керенскому о необходимости тесного сотрудничества с партийными органами. Пока же ЦБ ПСР согласилось с мнением частного совещания эсеров, состоявшегося в середине ноября 1921 года, что новый состав ЗД формируется только из членов ЦК ПСР, находившихся за границей. Как известно, А.Ф. Керенский в последний состав ЦК партии не входил. 5 января 1922 года ЦБ утвердило предложенные совещанием кандидатуры В.М. Зензинова, И.А. Рубановича, Н.С. Русанова, В.В. Сухомлина и В.М. Чернова в качестве членов ЗД²²⁹. Таким образом был окончательно сформирован персональный состав Заграничной делегации.

Что касалось другого вопроса – о местопребывании Заграничной делегации, то ЦБ ПСР сочло нужным предоставить возможность самим членам Делегации разрешить его на предстоявшем пленуме.

Первый пленум Заграничной делегации проходил в Праге. В его работе, продолжавшейся с 26 декабря 1921 года по 8 января 1922 года, приняли участие В.М. Чернов, В.М. Зензинов, И.А. Рубанович, Н.С. Русанов, В.В. Сухомлин и С.П. Постников с правом совещательного голоса как член редакции «Революционной России». Всего состоялось 9 заседаний, было заслушано и обсуждено около 40 вопросов, которые в совокупности сводились к четырём проблемам: взаимоотношение с зарубежными социалистическими партиями и международными рабочими организациями; отношение к различным российским демократическим и социалистическим группам, действовавшим за границей; отношение к некоторым международным и российским политическим процессам и внутрипартийная жизнь за границей²³⁰.

По первому блоку вопросов с докладами выступали И.А. Рубанович, Н.С. Русанов и В.В. Сухомлин. Речь шла прежде всего о положении дел в международном рабочем движении и о перспективах восстановления единого социалистического Интернационала, были также рассмотрены взаимоотношения с рабочими и социалистическими партиями Великобритании, Франции, Латвии, Польши и выработаны определённые практические меры к расширению связей с ними.

Вторая группа вопросов касалась установления более тесных и глубоких контактов с заграничными группами украинских и белорусских эсеров, с грузинской социал-демократической партией, с армянской партией Дашнакцутюн, демократически настроенными казаками. При этом особое внимание было обращено на необходимость налаживания прочных связей с Заграничной делегацией РСДРП с целью создания единого социалистического фронта. По докладу В.В. Сухомлина о левых эсерах, действовавших за границей, пленум решил подготовить для партийной и зарубежной прессы ряд критических статей и специальный меморандум к предстоявшему международному социалистическому конгрессу.

Третий блок вопросов включал обсуждение таких проблем, как дипломатическое признание советского правительства, российский государственный долг, предоставление России зарубежных кредитов для борьбы с голодом, отношение к Дальневосточной республике, организация помощи находившимся в советских тюрьмах социалистам.

Суть четвёртой группы вопросов состояла в окончательном конституировании Заграничной делегации как полномочного представительного органа партии за рубежом, в организации и упорядочении заграничной партийной жизни в соответствии с политическим курсом и задачами, разработанными высшими руководящими органами партии. Во-первых, были определены главные принципы формирования и функционирования заграничных партийных групп и групп содействия, которые должны были лечь в основу их устава. Ведущая роль при этом отводилась принципу централизма. Во-вторых, местопребыванием ядра Заграничной делегации (В.М. Чернов, В.В. Зензинов, который был избран секретарём ЗД, и В.В. Сухомлин) временно определялась Прага, а с налаживанием партийного издательства в Берлине планировалось переместить туда же и «деловое бюро» ЗД. И.А. Рубановичу, назначенному секретарём для международных сношений, и Н.С. Русанову предстояло действовать в Париже²³¹. В-третьих, обсуждались вопросы о постановке издательского дела в Берлине и приобретении или аренде ежедневной эмигрантской газеты «Голос России», а также о партийном архиве и партийной библиотеке имени П.Л. Лаврова и М.Р. Гоца, об источниках финансирования и бюджете ЗД. В-четвёртых, на двух заседаниях участники пленума рассматривали вопрос о Внепартийном объединении и Исполнительной комиссии. С докладом о состоянии дел в «беспартийной» организации выступал один из руководящих работников Административного центра Е.Ф. Роговский, заявивший о начале ликвидационного процесса организации. К этому времени практически свернули свою деятельность все филиалы Внепартийного объединения (кроме Константинопольского), было приостановлено финансирование таких изданий, как «Воля России» и «Современные записки», перешедшие в руки коллективов их редакций, а издание бюллетеня «Pour la Russie» и вовсе прекратилось.

Сложнее обстояло дело с Исполнительной комиссией. Её представитель И.И. Бунаков-Фондаминский отметил, что среди парижских эсеров, принимавших участие в образовании этого органа и продолжавших в нём работать, отсутствовало единое мнение о дальнейшей судьбе Исполнительной комиссии, но они готовы в ближайшее время обсудить продолжавшийся конфликт с ЦК и ЦБ по данному вопросу. Учитывая сложность и неоднозначность сложившейся здесь ситуации, пленум ограничился заслушиванием информации представителя Исполнительной комиссии, а окончательное решение самого вопроса постановил передать на усмотрение ЦБ ПСР.

Итак, сам факт проведения пленума и принятые им решения давали основания надеяться на консолидацию левоцентристских сил эсеровской эмиграции, расширение их международных связей, приобретение новых союзников из числа идейно близких им эмигрантских организаций и групп, укрепление партийного строительства и последовательное проведение партийного курса за рубежом.

Несомненно, это была одна из побед В.М. Чернова, который приложил максимум усилий, чтобы работа пленума протекала в деловой и товарищеской атмосфере. Он присутствовал на всех заседаниях пленума, активно участвовал в обсуждении всех рассматриваемых вопросов и 9 раз выступал с докладами и специальными сообщениями.

В Праге прошли и два последующих заседания Заграничной делегации – 14 и 23 февраля 1922 года, они были посвящены в основном организационным и техническим вопросам²³². Однако вскоре Делегация перебралась в Берлин. С марта 1922 года её штаб-квартирой в течение следующих без малого двух лет стала столица Германии.

Примечания

¹ Чернов В.М. Вызов и развязка // Государственный архив Российской Федерации (далее – ГА РФ). Ф. Р-5847. Оп. 1. Д. 2. Л. 4.

² Там же. Л. 9.

³ См.: Протоколы заседаний и постановления Центрального Комитета партии социалистов-революционеров (6 декабря 1917 г. – 11 мая 1920 г.) // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. В 3-х тт. / Т. 3. Ч. 2. – М., 2000. С. 577, 578, 595.

⁴ См.: Письмо В.В. Сухомлина в ЦК ПСР от 20 ноября 1920 г. // Hoover Institution Archives. Nicolaevsky (Boris I.) Collection (далее – HIA NC). Box 9. Folder 3.

⁵ См.: Протоколы заседаний и постановления Центрального Комитета партии социалистов-революционеров (6 декабря 1917 г. – 11 мая 1920 г.) // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 567.

⁶ Там же. С. 571.

⁷ Н.С. Русанов в это время проживал в Берне.

⁸ Письмо В.В. Сухомлина в ЦК ПСР от 20 ноября 1920 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

⁹ См.: Письмо В.В. Сухомлина в ЦК ПСР от 4 мая 1919 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. / Собрал и снабдил примечаниями и очерком истории партии в пореволюционный период Marc Jansen. – Амстердам, 1989. С. 594.

¹⁰ Протоколы заседаний и постановления Центрального Комитета партии социалистов-революционеров (6 декабря 1917 г. – 11 мая 1920 г.) // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 620.

¹¹ Там же. С. 621.

¹² См.: Там же. С. 620.

¹³ Письмо В.В. Сухомлина в ЦБ ПСР от 17 ноября 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folder 9.

¹⁴ Цит. по: Янсен М. П.С.-Р и Интернационал, 1918 – 1925 гг. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 590.

¹⁵ Письмо А.Ф. Керенского в ЦК ПСР от 17-18 сентября 1920 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 661.

¹⁶ См.: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.): Подготовка. Проведение. Итоги. Сборник документов / Сост. С.А. Красильников, К.Н. Морозов, И.В. Чубыкин. – М., 2002. С. 747.

¹⁷ Письмо Н.Д. Авксентьева к социалистам-революционерам Юга России // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 415.

¹⁸ Там же. С. 415 – 416.

¹⁹ Письмо В.В. Сухомлина в ЦК ПСР от 4 мая 1919 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 651.

²⁰ Письмо А.Ф. Керенского в ЦК ПСР от 17-18 сентября 1920 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 659.

²¹ Письмо ЦК ПСР «Всем организациям партии социалистов-революционеров» от 30 октября 1919 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 495 – 496.

²² См.: Протоколы заседаний и постановления Центрального Комитета партии социалистов-революционеров (6 декабря 1917 г. – 11 мая 1920 г.) // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2.С.590, 592, 593.

²³ Письмо ЦК ПСР «Всем организациям партии социалистов-революционеров» от 30 октября 1919 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2.. С. 496.

²⁴ См: Устав Заграничной делегации Партии социалистов-революционеров // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 1. Д. 111. Л. 1.

²⁵ Еженедельник выходил с 29 октября 1919 года по 31 июля 1920 года в Париже, затем был преобразован в информационный бюллетень под тем же названием. Главной его целью было информировать Европу о действительном положении дел в России и в противовес большевизму и силам реставрации развернуть перед европейским общественным мнением демократическую программу «третьей» силы. Учредителями выступила группа эсеров в составе В.М. Зензинова, А.Ф. Керенского, В.И. Лебедева, Ф.Е. Махина, О.С. Минора, Е.Ф. Роговского, Л.В. Росселя, М.Л. Слонима, Е.А. Сталинского и М.М. Тер-Погосьяна. Первоначально в редакцию еженедельника входили В.М. Зензинов, В.И. Лебедев, О.С. Минор и Е.А. Сталинский. О мотивах своего вхождения в состав редакции В.В. Сухомлин информировал В.М. Чернова: «Я первое время стоял в стороне и стал сотрудничать лишь после свидания с Раковым, Гендельманом и Лихачем, с их одобрения, для того, чтобы попытаться «изнутри воздействовать». После того, как исчезла последняя интервенционистская операция, я стал к ним ближе. Газета эта сыграла все же довольно большую роль, так как помещала обширную информацию… Я все время чувствовал себя неважно в парижской среде и лишь наличность правой группы, считавшей P.l.R вредным органом, заставило меня мириться с моим положением «сотрудника» у известных Вам редакторов. Я расходился с ними, между прочим, по национальному вопросу, свою точку зрения на него я излагал Ракову и товарищам, а также в письме к Вам из Лондона. Н.С. (Русанов – А.Н.) не находил для себя возможным сотрудничать в P.l.R.» – См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 16 октября 1920 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 81. Л. 1 – 1 об.

²⁶ В этот период В.В. Сухомлин так характеризовал А.Ф. Керенского: «К моему удивлению А.Ф. оказался наиболее политически чутким и даже с революционным темпераментом… В нем чувствуется сильный темперамент, но его пафосом является главным образом патриотизм в хорошем смысле этого слова, но все же заставляющий его относиться скептически ко всякого рода международным «усилиям». Я думаю, что с ним легче всего договориться, так как у него есть определенный фундамент, он – политическая индивидуальность. Наконец, он раньше всех других и резче выступил за границей против интервенции и генералов, он даже, как это ни странно может показаться, больше интересуется рабочим и социалистическим движением в Европе, чем другие наши товарищи. Но с ним именно надо договориться, так как просто «объединиться» на уже существующей партийной платформе, мне кажется, было бы трудно, хотя он все время очень близко к позициям 9-го Совета» – См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 16 октября 1920 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 81. Л. 1 об., 2 об. – 3.

²⁷ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 735.

²⁸ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Гусев К.В. В.М. Чернов. Штрихи к политическому портрету. – М., 1999. С. 159.

²⁹ Там же.

³⁰ Письмо А.Ф. Керенского в ЦК ПСР от 17-18 сентября 1920 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 660 – 661.

³¹ Там же. С. 661.

³² Там же.

³³ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 735.

³⁴ Подробнее об этой организации см.: Административный центр «Внепартийного объединения» // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. ДД. 1 – 206; Кукушкина И.А. Путь социалистов-революционеров в эмиграцию // Русский исход. – СПб., 2004. С. 87 – 97; Работа эсеров за границей: По материалам Парижского архива эсеров. – М., 1922; Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.): Подготовка. Проведение. Итоги. Сборник документов. С. 713 – 718.

³⁵ Вишняк М.В. Годы эмиграции. 1919 – 1969. Париж – Нью-Йорк. (Воспоминания). – Stanford, 1970. С. 78 – 79.

³⁶ Там же. С. 79.

³⁷ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 736.

³⁸ Там же.

³⁹  Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.): Подготовка. Проведение. Итоги. Сборник документов. С. 750.

⁴⁰ См.: Декларация и организационный план инициативной группы // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 1. Л. 1-7.

⁴¹ Письмо А.Ф. Керенского в ЦК ПСР от 17-18 сентября 1920 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 662.

⁴² Декларация и организационный план Инициативной группы // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 1. Л. 1.

⁴³ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, без даты // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 3.

⁴⁴ Там же. Л. 4.

⁴⁵ Полный список всех выявленных и предполагаемых черновских публикаций см. в кн.: В.М. Чернов: Человек и политик. Материалы к биографии / Сост., автор биографического очерка, библиографических указателей и комментариев А.П. Новиков. – Саратов, 2004. С. 262 – 308.

⁴⁶ Где В.М. Чернов и интервью с ним // Народное дело. 1920. 19 сентября. С.1 – 2.

⁴⁷ См.: Чернов В.М. Революция или контрреволюция. (К третьей годовщине октябрьского переворота) // Народное дело. 1920. 7 ноября. С. 2 – 3.

⁴⁸ Там же. С. 3.

⁴⁹ Где В.М. Чернов и интервью с ним // Народное дело. 1920. 19 сентября. С. 2.

⁵⁰ См.: Чернов В.М. Мой ответ // Народное дело. 1920. 16 декабря. С. 2 – 3.

⁵¹ Чернов В.М. Революционная Россия. Передовица // Революционная Россия. 1920. № 1. С. 1.

⁵² Там же. С. 2.

⁵³ Исаков С.Г. Русские в Эстонии (1918 – 1940). Историко-культурные очерки. – Тарту, 1996. С. 372.

⁵⁴ См.: Резолюции X Совета ПСР // Революционная Россия. 1921. № 11. С. 7; Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 785.

⁵⁵ Выписка из протокола заседания ЦБ ПСР от 27 октября 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 7.

⁵⁶ Чернов В. Фазы социализма // Революционная Россия. 1921. № 1. С. 9 – 10.

⁵⁷ Там же. С. 12.

⁵⁸ Там же. С. 13.

⁵⁹ Там же. С. 14.

⁶⁰ Там же. С. 11.

⁶¹ Чернов В. Восстановление Интернационала // Революционная Россия. 1921. № 2. С. 10. Следует заметить, что политике Коммунистического Интернационала, по мнению Чернова, весьма опасной для единства рабочего и международного социалистического движения, он уделял самое пристальное внимание. В 1921 году на страницах «Революционной России» им было опубликовано по этой проблеме три специальных статьи: «Учителя и ученики. (О персидском коммунизме)», «Развал коммунистической партии в Германии» и «Кризис Коминтерна».

⁶² Там же. С. 16.

⁶³ Там же.

⁶⁴ Данная статья по своему существу представляет доклад В.М. Чернова сентябрьской конференции ПСР 1920 года.

⁶⁵ Чернов В. На второй день после ликвидации большевизма // Революционная Россия. 1921. № 4. С. 9, 10.

⁶⁶ В.Р. Эволюция или беспринципность? // Революционная Россия. 1921. № 9. С. 2, 3.

⁶⁷ Там же. С. 2.

⁶⁸ Чернов В. Судьбою взвешенный спор // Революционная Россия. 1921. № 11. С. 12.

⁶⁹ См.: Корсов В. Чудесное самозачатие (Савинков и Врангель) // Революционная Россия. 1920. № 1. С. 7 – 8.

⁷⁰ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т.3. Ч.2. С. 739 – 740.

⁷¹ Чернов В. Стихия революции и политические трезвенники // Революционная Россия. 1921. № 12 – 13. С. 8.

⁷² Там же. С. 10.

⁷³ Письмо В.М. Чернова к В.М. Зензинову от 22 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп.1. Д. 130. Л. 50.

⁷⁴ Там же.

⁷⁵ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 29 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

⁷⁶ См.: Письмо Ф.Е. Махина членам Административного центра Внепартийного объединения от 2 июля 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 55.

⁷⁷ Письмо Н.П. Епифанова к В.М. Чернову от 24 февраля 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. Л. 5 – 5 об.

⁷⁸ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, апрель 1921 г. // ГА РФ Ф. Р-5893. Оп.1. Д. 130. Л. 19.

⁷⁹ См.: Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 29 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

⁸⁰ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, июль 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 55 – 55 об.

⁸¹ Письмо В.М. Чернова к членам Административного объединения, август 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. Л. 56 – 57.

⁸² Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 29 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

⁸³ Письмо ЦБ ПСР к Заграничной делегации ПСР от 1 февраля 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

⁸⁴ Письмо М.Л. Слонима в Административный центр Внепартийного объединения от 29 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп.1. Д. 121. Л. 19.

⁸⁵ Письмо А.Е. Малахова к В.М. Зензинову от 15 апреля 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп.1. Д. 99. Л. 6 об.

⁸⁶ См.: Записка «О пересылке литературы из Эстонии в пределы РСФСР» // HIA NC. Box 9. Folder 3.

⁸⁷ См.: Письмо В.М. Чернова к В.М. Зензинову от 6 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 37.

⁸⁸ Письмо В.М. Чернова к В.М. Зензинову от 22 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 50.

⁸⁹ Чернов В. Очередной вопрос // Народное дело. 1921. 16 февраля. С. 3.

⁹⁰ Чернов В. Пробуют откупиться // Народное дело. 1921. 18 февраля. С. 3.

⁹¹ Там же.

⁹² См.: Сергеев В. Не загадочная загадка // Воля России. 1922. № 2. С. 13.

⁹³ Чернов В. Новая веха большевистской эволюции // Воля России. 1922. № 2. С. 4.

⁹⁴ Там же.

⁹⁵ Чернов В. Параллели и контрасты // Воля России. 1922. № 1. С.11.

⁹⁶ Чернов В. Старая и новая буржуазия // Воля России. 1922. № 13. С. 7.

⁹⁷ Чернов В. «Отцы» и «дети» // Воля Россия. 1922. № 5. С. 8 – 9.

⁹⁸ Чернов В. О сущности русской революции // Воля России. 1922. № 7. С. 9.

⁹⁹ Чернов В. Дни траура // Воля России. 1921. 8 января.

¹⁰⁰ См.: Отчет редактора журнала «За Народ!» Вл. Лебедева от 24 сентября 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп.1. Д. 157. Л. 1 – 2.

¹⁰¹ См.: Письмо ЦБ ПСР к Заграничной делегации ПСР от 1 февраля 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folders 3.

¹⁰² См.: Исаков С.Г. Русские в Эстонии (1918 – 1940). Историко-культурные очерки. С. 371, 372.

¹⁰³ В июне 1921 года В.В. Сухомлин писал В.М. Чернову: «Ваша книжка переводится на чешский и скоро будет готова. Я её продал за 4 тысячи крон, но 1000 идёт переводчику. Вы ничего не ответили, и я заключил сделку на свой страх». – См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 10 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп.2. Д. 81. Л. 41 об.

¹⁰⁴ Книга была издана тиражом в 5000 экз. В.М. Чернов получил от издательства 210 долларов в качестве гонорара, что составляло 10 процентов от номинальной стоимости тиража. – См.: Письмо З.И. Гржебина к В.М. Чернову от 28 сентября 1923 г. // ГАРФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 27. Л. 1-2.

¹⁰⁵ См.: Проспект книги И.С. Пыдер-Сырмус «Как и почему я перестала быть большевичкой» // HIA NC. Box 27. Folder 5.

¹⁰⁶ Письмо В.М. Чернова к М.В. Вишняку и В.В. Рудневу от 1920 г. // HIA NC. Box. 10. Folder 11.

¹⁰⁷ Там же.

¹⁰⁸ Письмо В.М. Чернова к А.Ф. Керенскому от 25 сентября 1920 г. // HIA NC. Box 27. Folder 5.

¹⁰⁹ Письмо А.Ф. Керенского к В.М. Чернову от 20 октября 1920 г. // HIA NC. Box 10. Folder 11.

¹¹⁰ Подробнее о Совещании см.: Исполнительная комиссия частного совещания бывших членов Всероссийского Учредительного собрания // ГА РФ. Ф. Р-5804. Оп. 1. Д. 1 – 451; Оп. 2. Д. 1 – 197; Вишняк М.В. Годы эмиграции. 1919 – 1969. С. 54 – 76; Кошкидько В.Г., Чубыкин И.В. Парижское совещание членов Учредительного собрания 1921 года (по материалам Пражской коллекции ГА РФ) // Зарубежная Россия. 1917 – 1939 гг. – СПб., 2000. С. 16 – 20; Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.): Подготовка. Проведение. Итоги. Сборник документов. – М., 2002. С. 738 – 742; Дневник П.Н. Милюкова. 1918 – 1921. – М., 2004. С. 535 – 650.

¹¹¹ Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии. В 6-ти т. / Т. 4. Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. Май 1920 г. – июнь 1921 г. – М., 1996. С. 32 – 57, 483 – 484.

¹¹² См.: Авксентьев Н.Д. Сложение сил // Современные записки. 1920. № 2. С. 299 – 300.

¹¹³ См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 17 декабря 1920 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп.2 .Д. 81. Л. 5 об. – 6.

¹¹⁴ Авксентьев Н., Керенский А., Минор О. Обращение к членам Всероссийского Учредительного собрания // Воля России. 1920. 15 декабря.

¹¹⁵ Там же.

¹¹⁶ См.: Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии. В 6-ти т. / Т. 4. Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. Май 1920 г. – июнь 1921 г. С. 487 – 488.

¹¹⁷ К обращению членов Учредительного собрания // Воля России. 1920. 15 декабря.

¹¹⁸ Вишняк М.В. Годы эмиграции. С. 57.

¹¹⁹ Там же. С. 54.

¹²⁰ Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 17 декабря 1920 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 81. Л. 5 – 5 об.

¹²¹ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 741.

¹²² Из первого послания Ю.О. Мартова ЦК РСДРП, перехваченного ВЧК. 1921 г. // Меньшевики в большевистской России.1918 – 1924 / Меньшевики в 1921 – 1922 гг. – М., 2002. С. 76, 78.

¹²³ Там же. С. 77.

¹²⁴ Чернов В. Квалифицированный лжец // Революционная Россия. 1921. № 9. С. 5.

¹²⁵ См.: Там же. С. 4.

¹²⁶ См.: Письмо Инициативной группы по созыву Совещания членов Всероссийского Учредительного собрания к В.М. Чернову от 19 декабря 1920 г. // HIA NC. Box 9. F. 10.

¹²⁷ Письмо Ю.О. Мартова П.Б. Аксельроду от 30 января 1921 г. // Меньшевики в большевистской России.1918 – 1924 / Меньшевики в 1921 – 1922 гг. С. 89.

¹²⁸ Из первого послания Ю.О. Мартова ЦК РСДРП, перехваченного ВЧК. 1921 г. // Там же. С. 77.

¹²⁹ Письмо Ю.О. Мартова П.Б. Аксельроду от 30 января 1921 г. // Там же. С. 89.

¹³⁰ Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 17 декабря 1920 г // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. д. 81. Л. 6 – 6 об.

¹³¹ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Гусев К.В. В.М. Чернов. Штрихи к политическому портрету. С.163.

¹³² Там же. С. 154 – 156.

¹³³ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 736.

¹³⁴ Цит. по: Вишняк М.В. Годы эмиграции. С. 57.

¹³⁵ Исполнительная комиссия в первый год своего существования развернула довольно активную деятельность. Она занималась рассмотрением вопросов международно-политического характера, защитой прав российских граждан за границей, организацией мероприятий в области информационно-агитационной и издательской деятельности, сношениями с общественными организациями и группами, вопросами внутреннего распорядка своей работы и текущими делами. Всего за 1921 год состоялось 93 заседания, на которых чаще всего обсуждались вопросы международно-политического характера. Уже в декабре 1921 года Исполнительная комиссия стала испытывать серьезные финансовые затруднения, которые в конечном счёте привели к окончательному прекращению её работы осенью 1922 года. – См.: Материалы для отчёта о деятельности Исполнительной комиссии Совещания членов Всероссийского Учредительного собрания за 1921 год // HIA NC. Box 211. Folders 5 – 6.

¹³⁶ Чернов В.М. Рукопись по поводу раскола в эсеровской эмиграции, конец 1920-х гг. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Из архива П.С.-Р. С. 733.

¹³⁷ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 737.

¹³⁸ См.: Записки неизвестного лица о работе Совещания бывших членов Учредительного собрания // ГА РФ. Ф. Р-5910. Оп. 1. Д. 59. Л. 11 об.

¹³⁹ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 738.

¹⁴⁰  Там же. С. 737.

¹⁴¹ Цит. по: Вишняк В.М. Годы эмиграции. С. 63.

¹⁴² Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 4 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 6 – 6 об.

¹⁴³ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 737.

¹⁴⁴ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 4 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 7 об.

¹⁴⁵ Так, в апреле 1921 года Слоним сообщал в ЦК и ЦОБ ПСР, что «Совещание учредиловцев далеко не прошло так гладко в нашей группе, как вы думаете. Существовала оппозиция… Позиция Виктора Михайловича не позволила нам, однако, особенно резко выступать по этому поводу». А Сухомлин в мае 1921 года в письме к И.А. Рубановичу замечал: «Я считаю, что В.М.[Чернов] совершил ошибку, поехав в Париж, и поехав, не выступил резко и решительно против устройства этого Совещания». – См.: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.): Подготовка. Проведение. Итоги. Сборник документов. С. 741.

¹⁴⁶ Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 741.

¹⁴⁷ Там же. С. 740.

¹⁴⁸ Письмо ЦК ПСР к Заграничной партийной делегации от 28 января 1921 г. // HIA NC. Box 10. Folder 13.

¹⁴⁹ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 4 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 6 об.

¹⁵⁰ См.: Письмо В.М. Чернова в ЦК ПСР о положении дел в эсеровской эмиграции, апрель 1921 г. // Гусев К.В. В.М. Чернов. Штрихи к политическому портрету. С. 153 – 164.

¹⁵¹ Там же. С. 159 – 160.

¹⁵² Там же. С. 158.

¹⁵³ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 4 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 8 об.

¹⁵⁴ Письмо В.М. Чернова к В.В. Сухомлину от 22 июня 1921 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 682, 683.

¹⁵⁵ Письмо ЦБ ПСР к В.М. Зензинову от 6 января 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

¹⁵⁶ Письмо Всесибирского комитета и других сибирских организаций ПСР к Заграничной делегации ПСР // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 668 – 669.

¹⁵⁷ См.: Выписка из протокола заседания Всеукраинского комитета ПСР от 10 февраля 1921 г. // Там же. С. 664.

¹⁵⁸ Письмо И.А. Плеханова к В.М. Чернову, 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 18.

¹⁵⁹ Письмо И.И. Шрейдера к В.М. Чернову от 3 февраля 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 10.

¹⁶⁰ Письмо Ю.О. Мартова к П.Б. Аксельроду от 20 января 1921 г. // Меньшевики в большевистской России.1918 – 1924 / Меньшевики в 1921 – 1922 гг. С. 80.

¹⁶¹ См.: Заявление-протест Заграничной делегации РСДРП по поводу резолюции Парижского совещания членов Учредительного собрания // Социалистический вестник. № 1. 1921. С. 9.

¹⁶² См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 21 июля 1921 г. // HIA NC. Box 10. Folder 21.

¹⁶³ Письмо И.И. Шрейдера к В.М. Чернову от 3 февраля 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 10.

¹⁶⁴ См.: Письмо Ю.О. Мартова к П.Б. Аксельроду от 30 января 1921 г. // Меньшевики в большевистской России.1918 – 1924 / Меньшевики в 1921 – 1922 гг. С. 89.

¹⁶⁵ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 4 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 9.

¹⁶⁶ См.: Письмо М.Л. Слонима к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 31 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 121. Л. 10.

¹⁶⁷ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 4 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 9 об.

¹⁶⁸ См.: Неизбежное // Воля Россия. 1921. 3 марта.

¹⁶⁹ См.: Суомела Ю. Зарубежная Россия. Идейно-политические взгляды эмиграции на страницах русской европейской прессы в 1918 – 1940 гг. – СПб., 2004. С. 127.

¹⁷⁰ См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 7 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 81.Л. 15 – 15 об.

¹⁷¹ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра «Внепартийного объединения» от 4 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 9 об.

¹⁷² Очередное измышление // Революционная Россия. 1921. № 8. С. 3.

¹⁷³ Там же. С. 3 – 4.

¹⁷⁴ Там же. С. 4.

¹⁷⁵ См.: Кронштадт 1921: Документы о событиях в Кронштадте весной 1921 г. – М., 1997. С. 240, 305.

¹⁷⁶ См.: Гусев В.К. В.М. Чернов. Штрихи к политическому портрету. С. 164 – 166.

¹⁷⁷ Чернов В. Уроки Кронштадта // Революционная Россия. 1921. № 5. С. 2.

¹⁷⁸ Письмо Ю.О. Мартова к П.Б. Аксельроду от 24 марта 1921 г. // Меньшевики в большевистской России. 1918 – 1924 / Меньшевики в 1921 – 1922 гг. С. 171.

¹⁷⁹ Из письма Ю.О. Мартова к С.Д. Щупаку от 30 марта 1921 г. // Там же. С. 174.

¹⁸⁰ Исследованием этого вопроса специально занимались историки П. Аврих и И. Гецлер. – См.: Avrich P. Kronstadt 1921. – Princeton, 1972; Getzler I. Kronstadt Rising. – Cambridge, 1987.

¹⁸¹ См.: Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, апрель 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5959. Оп. 2. Д. 102. Л. 11.

¹⁸² Оленин Б. (Чернов В.М.) Мартовские дни // Революционная Россия. 1921. № 4. С. 1 – 2.

¹⁸³ Там же. С. 2.

¹⁸⁴ См.: Письмо В.М. Чернова членам Административного центра Внепартийного объединения от 7 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 16 – 16 об., 58; Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, апрель, 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5959. Оп. 2. Д. 102. Л. 9 – 10.

¹⁸⁵ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, сентябрь 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 3 об.

¹⁸⁶ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, апрель 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л.19 об.

¹⁸⁷ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, апрель 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5959. Оп. 2. Д. 102. Л. 11.

¹⁸⁸ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, апрель 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893.. Оп. 1. Д. 130. Л. 19 об.

¹⁸⁹ См.: Протокол вечернего заседания Административного центра от 3 апреля 1921 г. // Работа эсеров за границей. С. 50.

¹⁹⁰ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, апрель 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. оп. 1. Д. 130. Л. 18 – 19 об.

¹⁹¹ Письмо В.М. Чернова к членам Административного центра Внепартийного объединения, май 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 28.

¹⁹² Письмо В.М. Чернова к В.М. Зензинову от 6 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 37 – 37 об.

¹⁹³ Письмо В.М. Чернова к В.В. Сухомлину, июнь 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р- 5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 42.

¹⁹⁴ Письмо В.М. Чернова к М.Л. Слониму от 6 июня 1921 года // ГА РФ. Оп. 1. Д. 130. Л. 35 – 36.

¹⁹⁵ Письмо В.М. Чернова к В.И. Брушвиту от 6 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л.44 – 44 об., 47.

¹⁹⁶ Письмо В.В. Чернова к В.М. Зензинову от 22 июня 1921 года // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 51.

¹⁹⁷ Письмо И.М. Брушвита к В.М. Чернову от 9 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 49.

¹⁹⁸ См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 10 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 81. Л. 38 об.

¹⁹⁹ Письмо А.Ф. Керенского к В.М. Зензинову от 15 марта 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 129. Л. 4.

²⁰⁰ Письмо В.М. Зензинова к Е.Ф. Роговскому от 13 марта 1921 г. // Работа эсеров за границей. С. 68.

²⁰¹ Письмо В.М. Чернова к И.М. Брушвиту от 6 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 45 об.

²⁰² Письмо В.И. Брушвита к В.М. Чернову от 9 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп.1. Д. 130. л. 49.

²⁰³ Письмо 21 эсера, членов Учредительного собрания, к Центральному бюро ПСР, июнь 1921 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива П.С.-Р. С. 673.

²⁰⁴ Письмо В.М. Чернова к О.С. Минору от 2 июля 1921 г. // HIA NC. Box. 9. Folder 10.

²⁰⁵ Письмо Ф.Е. Махина к Административному центру Внепартийного объединения от 2 июля 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 99. Л. 25.

²⁰⁶ См.: Резолюция Московского комитета ПСР «По вопросу о действиях группы, находившихся за границей членов партии» от 8 июня 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²⁰⁷ См.: Обращение Московского комитета ПСР к Заграничной группе ПСР от 8 июня 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²⁰⁸ См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 10 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 81. Л. 35-36.

²⁰⁹ Письмо ЦБ ПСР к В.М. Зензинову от 26 июля 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. Д. 120. Л. 66.

²¹⁰ См.: Резолюции X Совета ПСР // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С. 784; Письмо ЦБ ПСР к Заграничной делегации ПСР от 14 сентября 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²¹¹ Обращение Центрального Комитета партии социалистов-революционеров «К зарубежным товарищам!» от 17 октября 1921 г. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. С.790.

²¹² См.: Выписка из протокола заседания ЦБ ПСР от 19 октября 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 9.

²¹³ См.: Письмо Центрального бюро ПСР к Заграничной делегации ПСР от 24 октября 1921 г. // Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. С. 685-688.

²¹⁴ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 22 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²¹⁵ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 29 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²¹⁶ См.: Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 22 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²¹⁷ Там же.

²¹⁸ Там же.

²¹⁹ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 29 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²²⁰ Обращение Заграничного представительства ЦК ПСР «Ко всем членам ПСР, находящимся за границей» // Воля России. 1921. 12 апреля. В.М. Зензинов, как один из редакторов газеты, при опубликовании текста обращения внёс в него (без согласования с В.М. Черновым) собственные правки: вместо фразы «согласно директивам ЦК» было напечатано «согласно директивам партии», а содержавшееся в тексте требование к членам групп содействия в обязательном порядке регистрироваться у секретаря было и вовсе снято. При этом весьма показательна аргументация Зензинова. С его точки зрения, черновские формулировки могли бы породить неразрешимые споры, ибо ЦК признан не всеми зарубежными эсерами.

²²¹ Там же.

²²² См.: Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 21 июля 1921 г. // HIA NC. Box 10. Folder 21.

²²³ См. Письмо В.В. Сухомлина к В.М. Чернову от 10 июня 1921 г. // ГА РФ. Ф. Р-5847. Оп. 2. Д. 81. Л. 35 об.-39.

²²⁴ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 22 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²²⁵ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 29 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²²⁶ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 22 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²²⁷ Письмо В.М. Чернова в ЦБ ПСР от 29 декабря 1921 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²²⁸ Письмо ЦБ ПСР к В.М. Зензинову от 6 января 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²²⁹ См.: Там же.

²³⁰ См.: Выпись из протоколов заседаний Заграничной делегации ПСР 26 декабря 1921 г. – 8 января 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folder 9; Революционная Россия. 1922. № 16 –18. С. 49-51.

²³¹ См.: Письмо С.П. Постникова в ЦБ ПСР от 20 января 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folder 3.

²³² См.: Протоколы заседаний ЗД ПСР от 14 и 23 февраля 1922 г. // HIA NC. Box 9. Folder 8.

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года