К.Н.Морозов

Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922 - 1926):
этика и тактика противоборства

VI.7. Поведение, тактика и победа голодающих в "развезенной" групповой голодовке (9 октября - 1 ноября 1925 г.).

7.4. А.Р.Гоц (Ульяновск)

В случае с А.Р.Гоцем возникла парадоксальная ситуация: Политбюро на своем заседании еще 9 сентября 1925 г. постановило приговорить Тимофеева и Гоца к двум годам тюрьмы, а чекисты не решались проштамповать такое решение, очевидно, опасаясь обострения и без того сложной ситуации.

Только лишь 16 октября Особое Совещание при Коллегии ОГПУ постановила заключить А.Р.Гоца, содержащегося в Ульяновском ДПЗ, в "места лишения свободы, подведомственные ОГПУ, сроком на 2 года"²³³. Но еще 10 октября 1925 г. начальник Ульяновского ГО ОГПУ Шийрон телеграфировал начальнику СО ОГПУ Дерибасу: "Ввиду долгого нерассмотрения дела Гоц намерен объявить голодовку двенадцатого октября"²³⁴. Уже через два дня Шийрон отправил Дерибасу письмо под грифом "Лично. Совершенно секретно", в котором имя Гоца было зашифровано как "Голова" (очевидно, для пущей секретности и избежания утечки информации): "В дополнение телеграмм от 10 сего октября за № 81/ш и сего числа за № 82/ш сообщаю, что "Голова" сегодня в 10 часов утра объявил голодовку, выставив причину, что над ним, мол, издеваются: обещали дело рассмотреть немедленно по возвращении из отпуска тов. Менжинского, но сегодня уже 12-е число, а дело все не рассмотрено. Мои уговоры и указания на бесполезность голодовки до рассмотрения дела остались без результатов.

На последнем свидании "Головы" с женой у них был разговор о голодовке, причем на вопрос жены, что в случае если он объявит голодовку, как долго она будет продолжаться "Голова" ответил, что 6 суток.

Во исполнение Вашего предписания от 16 сентября с.г. за № 18525 мною после объявления голодовки у "Головы" был произведен обыск и отобраны все продукты, а также в целях непроникновения в город сведений о голодовке я сего числа лишаю "Голову" свидания и буду задерживать всю переписку, касающуюся голодовки.

"Голову" ежедневно будет осматривать Завгубздравотделом (врач) - член РКП(б) и о ходе голодовки и состоянии "Головы" буду каждый день Вам телеграфировать.

Приложение: заявление "Головы" на имя Председателя ОГПУ от сего числа".

В своем заявлении, объясняющем причины голодовки А.Р.Гоц писал: "10 июля я, после 1 1/2 месячного пребывания на свободе, был снова арестован по распоряжению ОГПУ. При допросе мне было заявлено, что мне инкриминируются два факта: письмо к Эд-ду Фимену и возможный побег.

В свое время я дал подробные объяснения, как по тому, так и по другому вопросу. Сейчас могу лишь вкратце повторить - по первому пункту. Письмо открытое было мною отправлено 9 месяцев тому назад (8 февраля) еще в бытность мою в Бутырской тюрьме. Что оно не было отправлено мною с воли, об этом, конечно ГПУ прекрасно осведомлено, ибо из Бутырской тюрьмы я был срочно препровожден в г. Ульяновск, а здесь находился под таким тщательным наблюдением, что каждый мой шаг был известен местному ОГПУ. Запоздалое появление в печать моего открытого к Фимену по сравнению с моментом отправки объясняю себе только случайностью, обусловленной несовершенством нелегальной почты.

Что касается второго пункта, то могу заявить, что это совершеннейший вздор. Граж. Зам. Пред. ОГПУ Ягода заявил моей жене, что в его распоряжении имеется какое-то письмо, в котором значится, что Гоц собирается убежать через четыре месяца. Подобную вещь мог написать либо заведомый идиот, за действия которого, конечно, никто ответственности нести не может, либо явный провокатор, за действия которого ответственность нести должен, разумеется, не я.

Поэтому я считаю, что вопрос о побеге в данном случае притянут за волосы и ко мне никакого отношения не имеет.

Что же касается до письма, то я готов признать, что в данном случае имело место нарушение тюремных инструкций. В старое, царское время подобное нарушение каралось 10-дневным карцером. Просидев уже 3 месяца в тюрьме, я полагаю, что с лихвой оплатил по этому счету. За бытностью мою на свободе я вел абсолютно уединенный образ жизни, вращаясь только в кругу своей семьи. Переписку поддерживал только с родными и близкими друзьями, причем носила она совершенно частный характер. Таким образом, никаких фактических оснований для моего нового ареста у ОГПУ не было и быть не могло. Поэтому я не могу рассматривать поведение ОГПУ по отношению ко мне иначе как издевательство над моей личностью, с моей стороны ничем не вызванное, как желанием, использовав уже мое освобождение 20 мая пред лицом социалистического общественного мнения широких рабочих кругов Запада, фактически превратить мое заключение в бессрочное. Ибо отсидев сейчас опять некоторое положенное мне время, где же у меня может быть уверенность, что через месяц после освобождения я не буду вновь брошен в тюрьму. Я уже не говорю о том, что мой последний арест, вырвав меня из семьи, которая годами ждала возможности пожить со мной на свободе, является жестокой игрой на людских нервах.

Немедленно же после ареста мной был подан в Президиум ОГПУ протест с указанием на неосновательность моего нового задержания с просьбой пересмотреть дело. В ответ на это я получил ряд разновременных указаний на то, что дело мое должно задержаться с рассмотрением по ряду причин, а главное из-за отсутствия Председателя ОГПУ. Отнюдь не желая придавать своей голодовке демонстративный характер, я терпеливо в продолжении трех месяцев ждал благосклонного разрешения. Все сроки прошли и не получая ответа, я считаю себя вынужденным объявить голодовку, настаивая на своем освобождении с правом жительства на старом месте.

Голодовку я начал с 12 октября сего года с 10 ч. утра. А. Гоц. 12/Х-25 г."²³⁵.

14 и 15 октября 1925 г. начальник Ульяновского ГО ОГПУ Шийрон послал в Москву две абсолютно одинаковые телеграммы: "Гоц голодовку продолжает, состояние здоровья хорошее"²³⁶. Вскоре Шийрон запрашивал Москву: "Гоц голодовку продолжает, состояние здоровья удовлетворительное. Прошу сообщить, когда будет рассмотрено дело и можно ли это сообщить Гоцу, целью заставить его отказаться от голодовки" (Там же. Л. 85). Ответ не заставил себя ждать: "Дело Гоца ставится рассмотрение Особого Совещания пятницу 23 октября. Постарайтесь сорвать голодовку" (Там же. Л. 97).

16, 17, 18 и 20 октября 1925 г. Шийрон исправно извещал Москву о продолжении голодовки, не утруждая себя, впрочем, изложением подробностей или разнообразием формулировок (лишь характеристика состояния Гоца в них варьировалась от "хорошего" до "удовлетворительного"): "Гоц голодовку продолжает, состояние здоровья удовлетворительное" или "Гоц голодовку продолжает, состояние здоровья хорошее"²³⁷. На последнее сообщение он в тот же день получил ответ от Дерибаса: "Разрешите Гоцу свидания с его детьми тчк 20 октября 1925 г."²³⁸.

21 октября Сара Гоц отправила из Ульяновска письмо Ф.Э.Дзержинскому, где писала: "Феликс Эдмундович, обращаясь к Вам, делаю последнюю попытку спасти мужа. Вы знаете, что он был арестован после полутора месяцев жизни в ссылке. Арест явился такой неожиданностью для нас, что мы долго были убеждены, что все дело в каком-то недоразумении. Муж мой и я категорически утверждаем, что за время пребывания его на свободе не было никаких поводов для его нового ареста. Жил он только в кругу и интересами своей семьи, не заводя ни с кем знакомства, вел переписку только с родными и самыми близкими друзьями. Уверяю Вас, что не только никаких попыток, но даже разговоров и мыслей о побеге не было. Мы так верили в серьезность и продолжительность нашей жизни в Ульяновске, что я ликвидировав в Москве решительно все, перебралась с детьми туда, определила их в школу, сама поступила на службу. Если бы у мужа было хотя отдаленное намерение оставить нас, он никогда не потревожил бы нас с насиженного места. Поверьте мне в этом, Феликс Эдмундович. 2 месяца тому назад я приезжала в Москву к Вам, но мне удалось повидать только Ягоду. Со всей страстностью и искренностью какой я только могла, я пыталась его убедить в неосновательность всех взводимых на мужа обвинений и подозрений. Но убедить можно только тогда, когда хотят разобраться в правде, а не настоять на своем: Гоц должен быть в тюрьме.

Вся надежда на Вас. Вы можете и поверить и беспристрастно разобраться. Муж, заявляя о возможности голодовки, очень не хотел прибегать к ней и в течение 3-х месяцев ждал, что "недоразумение" выяснится. Он знал, что эта голодовка будет последней в его жизни. 12 октября, после того, как он убедился в бесплодности ожидания, он объявил голодовку и теперь на карту поставлена его жизнь. Муж решил или добиться выполнения условия ссылки и жизни в Ульяновске или умереть (подчеркнуто красными чернилами сотрудниками ОГПУ - К.М.). Так больше жить нельзя. Можно нести наказание за что-нибудь, а ни за что, без всяких причин или по воображаемым и кажущимся - невозможно.

Товарищи мужа, заключенные в Бутырках, узнав об аресте и голодовке Тимофеева и мужа тоже объявили голодовку сочувствия. Они голодают 13, муж 10 дней (подчеркнуто красными чернилами - К.М.). Наши хлопоты по этому поводу наталкиваются на полное равнодушие, а может - это ставка на жизнь. И каждый лишний день может принести какую-нибудь жертву.

Я нахожусь в большом волнении и тревоге за жизнь мужа. Из Ульяновска так долго идут вести и трудно учесть наступление критического момента особенно ввиду имеющегося у всех миокардита. Кроме тревоги за мужа у меня много тревоги за детей, которые остались совершенно одни и чрезвычайно тяжело переживают арест и голодовку отца. И я прошу Вас, Феликс Эдмундович, рассмотреть внимательно это дело, поверить в искренность моих слов и неосновательность всех подозрений. Прекратите эту никому не нужную и ничем не вызванную жестокость, верните мужа в семью и тем прекратите голодовку в Бутырках.

Поверьте, я никогда не стала бы просить Вас об этом, если бы муж действительно начал политическую работу и помышлял о бегстве"²³⁹.

На этом письме был проставлен входящий номер и сделана пометка "23/Х Секр. Т. Дзержинского Ф.Э.". И рядом другая пометка "Получ. 24.Х.25 (подпись не установлена - К.М.)".

Сара Гоц не знала, что именно Дзержинский настаивал перед Политбюро на аресте ее мужа, и что ему вряд ли была близка та аксиома, которую она ему высказывала "Можно нести наказание за что-нибудь, а ни за что, без всяких причин или по воображаемым и кажущимся - невозможно". Ей трудно было понять, что политическая целесообразность и спокойствие его ведомства было Дзержинскому куда важнее, чем сохранение здравого смысла и вообще какого-либо смысла. Восклицание Сары Гоц "Так больше жить нельзя", Дзержинский также вряд ли разделял, ибо именно так все политзаключенные и инакомыслящие и должны были жить в советской России. И если ее мужу и его товарищам удалось отстоять свое "право так не жить", то совсем не благодаря письму Сары Гоц и заступничеству Дзержинского, а своей жесткой борьбе за это право.

21 и 22 октября Шийрон вновь сообщал Дерибасу: "Гоц голодовку продолжает, состояние здоровья удовлетворительное"²⁴⁰. С 23 октября он стал несколько многословнее: "Гоц голодовку продолжает. Состояние здоровья удовлетворительное, искусственном питании по заключении врача еще не нуждается"²⁴¹. В телеграмме от 24 октября 1925 г. говорилось: "Гоц голодовку продолжает. Состояние здоровья без перемен. Гоц голодовку согласен снять при условии освобождения под домашним арестом"²⁴². 25 октября Шийрон сообщал Дерибасу о подаче своим подопечным телеграммы на имя Калинина: "Гоц сегодня подал мне для отправки телеграмму следующего содержания: "Пред. ОГПУ Дзержинскому копия Председателю ЦИК'а Калинину. Сегодня консилиум врачей заявил, что со вторника придется применить ко мне искусственное питание ввиду угрожающего состояния здоровья прошу срочного распоряжения Вашего не применять этой меры ходатайствую срочном пересмотре дела Гоц". Содержание телеграммы сообщаю Ваше усмотрение. По заключению врачей в состоянии здоровья Гоца сравнении вчерашним днем резких перемен не произошло и искусственном питании он еще не нуждается"²⁴³. На следующий день в 16.38 Шийрон сообщал Дерибасу о том, что никаких изменений в деле Гоца не произошло и просил разрешения приехать в Москву²⁴⁴:

В этот же день Дерибас ответил запиской по прямому проводу, причем правка, внесенная им в этот документ, была весьма характерной и показывала его готовность поскорее найти компромисс и закончить голодовку Гоца. В первом варианте было: [...]Переведите на домашний арест при условии снятия немедленно тчк исполнение сообщите тчк"²⁴⁵. А во втором - "Переведите немедленно на домашний арест при условии снятия тчк исполнение сообщите"²⁴⁶. И уже ночью Шийрон докладывал: "Гоц голодовку снял 11 вечером, переведу согласно его желания домашний арест завтра утром"²⁴⁷.

Таким образом, Гоц вместо шести проголодал 14 суток. Вообще любопытно, как чекисты (что Шийрон, что его московские коллегии), склонны были принижать волевые качества Гоца и как охотно поверили его словам жене о 6 днях голодовки (которые, вероятно, были сказаны, чтобы успокоить ее).

Добившись перевода из тюремных стен под домашний арест, Гоц, конечно же, одержал серьезную моральную победу (впрочем, не только моральную), но вопрос о том, вернется ли он в ближайшее время в тюрьму, оказался подвешенным и зависел теперь от того, захочет ли Политбюро и руководство ОГПУ нового противостояния с ним и его товарищами и от того давления, которое оказывалось на партийное и чекистское руководство социалистами Запада и по советским дипломатическим каналам.

Примечания

²³³ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 61. Л. 108.

²³⁴ Там же. Л. 52.

²³⁵ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 61. Л. 56-57 об.

²³⁶ Там же. Т. 61. Л. 71, 78.

²³⁷ Там же. Л. 99, 103, 104, 118.

²³⁸ Там же. Л. 121.

²³⁹ Там же. Л. 123-124 об.

²⁴⁰ Там же. Л. 132, 138.

²⁴¹ Там же. Л. 148.

²⁴² Там же. Л. 151.

²⁴³ Там же. Л. 162.

²⁴⁴ Там же. Л. 181.

²⁴⁵ Там же. Л. 159.

²⁴⁶ Там же. Л. 160.

²⁴⁷ Там же. Л. 182.

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года