главная / о сайте / юбилеи / анонсы / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью / форум

К.Н.Морозов

Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922 - 1926):
этика и тактика противоборства

VI.3. Голодовки зимой-весной 1923 г. и смягчение режима

Уверенность властей, что им удалось "переломить с.-р.", вскоре исчезла. Е.М.Тимофеев и Н.Н.Иванов подали заявления председателю Коллегии ГПУ Уншлихту и в Президиум ВЦИК, где потребовали приведения своих смертных приговоров в исполнение. 24 января 1923 г Е.Тимофеев писал: "Председателю коллегии ГПУ гр. Уншлихту. Поскольку я нахожусь в распоряжении Вами возглавляемого учреждения, я считаю необходимым поставить Вас в известность, что сегодня мною подано в Президиум В.Ц.И.К. заявление следующего содержания:

"В Президиум В.Ц.И.К.

В силу полной невозможности существования в условиях, в которых я нахожусь вот уже почти полгода, я вынужден обратиться с ходатайством о приведении в исполнение в части, касающейся меня (подчеркнуто Тимофеевым - К.М.), приговора Верховного Трибунала от 7 августа 1922 г., - приговора, Президиумом В.Ц.И.К. утвержденного. В поддержание указанного ходатайства я считаю нужным начать с утра 25-го сего января голодовку". член Ц.К. П.С.Р. Е.Тимофеев ".

Похоже звучало и заявление Уншлихту Н.Н.Иванова, датированное этим же днем: "Так как мы числимся за возглавляемым Вами учреждением, то считаю необходимым довести до Вашего сведения нижеследующее:

Мной подается сегодня в Президиум ВЦИК'а заявление с требованием либо создать для нас режим, допускающий человеческое существование, либо привести приговор в исполнение. Впредь до выполнения сего моего требования мною объявляется с утра 25-го янв[аря] 1923 года голодовка".

В своём письме от 24 января 1923 г. в Президиум ВЦИК Н.Н.Иванов подробно изложил свои требования: "Приговором Верховного Трибунала мы были присуждены к высшей мере наказания. Президиум ВЦИК'а своей резолюцией превратил этот приговор для нас в бессрочное содержание в качестве заложников.

Раз так, то мы вправе были требовать создания таких условий заключения, в которых было бы возможно в течение долгого периода предстоящего нам заключения сохранить как физическое, так и духовное здоровье. Если за последнее время режим полуголодного существования и лишения нас всех, даже самых необходимых предметов (что практиковалось в первые месяцы заключения) сменился новыми условиями (в частности, в области питания), то в главном сохранились все те черты его, которые делают его совершенно непереносным на более или менее длинный срок. Полная изоляция от товарищей, лишение права чтения газет, невозможность наладить серьезные научные занятия, вместе с совершенно недостаточной прогулкой, отвратительным воздухом в камерах, превращенных буквально в каменные мешки, вот что превращает наше заключение в издевательство и сущую каторгу, перенести которую у меня не хватает более сил. Все это уже давно толкало меня на применение единственного метода арестантской борьбы - голодовки. Инцидент, ускоривший ее начало, является только иллюстрацией невозможности для меня оставаться на прежних условиях: Режим Внутр[енней] Тюрьмы требует от нас полной тишины, запрещает не только пение, свист, но даже разговор полным голосом. Все это делается под предлогом "уберечь режим тюрьмы от разложения". Так как подчиняться таким требованиям я не в силах, то выход остается один.

Посему я заявляю: либо создадите условия возможного человеческого существования для нас либо, если условия этой тюрьмы (в которой делали опыт четыре раза - содержать нас и каждый раз сами же приходили к выводу о невозможности длительного содержания в ней) не допускают осуществления сих требований, а в распоряжении Сов[етской] Власти нет иных тюрем, где она могла бы нас содержать, приведите свой приговор в исполнение в отношении меня. Не видя другого исхода поддержать это жизненное требование, я начинаю с утра 25 янв[аря] 1923 года голодовку".

Уншлихт немедленно известил об инциденте Сталина: "Прилагая заявления осужденных членов ЦКПСР ТИМОФЕЕВА и Н.ИВАНОВА ГПУ сообщает: за последний месяц осужденные по делу ЦК ПСР начали проявлять большую нервозность, заявляя, что в условиях Внутренней тюрьмы они не могут отбывать дальнейшее наказание.

21/1 протест выразился не в заявлении, а уже в коллективном свисте, громком разговоре, в чтении вслух.

На предложение не нарушать инструкций Внутренней тюрьмы, ТИМОФЕЕВЫМ и ИВАНОВЫМ поданы настоящие заявления, с добавлением, что в дальнейшем они за себя не отвечают.

В виду того, что все осужденные имеют личные часовые свидания (2 раза в месяц), путем перестукивания и др. способами могут договариваться, можно предполагать, что голодовка будет поддержана и остальными 19 человеками.

ГПУ, сообщая о вышеизложенном, просит распоряжений ЦК РКП.

При этом: осужденные "цекисты" ПСР добиваются перевода в др. тюрьму с целью иметь бoльшую возможность руководить работой на воле, о чем в ГПУ имеются доказательства"57. Приложив к своему письму, адресованному Сталину, заявления Тимофеева и Иванова и молчаливо предлагая Сталину выбор между возможностью получить грандиозную голодовку эсеров и скандал на весь мир и возможностью ослабления режима, Уншлихт явно подталкивал Сталина к первому варианту.

Неизвестно, на каких условиях Тимофеев и Иванов прекратили свою голодовку (как видно из письма родственников осужденных Калинину, она закончилась до 5 февраля 1923 г.), но 7 февраля 1923 г. полпред РСФСР в Германии Н.Н.Крестинский сообщал И.В.Сталину и К.Б.Радеку о том, что вокруг "судьбы Тимофеева начинается новая кампания"58.

5 февраля 1923 г. родные заключенных эсеров обратились с письмом к председателю ВЦИК М.И.Калинину. Констатировав, что со времени их первого обращения к Калинину в начале ноября 1922 г. в режим были внесены некоторые изменения, "как, например, разрешение два раза в месяц свиданий и передач, но в общем и целом этот режим и в физическом, и в моральном отношении остался прежним", далее они заявляли: "И этот режим дает себя знать самым решительным образом; отдельные заключенные уже заболели: Злобин лежит в больнице ГПУ, у Веденяпина общий отек и кровохарканье, Раков страдает отеками и расширением вен, больны Тимофеев, Горьков, Берг и другие, а все заключенные изнурены и истощаются так быстро, что ухудшение в их состоянии здоровья заметно от одного свидания до другого. Заключенные: 1) лишены света, окна по-прежнему замазаны, щиты не сняты; 2) отсутствие воздуха: прогулки ограничены получасом на маленьком дворике, где негде даже присесть отдохнуть; 3) заключенным, сидящим по двое, запрещаются разговоры между собой; 4) в тюрьме практикуются обыски, при которых вооруженные сотрудники ГПУ входят среди ночи в камеры, с окриком "встать" поднимают заключенных и без дальнейших предупреждений приступают к действиям, из которых только и становится ясною цель их посещения - обыск; не менее тяжело действуют на заключенных непрерывное заглядывание часовых в глазок ночью с зажиганием огня и их окрики с запрещением разговаривать или читать что-либо вслух друг другу, при этом разговоры заключенных между собой в камере и чтение вслух рассматриваются, как нарушение дисциплины ГПЦ и сопровождаются угрозами наказания; в результате подобного режима создаются конфликты, влекущие за собою тяжелые осложнения, объявление голодовок (так, голодали Е.М.Тимофеев и Н.Н.Иванов) и даже более, было требование со стороны последних приведения приговора в исполнение; 5) отсутствие необходимых книг для систематических занятий и полное отсутствие физического труда; 6) отсутствие действительной медицинской помощи. Таковы только некоторые из тех специальных условий, которые созданы ГПУ для наших родных и действие которых уже достаточно сказалось. Если со стороны властей не преследуется цель физического уничтожения заключенных, наших родных, то условия необходимо изменить на нормальные тюремные. Принимая во внимание, что коренное изменение условий заключения, как показал 6-ти месячный опыт, в стенах внутренней тюрьмы ГПУ невозможно, мы настаиваем на переводе наших родных в какую-либо другую из Московских тюрем, в коей они могли бы быть поставлены в нормальные тюремные условия"59.

На этом письме М.И.Калинин написал обращенную к Ф.Э.Дзержинскому резолюцию-размышление: "Я думаю, можно бы внести какие-либо улучшения в положение арестованных", и передал его представителю ГПУ при председателе ВЦИК Скрамэ. Отправленное последним Ф.Э.Дзержинскому, оно без комментариев было им переадресовано Г.Ягоде, а последним, также без комментариев, - Самсонову60. Последний же написал 11 марта 1923 г. служебную записку Уншлихту, где заявлял: "Полагаю, что обращение жен осужденных цекистов ПСР следует оставить без рассмотрения, т.к. мы и без них ослабили режим до самых крайних пределов". Любопытно, что Уншлихт не стал с ним спорить или соглашаться, а напомнил о невыполнении ранее решенных мер к смягчению режима: "Когда будет часть эсеров переведена в Бутырки? Когда будут вставлены спец. стекла и сняты щиты? Давно дано распоряжение и указана срочность"61.

Всё это происходило на фоне очередной антибольшевистской кампании, развернутой эсерами-эмигрантам. Поводом к ней послужило сообщение рижского корреспондента эсеровской газеты "Дни", 23 февраля 1923 г. сообщившего со ссылкой на источник в Москве о следующем заявлении Н.В.Крыленко во время встречи с представителями коллегии правозаступников: "Я вполне понимаю болезненное и нервное состояние Ратнер, Гоца и Тимофеева, вызванное продолжительным тюремным заключением и бывшим процессом; насколько мне известно, советское правительство было бы не прочь отпустить Ратнер, Гоца и Тимофеева на один год за границу, если вместо уехавших добровольно явятся в Россию члены Центрального Комитета партии эс-эров, находящиеся сейчас заграницей"62.

Вслед за этим публичные заявления о своей готовности выступить в роли таких "заместителей" в ближайшие два дня сделали В.М.Зензинов, С.П.Постников, Н.Русанов, В.М.Чернов, Г.Шрейдер, А.Ф.Керенский. А вскоре Заграничная делегация ПСР публично обратилась к трём интернациналам с просьбой о посредничестве в этом вопросе: "Если переданные телеграфом слова Крыленко верны, они не вносят в характеристику правосознания Кремля ничего нового: те, кто готов торговать людьми и воскрешать посреди мирного времени первобытные институты коллективной ответственности, взаимной уголовной круговой поруки и заложничества, не могут упасть еще ниже, требуя за временное освобождение захваченных заложников - их заместителей. Мы ни на один момент не считаем возможным своими действиями как бы санкционировать эту чудовищную варваризацию правовых понятий и приемов политической борьбы. И тем не менее, в высших интересах человечности, перед лицом беспримерно тяжелого положения товарищей, которые по свидетельству самого Крыленко не раз приводились на грань самоубийства, мы, члены З.Д. партии с.-р., за себя и за своих организованных товарищей по партии за границей заявляем, что в любой момент готовы представить возглавленный нами список заместителей за всех двадцать двух осужденных московского процесса.

Мы готовы быть за них заложниками в полном и точном смысле этого слова. Мы явимся и сядем за них в тюрьму. Это не будет означать признания нами права за руководителями кремлевской власти лишать нас свободы и судить нас. Мы заранее категорически отказываемся давать им какие-либо объяснения или показания. В этом отношении мы в точном смысле этого слова явимся "залоговой вещью", обеспечивающей их лишь в том, что выпущенные ими из своих когтей полузамученные жертвы не ускользнут от них навсегда. Ныне сидящие наши товарищи взамен нас будут пользоваться всею той свободою действий, какой доселе пользовались мы. Мы просим Вас убедить наших заключенных не противиться этому обмену, поняв естественное желание товарищей на воле принять на свои плечи хоть часть их тяжкой ноши, преодолев чувство естественного отвращения перед придуманной властью сделкой и поставив выше своего морального самочувствия исполнение обращеннаго к ним призыва партии. Мы прекрасно понимаем, что это для них будет более тяжелой моральной жертвою, чем та, на которую идут согласные стать их заместителями в тюрьме, но мы просим, мы требуем от них принесения этой жертвы.

Мы просим три существующие ныне в Европе интернациональных объединения рабочих социалистических сил (Венское, Амстердамское и Лондонское) взять на себя все переговоры с кремлевскою властью, необходимые для осуществления хотя бы временного освобождения заключенных по московскому процессу, если оно возможно тою ценою, о которой говорил главный прокурор кремлевской власти Крыленко[...]"63. Партийное руководство потребовало от Н.В.Крыленко письменных объяснений. 10 марта 1923 г. он отвечал Политбюро: "На Ваш запрос, относительно помещенного в № 99 газеты "Дни" воззвания заграничной делегации ПСР сообщаю: заявление эс-эров представляет собой сплошной вымысел. Нигде никогда, а тем более на собрании "коллегии правозаступников" (я еще не такой идиот) мною никаких заявлений по поводу заключенных эс-эров не делалось. Источник этого заявления мне не известен"64.

Попробуем разобраться, откуда взялась эта "инициатива Крыленко". Очевидно, что ни Политбюро, ни ГПУ к ней отношения не имеют. Остаются три варианта. 1-й вариант - "московский источник" эсеровского корреспондента выдал слух за чистую правду (и поныне весьма распространенная ситуация в журналистике). 2-й вариант - Н.В.Крыленко все же сделал подобное заявление, но, увидев, чем оно ему грозит обернуться, отрекся от него. 3-й вариант - всё это было инспирировано эсеровской эмиграцией для развертывания очередной антибольшевистской кампании и саморекламы собственной храбрости. Представляется, что самыми реальными являются 2-й и 1-й варианты. Следует иметь в виду фон всего происходящего. А им было: объявление 22-ти осужденных заложниками, ведение Радеком (во исполнение решения Политбюро) переговоров об обмене немецкого коммуниста М.Гельфера на Е.М.Тимофеева, а самое главное - большевистское руководство к этому времени неоднократно и наглядно демонстрировало свою способность к лихим экспериментам в области права и морали, (исповедуя приоритетность над ними "политической целесообразности"). На этом фоне, легко объяснимо и появление подобных слухов, а также легко объяснима и логика заявления Крыленко, лишь развивавшего логику всей позиции Политбюро в этом вопросе, но отнюдь не выходившего за её пределы. Но на этом фоне заявления виднейших лидеров были для них отнюдь не безопасны. Даже если они придумали заявление Крыленко - зная непредсказуемость советского руководства, эсеры не могли быть уверены, что их предложение отвергнут. Действительно, появлялся определенный искус пренебречь приличиями, когда репутация уже и так подмочена, но "пощупать" на крепость нервы виднейших деятелей ПСР, что сулило в случае их отказа держать своё слово серьёзные политические дивиденды. В то же время, вероятность того, что власти согласятся принять "заместителей" была, а отказаться от поездки во Внутреннюю тюрьму Зензинову, Чернову, Керенскому, Русанову, Постникову и Шрейдеру означало бы для них политическую смерть. Но тогда цена их игры становилась вполне весомой: или политическая смерть или вполне реальная (только растянутая во времени), так как уж Чернова или Керенского назад бы не выпустили - их имена к этому времени были уже символами. Представляется, что это не было инсценировкой самих эсеров, которых их мучила совесть. Из перехваченных чекистами в 1920-1921 гг. писем российского ЦК ПСР к заграничным товарищам видно, что они многократно требовали от всех членов ЦК немедленного возвращения в Россию, так как за рубеж их посылали лишь в командировку, а согласно принятым решениям, ЦК обязан был находиться в стране. В частности, от Чернова члены ЦК несколько раз требовали вернуться назад. Но с полным правом это распространялось на всех избранных в члены ЦК ПСР на четвертом съезде ПСР в конце 1917 г. (все 10 членов, доизбранных на 9-м Совете партии и кооптированных в 1920 и 1921 гг. были арестованы) и находившихся в это время за границей: В.М.Чернова, В.М.Зензинова, Н.Русанова и Сухомлина (на 4-м съезде был избран кандидатом в члены ЦК ПСР). Возможно, для тех из них, кто согласился сесть в тюрьму - "по обмену" - это, с одной стороны успокаивало их совесть, а с другой - столь демонстративный и сенсационный способ оказаться во Внутренней тюрьме был более привлекателен, чем просто отправиться на подпольную работу в страну, а максимум через полгода попасть туда же, но уже не находясь в эпицентре всеобщего внимания. Но тем не менее подобный поступок с их стороны свидетельствовал об их мужестве. Впрочем, следует оговориться, что в таком в таком щепетильном и закрытом от посторонних взоров вопросе ничего нельзя утверждать наверняка.

Нежелание чекистов смягчать режим и невыполнение ранее взятых на себя обязательств спровоцировало новую череду голодовок. В середине марта голодовку объявили Е.Ратнер и Е.А.Иванова-Иранова. 16 марта 1923 г. чекисты попытались провести их освидетельствование с помощью зав. Психиатрической секцией Мосздрава В.Громбаха и врача психиатра Е.Красецкого. Но заключенные "от всякого освидетельствования врачей, а равно и от всякой медицинской помощи" отказались, о чем был составлен акт, где расписались пом. Нач. СО ГПУ Дерибас, нач. санчасти ГПУ Кушнер, два врача-психатра, а также Е.Ратнер и Е.А.Иванова-Иранова65. Из слов отдельного акта, написанного врачами-психиатрами, становится понятной цель и мотивы их приглашения к голодающим заключенным. Они заявляли: "Короткий разговор с ними позволяет только предположить, что голодовка или голодовка-протест или выражение болезненного влечения к смерти, диссимусрируемого (так в тексте - К.М.) (скрываемого и преображаемого ими как здорового процесса) ими. На это последнее соображение наводит то обстоятельство, что врач Красецкий около 1 году тому назад наблюдал у Ратнер приступ циклонической депрессии в Бутырской тюрьме. Для решения вопроса о их психическом здоровье необходимо дальнейшее наблюдение их. Состояние их в настоящий момент не дает указаний на применение каких-либо психиатрических мер насилия (как то - помещение в лечебницу, искусственное кормление, насильственная дача лекарства и т.д.) при нарастании болезни, а именно при (два слова не разобрано - К.М.) психической депрессии таковые показуются"66.

Трактовка этими психиатрами "голодовки-протеста" как "болезненного влечения к смерти" была, наверное, первым шагом по тому пути, идя по которому полвека спустя, их коллеги само инакомыслие будут рассматривать как психическое заболевание, требующее борьбы с ним медикаментозными средствами. В данной ситуации, насколько можно понять из документов, чекисты попытались договориться с Е.Ратнер и Е.А.Ивановой, перевезя их в совхоз ГПУ, куда должны были привезти затем детей Е.Ратнер. Во всяком случае, что-то подобное вытекает из заявлений Е.А.Ивановой и Е.Ратнер Самсонову и Катаняну от 20 мая 1923 г. (письма написаны Е.М.Ратнер от своего имени, но подписаны также и Е.А.Ивановой). В первом они просили не привозить на дачу ее семьи, пока "не будет урегулирован целый ряд вопросов, касающийся условий нашего пребывания здесь. Они оказываются совершенно неудовлетворительными, особенно в отношении Ивановой, что вынуждает нас продолжать начатую голодовку"67.

В заявлении же, адресованном "прокурору при ГПУ" Катаняну, они выражались значительно жестче: "Условия, найденные нами на месте, совершенно не соответствуют описаниям. Многое, вероятно, можно было бы исправить при помощи переговоров, но во всяком случае перевозить сюда мою семью до окончательного выяснения всего нельзя. Но так как я знала, что новой же "хитростью" Самсонова будет воздействовать при помощи родственных чувств, то для меня несомненно, что он привезет сюда детей немедленно, чтобы парализовать нас. Поэтому приходится начинать с конца и просто продолжать начатую голодовку. При этом, если этот трюк все-таки будет пущен в ход, и детей привезут во время голодовки, то мы будем продолжать ее и при них, а весь ужас положения будет на совести создавших его"68.

18 апреля 1923 г. группа осужденных цекистов объявила голодовку, о которой председателю ГПУ Уншлихту от их имени сообщили А.Гоц и Е.Тимофеев: "Неоднократно уже нами в разговорах с представителями ГПУ и прокуратуры за последнее время указывалось на необходимость изменения режима, установленного для нас во Внутр. тюрьме. Бесплодность всех подобного рода заявлений вынудила нас - с.-р., осужденных по делу "22" и содержащихся во Внутр. тюрьме, прибегнуть к голодовке, начатой нами с 18 сего апреля"69. На следующий день А.Гоцем и Е.Тимофеевым было написано заявление в Президиум ВЦИК, в котором они писали: "18 сего апреля мы, группа заключенных с. р., осужденных по делу "22", после неоднократных обращений в Г.П.У. вынуждены были объявить голодовку, настаивая на изменении условий нашего содержания: a) на длительной прогулке, b) на предоставлении нам общения между собой, и c) на учащении свиданий.

19 апреля посетившие нас Помощ[ник] Прокурора Республики гр. Катаньян и Начал[ьник] Секр[етного] Опер[ативного] От[дела] гр. Самсонов, не возражая против последнего пункта (об учащении свиданий), заявили нам, что вопрос об общении лежит вне их компетенции в виду имеющегося в постановлении Президиума В.Ц.И.К. относительно нас указания на "строгую изоляцию", и указали нам на необходимость обращения к Президиуму В.Ц.И.К. за разрешением этого вопроса.

Выдвигая вышеупомянутые требования, мы полагали, что сущность их не стоит ни в каком противоречии с окончательным постановлением, вынесенным В.Ц.И.К. по нашему делу, ибо из всего политического и юридического характера этого постановления с очевидностью явствует, что в нем речь идет о строгой изоляции нас от "воли", с целью лишения нас возможности участия в политической жизни страны, а не об изоляции нас друг от друга (в пределах группы "22").

Такое наше понимание "строгой изоляции" подкреплялось и практикой органов, ведавших условиями нашего заключения. Так, напр[имер], в камерах мы сидим все по двое, а кроме того половине из наших т. т.[,] перевезенных в Бутырскую Тюрьму и осужденных также на режим "строгой изоляции", было предоставлено общение между собой.

Обращаясь ныне, согласно указанию Пом[ощника] Прок[урора] Респуб[лики] в Президиум В.Ц.И.К. за установлением более точных форм нашего тюремного содержания, мы, вместе с тем, считаем нужным указать Президиуму В.Ц.И.К. что дальнейшее пребывание в условиях настоящего заключения является невозможным, и мы вынуждены продолжать голодовку"70.

Помимо Е.Тимофеева и А.Гоца 20 апреля 1923 г. заявление в Президиум ВЦИК написал от своего имени и член ЦК ПСР Д.Ф.Раков, который восклицал: "Почти девять месяцев мы, осужденные по делу Ц.К.П.С.-Р. содержимся во внутренней тюрьме ГПУ в условиях исключительно тяжелых, в некоторых отношениях превосходящих своей суровостью и жестокостью историческое заключение народовольцев в Шлиссельбургской крепости.

Почти девять месяцев мы сидим без достаточного количества света и воздуха. Долгое время окна наших камер были закрыты железными щитами. Теперь щиты заменены гофрированными стеклами, но они также очень скудно пропускают солнечный свет и совершенно не пропускают солнечной теплоты. Прогулки по-прежнему продолжаются не больше 15-20 минут в сутки на маленьком дворе, совершенно недоступном солнечным лучам, тем более, что на прогулку нас выводят сплошь и рядом поздно вечером.

Казенная пища дается скудная настолько, главное настолько скоромная и однообразная, что организм просто отказывается принимать ее. Мы питаемся исключительно передачами родных. Для последних, людей совершенно не обеспеченных и в конец разоренных нашим бесконечным тюремным сидением, становится наконец непосильной тяжестью.

Фактически мы совершенно лишены возможности пользоваться книгами и журналами. Правда, нашим родственникам разрешено передавать нам книги и журналы, но без права обратной их передачи. Стало быть, они могут передавать нам книги, только купленные на собственные средства, а это равносильно при нынешних условиях полному лишению нас нужных нам книг и журналов. В последнее время нам предлагалось выписать для себя книги из библиотеки НКЮ по каталогу 1914 года. Но 1) предлагаются книги, лишь изданные больше десяти лет назад, 2) книги эти почти исключительно юридического содержания, 3) до сих пор из этой библиотеки я не получил ни одной из тех книг, которые выписывал.

Все время по отношению к нам применяются исключительно строгие и совершенно нетерпимые меры к изоляции друг от друга. Постановлением ВЦИК мы приговорены "к строгой тюремной изоляции", т. е. к возможно полной изоляции от внешнего мира. Тюремная администрация проводит это с неукоснительной строгостью. Свидания с родственниками так обставлены, что нарушить эту изоляцию нет никакой возможности. Но какой смысл нас изолировать друг от друга? В период следствия такая изоляция была бы до некоторой степени понятна. Но теперь, когда мы уже осуждены Верховным Трибуналом и приговор утвержден ВЦИК, юридические аргументы по этому поводу отпадают. Представитель ГПУ заявил нам, что такое тщательное изолирование нас друг от друга имеет своей целью парализовать возможность нашего влияния на партийную работу на воле. Вообще влияние на партийную работу из-за тюремных решеток - бессмыслица, которая станет совершенно очевидной для всякого, если принять во внимание все те меры изоляции от внешнего мира, которые применяются к нам. Допускать же, что мы окажем руководящее влияние на партийную работу путем устной передачи наших мнений через наших родственников, людей, к политике никакого отношения не имеющих, значит, допускать нечто совершенно невозможное и ни с чем несообразное, значит страдать какой-то специфической маниакальностью агентов государственной охраны. Между тем, общение друг с другом для нас, спаянных многолетними совместными страданиями, имеет огромное значение, лишение такого общения граничит с необычной жестокостью по отношению к тем из нас, кто сидит под угрозой вынесения и исполнения смертного приговора.

Наконец, по отношению к нам применяется мера, с точки зрения элементарных моральных соображений, совершенно недопустимая: одних из нас без всяких объективных, видимых оснований, как болезнь, нервное расстройство и т.п. переводят в Бутырскую тюрьму, в условия более сносные, чем здесь, а других продолжают держать в прежних жестоких условиях. Без объяснений понятно, какой моральной пытке подвергаются те, кто попадает в число привилегированных.

Все вышеупомянутое усугубляется и принимает зловещий характер в силу того обстоятельства, что большинство из нас имеет в недалеком прошлом многие годы ссылки, тюрьмы, каторги, от которых лишь на короткое время освободила революция, среди нас есть товарищи, которые сняли кандалы лишь в 1917 году (Тимофеев, Морозов), которые почти непрерывно провели в тюрьме больше тринадцати лет. Неудивительно, что среди нас начались тяжелые физические заболевания (Злобин, Горьков), заболевания нервные (Е.Ратнер, Е.Иванова). Тот тюремный режим, в котором нас содержат, принимает характер бессмысленного, жестокого истязания, из которого лишь один исход - голодная смерть.

Поэтому я настаиваю:

1) Поставить нас в такие условия, чтобы мы могли пользоваться в достаточной мере чистым воздухом, солнцем и светом.

2) Улучшить качественно наше питание.

3) Обеспечить нас в той или иной форме достаточным количеством книг и журналов.

4) Разрешить общение друг с другом хотя бы в форме более или менее продолжительной общей прогулки.

5) Не применять к нам таких морально тяжелых мер, как перевод одних в более легкие условия по сравнению с другими.

Все эти требования по меньшей мере скромны и элементарны, но неудовлетворение их равносильно намерению продолжать непонятное, бессмысленное истязание нас, равносильно решению содержать нас в условиях, заведомо непереносимых. Поэтому я, если в ближайшие дни не последует положительного ответа на настоящее мое заявление, со вторника 24 апреля текущего года начинаю голодовку71.

21 апреля 1923 г. И.С.Уншлихт, поставив И.В.Сталина в известность о голодовке 11 осужденных эсеров, заявлял, что "все возможное в смысле облегчения режима в рамках приговора было сделано". Считая, что возможность "общения между собой и перевод в другую тюрьму облегчает им как побег, так и возможность руководить партработой", Уншлихт был категоричен: "ГПУ полагало бы требования, предъявленные с.-р., отклонить"72. В тот же день опросом по телефону членов Политбюро было принято постановление разрешить голодающим эсерам: длительные прогулки и учащение свиданий. Позиции ГПУ об отказе во всем придерживались Сталин и Рыков, пункт об общении заключенных между собой не поддержал никто, за удовлетворение остальных требований высказались Зиновьев, Каменев, Троцкий и Молотов. Примечательно замечание Зиновьева: "голосую за удовлетворение требований № 1 и 3, ибо иначе придется уступить через несколько дней"73.

Естественно, решение Политбюро не могло быть предъявлено заключенным эсерам в "чистом", незамаскированном виде, и было доведено до них в качестве постановления Президиума ВЦИК от 21 апреля 1923 г., которое гласило: "Разрешить ГПУ увеличение прогулки и участить свидания для заключенных с.-р. Перевести в другие тюрьмы некоторых из числа заключенных, по усмотрению ГПУ; в предоставлении же общения заключенных между собой - в просьбе отказать"74. Любопытно, что в выписке из протокола № 24/А/с заседания Президиума ВЦИК, подписанной секретарем ВЦИК Сапроновым, в графе "кому" значилось "ГПУ, нач. СО ГПУ Самсонову", а в графе "для" - "исполнения"75.

23 апреля 1923 г. А.Гоц в заявлении на имя Катаняна и Самсонова писал: "В ответ на постановление Президиума ВЦИК, предъявленное нам сегодня (т.е. 23 апреля) гр. Катаньяном и гр. Самсоновым, и на личные разъяснения, данные нам гр. Самсоновым и Катаньяном, заявляем, что в случае официального подтверждения слов, переданных мне женой на свидании от имени Председателя ГПУ гр. Уншлихта о том, что свидания нам будут разрешены еженедельно, мы голодовку прекращаем. Кроме того прошу разрешить мне передать через администрацию тюрьмы записку о прекращении голодовки всем голодающим. Без этого т.т. голодовки не прекратят"76.

Такая записка была Гоцу разрешена и 24 апреля 1923 г. он в ней написал: "Дорогие друзья, прекращайте голодовку, приятного аппетита! Условия соглашения таковы: 1) Свидания еженедельные. 2) Прогулка увеличена до 2 часов.

В общении ВЦИК отказал.

Из более мелких пожеланий удовлетворены следующие:

1) Свет будет тушиться по желания.

2) Будут даны нож, вилки. Может быть разрешат и жилет.

3) Тем т.т., у которых жены вне Москвы, будет разрешена более частая переписка.

4) Передача 1 раз в неделю.

5) Из камеры в камеру по желанию можно переходить не чаще раза в 2 месяца"77.

Эволюцию тюремного режима, а также быт и развлечения заключенных хорошо описал, уже находясь в ссылке, Г.Л.Горьков, который 24 декабря 1923 г. писал некоей Тамаре (возможно речь идёт об эсерке Тамаре Кочергиной, сидевшей в это время в тюрьме ): "После приговора всех нас увезли во внутреннюю тюрьму, разместив смертников по одному, а прочих по двое, причем отобрали буквально все, что было у каждого при себе. Режим вначале был до чрезвычайности суровым - без вещей, без книг, без прогулок, без свиданий, кормили плохо, передач не было, окна завесили железными щитами. Так продолжалось приблизительно месяца два-три, а потом режим стал несколько мягче, стали выводить на получасовую прогулку, лучше кормить, большинство получили и свидания с родными, но только раз в две недели, выдали тетради для работы и некоторые книги из нашей библиотеки, кое-что выдали из вещей. Конечно, дело не обошлось без голодовок. Спустя полгода условия совершенно [изменились и] стали таковы: свидания с родными и передачи раз в неделю (свидания часовые и без посторонних), 1 1/2 часов [ые] прогулки, право пользоваться книгами из любой библиотеки в Москве, а также беспрепятственная пересылка книг с воли вообще, щиты с окон сняли, электричество спустили ниже. Кроме этого разрешили каждому из нас через каждые два месяца обмениваться, с кем пожелает. Когда проводились эти реформы, часть наших товарищей, по предложению администрации, перебралась в Бутырки, сделав этим, впрочем, большую ошибку. Все мы, оставшиеся во внутренней тюрьме, разместились по двое в камере и камерами ходили на прогулку. Первое время, до реформы, прогулка была обставлена очень строго, следили за каждым нашим движением, заставляли ходить парно и (одно слово не разобрано - К.М.) в одну сторону круга. Гуляли мы на специально для нас устроенном дворе (далее два слова не разобрано - К.М.), в феврале характер нашей прогулки изменился, нам дали лопаты, с помощью которых мы построили из снега такой дворец, что одно только загляденье

Делали мы так - одни (1 слово не разобрано - К.М.), другие (одно слово не разобрано - К.М.), причем каждый непременно вкладывал что-нибудь особенное. Помимо дворца, некоторые товарищи лепили разные фигуры и статуи <...> мною была вылеплена фигура Шишиги (шишигами на русском Севере звали одну из разновидностей чертей: там различали маленьких шишек, шикуни и шишиг, каждый имел свой норов. Такое прозвище имел М.А.Веденяпин, так что не совсем ясно, чью фигуру вылепил Г.Л.Горьков -мифического шишиги или своего товарища, но похоже всё-таки последнего - К.М.). Весною нам привезли садовой земли, (одно слово не разобрано - К.М.), выдали железные лопаты и грабли, а через небольшой промежуток времени наш двор был засеян и засажен разного рода семенами и цветами, доставляемыми нам с воли. Несмотря на скверную погоду, летом наш двор был весь в зелени и цветах. Из овощей росли редиска, репа, (два слова не разобрано - К.М.), лук, салат и пр., не удались только огурцы - погибли их цветы, а из цветов красовались георгины, астры, гвоздики, настурции, (одно слово не разобрано - К.М.), левкои, мак и многое др. Каждый из товарищей на свидание непременно преподносил букет цветов своим родным.

Кстати, у меня в книге сохранилась белая астра из нашего цветника, которую я Вам и посылаю на память. Вам, конечно, небезынтересно знать, кто чем из нас занимался у себя в камере. Первое время большинство из нас набросилось на изучение иностранных языков и на их усовершенствование, если кто плохо знал ранее. И могу сказать, что многие за короткое время успешно овладели по одному иностранному языку, по крайней мере настолько, что могли свободно читать несложную литературу. В общем же, большинство владеет двумя языками, а некоторые даже тремя, затем чтобы заниматься каждому по своим склонностям.

Так, Абрам (А.Р.Гоц - К.М.) ведет работу главным образом по политическим и философским вопросам, Евгений (Е.М.Тимофеев - К.М.) по истории, Митяй по финансовому вопросу, причем очень много пишет, Флориан (Ф.Ф.Федорович - К.М.) по экономике, Лихач по рабочему вопросу и кооперации, Герштейн по естествознанию и много читает иностранной литературы (он знает три языка), Либеров по кооперации, Иванов по геологии (он хорошо знает этот предмет и любит), Альтовский по математике и электротехнике, Донской по медицине, Агапов как классик много работает по истории Рима и Греции, а также по психологии. Кстати, Агапов мой самый добрый друг. Что касается меня, то я много времени уделяю чтению иностранной литературы, главным образом английской, а также изучению некоторых вопросов из естествознания. Точно не знаю, чем занимались товарищи в Бутырках, но думаю, что Львов, наверное, занимался математикой, а Шишига по аграрным вопросам. Само собой разумеется, каждый из нас непременно прочитывал все новинки, какие только поступили к нам, будь то по беллетристике, или по какому-либо научному вопросу. Я хотел заметить, что у нас, до моего увоза, образовалась довольно солидная библиотека, не менее 1000 томов. Библиотекой этой, однако, не мы заведовали, а администрация от ГПУ. Выдачи книг и обмен производили, впрочем, довольно аккуратно. Что касается физического состояния товарищей, то в общем удовлетворительное, за исключением Ракова и Злобина. Впрочем, одно время у многих болели глаза, исключительно (два слова не разобрано - К.М.), а мне даже пришлось поневоле побывать в Бутырской больнице. К счастью, болезнь эта скоро прошла и без последствий. Настроение у большинства товарищей обычное, ровное.

Со всеми товарищами я связан, хотя (одно слово не разобрано - К.М.) от них и (одно слово не разобрано - К.М.) довольно туго - никак не наладим более или менее регулярную переписку. На днях мне сообщили, что вследствие весьма продолжительной голодовки Женя и Ник. Иван. (Н.И.Артемьев - К.М.) Находятся в очень тяжелом положении, плохо чувствует себя также Шишига. Это известие очень меня беспокоит. Обещали сообщить подробности"78

Попытки Политического Красного Креста (в это время он назывался Помощь политическим заключенным) вмешаться в схватку заключенных и власти последней зачастую игнорировались. Так, 13 июня 1923 г. в Президиум ГПУ обратилась с письмом "Помощь политическим заключенным", в котором говорилось: "Ввиду того, что заключенный во Внутренней тюрьме Иванов Николай уже 12 дней как голодает - "Помощь политическим заключенным" просит удовлетворить его требование и разрешить свидание с его женой Ивановой, принимая во внимание его расстроенные долгим сидением нервы". Подписавший это письмо М.Л.Винавер дописал на машинописном экземпляре от руки "Срочно". Свое отношение к "срочности" заботы о расстроенных нервах Н.Н.Иванова Уншлихт, к которому это письмо попало в этот же день, выразил в весьма краткой резолюции "т. Дерибасу. К делу". Дерибас повторил резолюцию начальника, отправив на исполнение Решетову79.

На самом деле к этому времени голодовка длилась уже 14-й день. Это можно понять из коротенькой записки "дежурного лекпома" начальнику Внутренней тюрьмы ГПУ от 10 июля 1922 г. "Голодающий из 53 км. 11 день Иванов; состояние здоровья удовлетворительное"80. На записке оставил свой автограф Дерибас, отправивший ее Решетову.

Таким образом, мы можем констатировать, что эту фазу противостояния заключенным социалистам удалось выиграть вопреки чекистам, продолжавшим занимать жесткую позицию. Эта победа оказалась возможной благодаря "оппортунизму" большинства членов Политбюро ЦК РКП(б), считавших ее меньшим злом, чем потеря своего имиджа "свободного демократического государства" на международной арене.

Примечания

57 Цит. по: Процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.) С. 370.

58 См.: Там же. С. 370-371.

59 ЦА ФСБ РФ, Н-1789. Т. 61. Л. 8-8 об.

60 Там же. Л. 7.

61 Там же. Л. 9.

62 Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С.

63 Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С.

64 Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С.

65 ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 61. Л. 10.

66 Там же. Л. 11.

67 Там же. Л. 13.

68 Там же. Л. 14.

69 Там же. Л. 15.

70 Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 372.

71 Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С. 373.

72 Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С.375.

73 Цит. по: Судебный процесс над социалистами-революционерами (июнь-август 1922 г.). С.375.

74 ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 61. Л. 20.

75 Там же.

76 Там же. Л. 21.

77 Там же. Л. 22.

78 ЦА ФСБ РФ, Н-1789. Т. 110. Л. 28.

79 ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 61. Л. 23.

80 Там же. Л. 24.

Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).

Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.

Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.