К.Н.Морозов

Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922 - 1926):
этика и тактика противоборства

VI.1. Мошенничество ГПУ: подмена "строгой изоляции" "особой изоляцией". "Тюремный устав по рецепту Менжинского"

"...Либо создадите условия возможного человеческого существования для нас, либо,...приведите свой приговор в исполнение в отношении меня" - с этими словами 24 января 1923 г., обращался из Внутренней тюрьмы ГПУ в Президиум ВЦИК член ЦК ПСР Н.Н.Иванов, один из 12-ти эсеров, приговоренных к смертной казни (отложенной исполнением). Уже только один этот наполненный драматизмом эпизод (отнюдь не единственный и не самый трагичный), ярко передает накал четырехлетнего противостояния осужденных эсеров и их "опекунов" из Политбюро ЦК РКП(б) и ГПУ. Тюремная фаза противостояния была логичным и следствием предшествующей борьбы, протекавшей в весьма разнообразных формах - от вооруженной борьбы в годы гражданской войны до ожесточенного противоборства в зале суда. Необходимо отметить прямую связь между той моральной победой, которую одержали на процессе 22 обвиняемых и тем тюремным режимом, который был специально для них придуман и на них же апробирован властями, мстившими им за свое поражение. Чекисты, конечно, не смогли удержаться от мести за свое поражение, ставшее достоянием всего мира, весьма пристально следившего за перипетиями процесса. Сразу подчеркнем, что общественное мнение социалистических и демократических кругов Европы стало важнейшим постоянно действующим фактором в борьбе эсеров с властью за свои права в 1922-1926 гг. Иначе они довольно быстро и почти неминуемо погибли бы от голодовок и самоубийств - уж слишком сильным было желание властей (в том числе мелких чекистских и тюремных начальников, самоутверждавшихся по-тихому, за чужой счет) сломить их волю - с одной стороны, а с другой - осужденные не могли бесконечно идти на компромиссы и демонстрировать покорность, так как предпочитали скорее погибнуть, чем опозорить свое имя и обессмыслить всю свою предыдущую борьбу.

По приговору Верхтриба ВЦИК 7 августа 1922 г. к высшей мере наказания (его исполнение было отложено и превратило "смертников" в заложников на случай активной, прежде всего террористической деятельности эсеров) были приговорены 12 подсудимых 1-й группы: В.В.Агапов, А.И.Альтовский, М.Я.Гендельман, Л.Я.Герштейн, А.Р.Гоц, Д.Д.Донской, Н.Н.Иванов, Е.А.Иванова-Иранова, М.А.Лихач, С.В.Морозов, Е.М.Ратнер, Е.М.Тимофеев. Остальные обвиняемые из этой группы получили различные сроки заключения: Н.И.Артемьев, А.В.Либеров, Д.Ф.Раков, Ф.Ф.Федорович - по десять лет строгой изоляции, Е.С.Берг, М.И.Львов, В.Л.Утгоф - по пять лет строгой изоляции, Г.Л.Горьков - три года строгой изоляции; П.В. Злобин - два года строгой изоляции. Подсудимые-ренегаты из 2-й группы: Ю.В.Морачевский и Г.М.Ратнер были оправданы, Г.И. Семенов, В.И.Игнатьев и Л.В.Коноплева были приговорены к высшей мере наказания, а остальные - к различным срокам наказания (И.С.Дашевский - три года, П.Т. Ефимов - десять лет, Ф.В.Зубков, К.А.Усов, Ф.Ф.Федоров-Козлов - пять лет, П.Н.Пелевин - три года, Ф.Е.Ставская - два года). Впрочем, по ходатайству Верхтриба Президиумом ВЦИК все они были помилованы и освобождены от наказания.

Особо подчеркнем это обстоятельство (ведь Семенов собственноручно отравлял пули, которыми ранили В.И.Ленина, а поехал после процесса вместе с Коноплевой в санаторий), потому что у каждого из 22-х осужденных 1-ой группы была возможность купить себе свободу ценой предательства не только на предварительном следствии, но и после процесса. Причем, в отличие от "прошенистов" - "подаванцев" (так в начале ХХ в. революционеры называли ренегатов, подававших прошение о помиловании), любой из них мог рассчитывать не на относительные поблажки, а на полную свободу. Более чем вероятно, что если бы уставшие от заключения С.В.Морозов и Е.А.Иванова вместо того, чтобы резать себе вены, обратились бы с покаянными письмами в ЦК РКП(б) или ВЦИК, они были бы освобождены и отправлены в санатории - слишком высоки были ставки в этой игре. А в готовности виднейших большевиков наплевать на правовые нормы и приличия, и руководствоваться в своих действиях лишь "политической целесообразностью" сомневаться не приходится.

В этом контексте символична и показательна "обратная" ситуация вокруг Г.Л.Горькова-Добролюбова, которая является, пожалуй, самым ярким символом не только этого процесса, но и в целом всего противостояния власти и социалистов, оставшихся верными своим идеалам. Г.Л.Горьков (под фамилией Добролюбов он был арестован и она прилепилась к нему) был приговорен к трем годам, но 18 сентября 1922 г. подал в Верховный Трибунал и председателю ГПУ Дзержинскому заявление, в котором протестовал против того, что в приговоре говорилось о его "...якобы принципиальном отрицательном отношении к вооруженной борьбе". Дважды потребовав, но так и не получив стенограммы и протоколы всех своих показаний на следствии и на суде, Г.Л.Горьков писал: "Объясняя всё вышеизложенное, я считаю своим революционным долгом заявить Верховному трибуналу нижеследующее: я констатирую, что ни в показаниях и ни в своих объяснениях во время судебного разбирательства, а равно и ни в своём последнем слове подсудимого и ни разу и ни слова не говорил о своём принципиально-отрицательном отношении к вооруженной борьбе.

Поэтому подобное утверждение, имеющееся в приговоре, является ничем иным, как сплошным недоразумением и в корне неверным. Кроме того, заявляю, что в вопросе о вооруженной борьбе, как и в других вопросах, у меня с ЦК ПСР, а стало быть, и с моими товарищами по процессу, никогда никаких расхождений не было, нет и теперь и во всем была полная солидарность. Прошу настоящее заявление присоединить к моему личному делу, имеющемуся в Верховном трибунале". Реакция Ф.Э.Дзержинского была молниеносной и весьма характерной. Уже 23 сентября 1922 г. он переправил заявление Г.Л.Горькова-Добролюбова помощнику прокурора РСФСР с коротким сопроводительным письмом, в котором отмечал: "...Прилагая при сем заявление осужденного члена ПСР Г.Л.Горькова-Добролюбова, считал бы полезным вопрос о мере наказания по отношению к нему повысить до 10 лет, созвав для этого новое заседание Верхтриба". С одной стороны, предельный цинизм и незаконность подобных действий в очередной раз подчеркивали политические цели и самого процесса и наказаний, с другой - они позволяют нам по-новому взглянуть на "рыцаря без страха и упрека" с "горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками" и на его весьма упрощенное представление о праве и о принципах судопроизводства. Впрочем, следует отметить, что ни прокуратура, ни Верхтриб на такое безумие не пошли, не желая ещё раз высечь себя на глазах у европейских социалистических и демократических кругов (а пожелание председателя ГПУ, в отличие от решения Политбюро можно было и проигнорировать).

Таким образом, на протяжении всего срока тюремного заключения выбор у осужденных эсеров был, и это, конечно, заставляет по-иному смотреть на их готовность идти до конца - и прежде всего до своего конца. Осужденные Верхтрибом 22 эсера продолжили свою борьбу с властями и в неволе, многочисленными протестами и голодовками отстаивая свои права политзаключенных.

Сразу же из зала суда 7 августа 1922 г. 22 осужденных эсера были привезены во Внутреннюю тюрьму ГПУ, где они были посажены в следующем порядке. В I коридоре в одиночных камерах № 6, 12, 13 сидели Н.Н.Иванов, Л.Я.Герштейн, А.Р.Гоц, а в общих камерах Iа и 18а находились М.А.Веденяпин с В.Л.Утгофом и Е.С.Берг с Д.Ф.Раковым. Во II коридоре в одиночных камерах № 25, 30, 36 и 39а сидели Д.Д.Донской, М.Я.Гендельман, Е.М.Тимофеев, С.В.Морозов, а в общей камере № 23 - А.Альтовский с В.В.Агаповым. В III коридоре в одиночных камерах № 42, 49, 55 содержались Е.А.Иванова, Е.М.Ратнер, М.А.Лихач, а в общих № 59, 56, 53 находились Н.И.Артемьев с П.В.Злобиным, А.В.Либеров с Ф.Ф.Федоровичем и М.И.Львов с Горьковым-Добролюбовым¹. Какова была логика размещения этих лиц в одиночное и групповое заключение, неизвестно. Можно только догадываться, что в одиночные камеры были посажены самые опасные и нуждающиеся в полной изоляции (с точки зрения чекистов) эсеры.

Казалось бы, после окончания процесса руководители ГПУ должны были бы с радостью снять с себя и перевести на другие структуры (НКВД или Наркомюст) заботы по тюремному содержанию осужденных. Вместо этого они полтора месяца добивались от Президиума ВЦИК разрешения содержать осужденных по специально для них созданному режиму. 9 августа 1922 г. зам. председателя ГПУ Уншлихт и начальник СО ГПУ Самсонов извещали Президиум ВЦИК о необходимости дачи "официальных распоряжений" о содержании осужденных по процессу ЦК ПСР органами ГПУ, предлагая собственный проект инструкции о содержании "осужденных по делу ЦК ПСР под стражей". При этом чекисты требовали "...соответствующего официального уведомления в ГПУ о том, что никакие послабления тюремного режима для осужденных, по ходатайствам от кого бы то ни было, ГПУ проводиться не будут"². Президиум ВЦИК через своего секретаря Енукидзе два дня спустя ответил, что осужденных по процессу ЦК ПСР следует впредь до специального распоряжения Президиума ВЦИК содержать под стражей в ГПУ на прежних основаниях³. Примечательно то, что реально к заключенным уже с августа применялась новая инструкция, разработанная чекистами, но не утвержденная Президиумом ВЦИК. Запущена она была явочным порядком - распоряжением Самсонова начальнику Внутренней тюрьмы ГПУ, но с очень хитрой оговоркой: "означенная инструкция служит руководством только для Вас и ни в коем случае не может быть объявлена и выдана на руки заключенным"⁴. Только 25 сентября 1922 г. Президиум ВЦИК наконец-то санкционировал практику содержания цекистов " на основании особой инструкции, утвержденной Наркомвнудел"⁵.

Налицо нечистоплотный и мошеннический прием ГПУ: осужденные приговорены к содержанию в "строгой изоляции", а чекисты "реализуют" свою инструкцию с только что придуманной "особой изоляцией". К подобным ухищрениям прибегали и дореволюционные тюремщики, тоже придумывавшие свои собственные "режимы". Так, в 1910-1917 гг. в одиночном корпусе Ярославского каторжного централа существовал режим "особого запора", который применялся к наиболее стойким заключенным, которых не удавалось сломить ни поркой, ни карцером. В чем он заключался, никто из каторжан не знал, так как рассказать о нем было некому - никто из подвергнутых этому наказанию в свои камеры не возвращался, так что, по сути дела, это был способ медленного умерщвления непокорных⁶.

Эта инструкция была написана, судя по всему, по распоряжению начальника СО ГПУ Самсонова его помощником Андреевой еще до 9 августа 1922 г. 11 августа 1922 г. Самсонов отправил Андреевой записку, где сообщал, что инструкция "соответствующим учреждением утверждена" и просил дать ему еще раз для просмотра, после чего объявить арестованным⁷. 15 августа Самсонов послал две копии инструкции Уншлихту и Ягоде для внесения исправлений и подписи (в окончательном виде она был подписан ими обоими)⁸. Интересно, что Уншлихт отнесся к инструкции намного более внимательно, чем Ягода и Самсонов, которые забыли включить в нее правила пользования библиотекой. Надо отметить, что правки Ягоды и особенно Уншлихта (на их экземплярах и на окончательном варианте проекта инструкции) свидетельствуют о противоречивости их позиций: с одной стороны, им очень хотелось сразу "закрутить гайки потуже", но с другой, они слишком хорошо знали, что это приведет к неизбежным конфликтам с осужденными эсерами, которые немедленно начнут борьбу за свои права.

Так как, с одной стороны, многие положения этого документа стали в скором времени полем схватки осужденных эсеров и их тюремщиков, а с другой - первой инструкцией для особо опасных политических преступников, приведем его текст (после внесения всех правок) полностью. Полное его название звучало так: "Инструкция по содержанию в местах заключения членов антисоветских партий "при особой изоляции"" и был он подписан 16 августа 1922 г. Уншлихтом и Ягодой:

"1. Особоизолированные заключенные размещаются в специально отведенном помещении М.З. абсолютно отделенном от других категорий заключенных.

2. Особоизолированные размещаются по одиночкам (по 1 человеку в одиночку) при полной невозможности сношения друг с другом. Камеры день и ночь запираются на замок. Позднее заключенные этой категории содержатся по несколько человек в одной камере по указанию из ГПУ.

3. Особоизолированные выпускаются в уборную три раза (вычеркнуто "один, два или три..." - К.М.) в день; если в камере уборная, а не "параша", вообще не выпускают.

Одежда

1. Одеждой особоизолированные могут пользоваться своей, имея в камерах только по одному комплекту таковой.

Переписка

5. Права переписки, как общее правило, особоизолированные лишены.

6. Письменные принадлежности для занятий состоят из тетради, пронумерованной и прошнурованной, чернил, пера или карандаша, выдаваемых нач. места заключения

7. В случае желания заключенного подать в письменной форме заявления или жалобу, последнему предоставляется бумага. Заявление пишется в присутствии надзирателя, после чего само заявление отбирается надзирателем.

Передачи

8. Право получения передач, как общее правило, особоизолированные лишены.

Примечание: Особоизолированным разрешается передача денег, которые принимаются нач. места заключения и хранятся в конторе места заключения, кои тратятся раз в две недели.

Свидания

9. Особоизолированные осужденные, свидания имеют в первые два месяца - 1 раз. Затем каждый месяц - 1 свидание.

10. Особоизолированные имеют прогулку 1/2 часа в день, гуляя в одиночку при точном соблюдении полной невозможности встречи с заключенными, как одной с ним категории, так и с заключенными других категорий.

Охрана заключенных "особоизолированных".

11. Коменданту места заключения, при полной его ответственности вменяется в обязанность разъяснить всем несущим охрану заключенных "Особоизолированных", что данная категория заключенных есть особо важные преступники. Никаких отступлений от данной инструкции не допускается.

12. Несущие охрану заключенных этой категории, как лица из администр[ации] МЗ, так и охраны обязаны: а) Ни в какие сношения и разговоры с заключенными, кроме коротких деловых вопросов и ответов (согл[асно] инструкции об обязанностях) не входить. б) Никаких личных услуг не оказывать. в) Пресекать вначале всякую попытку снестись с соседними камерами стуком или громким разговором. г) При попытке сопротивления законным требованиям администрации демонстративными протестами, битьем окон и дверей камер - заключенных немедленно помещать в карцер, или одевать на них смирительную рубашку. д) при попытке к побегу или нападению на часового или надзирателя применять оружие.

Пользование библиотекой

13) Заключенные имеют право получить из библиотеки в неделю не более двух книг и одного журнала (исправлено Уншлихтом, вместо предлагаемого "... не более одной книги" - К.М.).

14) Книжки выдаются: беллетристика, научные по разным вопросам и журналы не свежее чем за полгода до дня выдачи их на руки арестованным.

15) Газеты выдаче заключенным не подлежат.

16) Виновные в порчи книг подвергаются наказанию (последние два слова вписаны Уншлихтом взамен зачеркнутого "... наказываются карцерным и др. положением по усмотрению Начтюрьмы" - К.М.).

17. Наблюдение за выдачей книг имеет СО ГПУ.

18. Передачи книг со свободы, как правило, безусловно воспрещается.

Разрешаться же в исключительных случаях, может только с разрешения ЗампредГПУ или НачСОперупр ГПУ"⁹.

Но особенно странное впечатление производит то, что даже определение норм питания для осужденных (что уж никак нельзя отнести к проблеме "изоляции") производилось не ВЦИКом, не наркоматом юстиции, не наркоматом внутренних дел, не, в крайнем случае, Коллегией Президиума ГПУ (так как речь шла о ведомственной тюрьме), а руководством структурного подразделения ГПУ, который и ловил этих эсеров. Думается, власти спасало от гнева общественного мнения Европы только то обстоятельство, что подобные "мелочи" прятали под грифом "совершенно секретно". 8 августа 1922 г. пом. нач. СО ГПУ Андреева представила начальнику СО ГПУ Самсонову "норму пайка для осужденных по делу ЦК ПСР", которую находила "вполне достаточной", и просила утвердить¹⁰.

По мнению Андреевой, на одного человека в день следовало отпускать:

"Хлеба - 1 ф. 60 зол.¹¹; Сахар - 3,2 зол.; Мяса или рыбы - 28,8 зол.; Пшена - 6,4 зол.; Гороху - 16 зол.; Жиров - 3,2 зол.; Соли - 5,6 зол.; Кофе - 1,2 зол.; Мыло - 1,4 ф. на месяц"¹²

Но Уншлихту, утверждавшему норму продуктов, их количество показалось слишком маленьким и для сравнения им была взята некая "раскладка продуктов для санаторных на 1-го чел. на 1 день" (о каком санатории идет речь, из документа неясно): Хлеба - 1 ф. 60 зол. Мясо - 1 ф. 12,8 зол. Жиров - 16 зол. Крупы - 48 зол. Сахару - 15,2 зол. Сух. Фруктов - 36 зол. Муки подпр. - 4 зол. Соли - 6 зол. Муки картоф. - 8 зол. Яиц - 2 1/2 шт. Кофе - 0,8 зол. Мыло - 1,4 ф. На месяц"¹³

Из этой раскладки Уншлихт отчеркнул сухофрукты, муку картофельную и яйца. Любопытно, что сначала он вычеркнул и кофе, но потом вернул его¹⁴. По представленной 26 августа 1922 г. Андреевой и утвержденной тогда же Самсоновым и Уншлихтом новой раскладке, заключенным эсерам предполагалось выдавать:

Хлеб - 2 ф. Мясо - 52,4 з. Жиров - 11 зол. Крупы - 24 зол. Сахару - 12,5 зол. Муки подпр. - 2 зол. Соли - 6 зол. Кофе - 0,8 зол. Мыло - 1/4 ф. на м-ц"¹⁵. Из раскладки Самсоновым были вычеркнуты : сухофрукты - 18 зол., мука картоф. - 4 зол., яйца - 1 шт.

В сопроводительной записке Андреевой отмечалось, что "в переводе на калории на одного человека приходится - 2500 калорий. Эта норма питания совершенно достаточная для человека работающего физически. В счет не вошли яйца, соль, кофе, мыло, как продукты, не дающие калорийности"¹⁶. На документе стояла резолюция Самсонова от 29 августа 1922 г.: "Андреевой. К исполнению". Но вновь вносятся изменения. На одном из черновиков с расчетами, очевидно сделанных Андреевой, предполагалось последнюю раскладку обогатить - 1 фунтом овощей и 3 золотниками лука¹⁷. Представленная 1 сентября 1922 г. вновь на утверждение Уншлихта раскладка вновь подверглась изменениям, он собственноручно вставил в нее 400 шт. папирос и 3 коробка спичек в месяц. Но овощи, фигурировавшие в прикидках Андреевой 29 августа, в предложенный Уншлихту вариант не попали.

Ягода поддержал эту раскладку, наложив 1 октября 1922 г. следующую резолюцию: "Согласен. Для всех политзаключенных. Провести через Наркомпрод". Кроме этого Г. Ягода увеличил в два раза норму мыла с 1/4 до 1/2 фунта в месяц. После всех мытарств и утверждений раскладка стала выглядеть так (по ней стали кормить "осужденных с.-р." уже с 1 сентября 1922 г.): хлеба - 2 ф.; мяса - 52,4 зол.; Жиров - 11 зол.; Крупы - 24 зол.; Сахару - 12,5 зол.; Муки подправочн. - 2 золот.; Соли - 6 зол.; Кофе - 0,8 зол.; Мыла - 1/2 ф. на мес.; папирос - 400 шт. в мес.; спичек - 3 кор. в мес.¹⁸

Таким образом, мы видим, что хотя окончательные размеры пайка оказались выше, чем в первоначальном варианте Андреевой, они были сделаны существенно ниже (кроме хлеба), чем санаторные пайки. Отметим это особо, потому что это так запало в душу чекистам, что позже, когда цифры из памяти изгладились, они стали говорить о курортном питании заключенных. Отметим также, что из запланированного на 2500 калорий пайка была изъята часть продуктов (сухофрукты - 1 фрукт, мука картоф. - 4 зол., 1 яйцо)¹⁹.

У нас есть возможность проследить эволюцию тюремного пайка политзаключенных до 1925 г., раскладку которого мы приведем полностью:

"Раскладка норм пайка по довольствию заключенных, содержащихся в тюремном отделе ОГПУ и Политизоляторах

Начальник тюремного отдела ОГПУ (Дукис)

9/X-25 г."²⁰

А теперь сравним с каторжным рационом 1907-1917 гг. Бывшие каторжанки Радзиловская и Орестова в своих воспоминаниях приводят нормы, по которым кормили до революции каторжанок в 190 1917 гг.: "Официальная раскладка для приготовления пищи в тюрьмах Нерчинской каторги на одного человека (неработающего) в сутки показывала: хлеба - ок. 1 кг., мяса - 130 гр., крупы гречневой - 30 гр., картофеля - 100 гр., соли - 35 гр., сала топленого - 10 гр., луку репчатого - 12 гр., чаю - 4 гр., перцу - 2 гр. на 10 человек, лаврового листа - 1 гр. на 10 человек, капусты - 100 гр. Фактически же, кроме ржаного хлеба, казенная порция к обеду сводилась к щам из гнилой капусты с микроскопическим кусочком супного мяса, большей частью с душком. На ужин была гречневая кашица, скорее похожая на густой суп, а в холодном виде на кисель. Только по большим праздникам кашица заменялась пшенной кашей"²¹

Действительно, сами по себе раскладки (хоть дореволюционные, хоть советские) еще не гарантировали, что продукты не будут разворованы тюремным персоналом (или втайне от администрации, или в сговоре с ней), что скорее было правилом, чем исключением. Порой тюремные повара, опасаясь наказания за прямое расхищение продуктов, находили достаточно хитроумные способы. Так, например, в одном из заявлений Федоровича, когда цекисты находились еще в можно сказать элитной Внутренней тюрьме ГПУ, тот указывал, что несмотря на наличие в супе волокон мяса, говорить о мясном бульоне не приходится. Проще говоря, повар, долго вываривал мясо, оставляя его заключенным, а большую часть бульона забирал себе, разбавляя остатки кипятком. Таким образом, схватить повара за руку было непросто, так как внешне суп с плавающими в нем волокнами мяса выглядел вполне пристойно, а по сути - все самое ценное из него было уже украдено, и о его калорийности говорить не приходилось.

Примечательно также, что чекисты не отдали охрану "особоизолированных" эсеров-цекистов на откуп администрации и без того ведомственной тюрьмы ГПУ, а назначили еще несколько специальных дежурных Секретного отдела ГПУ, которым вменили в обязанность "проверку охраны цекистов ПСР". Так, например, помощник начальника СО ГПУ Андреева (она была своеобразным куратором заключенных эсеров) 3 раза в месяц дежурила во Внутренней тюрьме ГПУ, где заходила в камеры 22-х осужденных по процессу, обследовала постановку внутренней и наружной охраны, а также собирала заявления заключенных. Заявления она доводила до сведения Уншлихта, а обо всем остальном докладывала Дерибасу²².

Излишне говорить, какое значение руководство СО ГПУ придавало охране эсеров-"цекистов", если пошло на установление круглосуточного дежурства из собственных сотрудников. Фактически заключенные попали под двойной контроль - как со стороны надзирателей, так и со стороны дежурных СО ГПУ. Памятуя о том, что в России строгость законов смягчается небрежным их исполнением, чекистское руководство установило постоянный круглосуточный контроль и над внешней охраной, и за надзирателями, да и в общем, конечно, за администрацией тюрьмы. Не отставало в служебном рвении и тюремное начальство. Так, из доклада начальника тюремного отдела ГПУ Дукиса от 3 ноября 1922 г. следует, что в этот день посты внутренней и внешней охраны лично Дукисом проверялись 5 раз, его помощником - 13 раз, дежурным помощником - 3 раза. Кроме того, были проверены решетки, окна, двери, стены, пол и потолок каждой камеры, а сами "камеры проверялись через каждые 5 минут"²³. Что подразумевалось Дукисом под проверкой камер через каждые 5 минут, не совсем понятно, но надо полагать, что имелось в виду заглядывание в глазок или форточку. Если прибавить, что проверки устраивали ещё и по ночам, поднимая заключенных (очевидно, для того чтобы удостовериться, что под одеялом не вещи, а настоящий их подопечный), то можно констатировать, что такой перестраховки практика царских тюрем, пожалуй, и не знала.

Примечательно, что, заботясь о полной изоляции членов ЦК ПСР от внешнего мира, чекисты в августе 1922 г. помимо прочих мер категорически запретили им пользоваться книгами из общественных библиотек, которые туда же и возвращались бы. Чекисты небезосновательно полагали, что таким образом можно было бы передавать информацию и с воли, и на волю (помечая нужные буквы либо карандашом, либо иголкой, либо просто продавливая бумагу ногтем. Любопытно, что, например, администрация Киевской тюрьмы в 90-х годах ХIХ в., борясь с таким способом коммуникации "политических" друг с другом при помощи книг из тюремной библиотеки, стала протыкать соседние буквы "зашифрованных" страниц, отчего через несколько лет страницы книг напоминали решето.). Подобная же практика существовала и Доме предварительного заключения в Петербурге.

На просьбы заключенных о присылке книг из библиотек им неоднократно отказывали именно из этих соображений. Так, 30 октября 1922 г. пом. Начальника СО ГПУ Андреева, докладывая зам. председателя ГПУ Уншлихту о подобном требовании заключенных эсеров, писала: "Я полагала бы отказать - это, несомненно, будет один из способов связи"²⁴. Впрочем, Уншлихт в своей резолюции не дал ответа, а спросил Андрееву: "А как мы их удовлетворяем?" Жалоба Д.Д.Донского в коллегию ГПУ на отсутствие книг, тем не менее переправленная Андреевой Уншлихту, попала, можно сказать, на благодатную почву. Д.Д.Донской писал: "Запас книг, отобранных у соц.-рев., осужденных по процессу, чрезвычайно мал и подбор их настолько не систематичен, что какие бы то ни было серьезные занятия невозможны. С другой стороны, книги, нужные нам для занятий, или вовсе не существуют на рынке или настолько дороги, что приобретать их невозможно для наших родных. Временно же для прочтения ниоткуда книги получить нельзя ввиду условий принятия книг для нас с воли (все переданные книги должны были оставаться в тюрьме и обратно не выдавались - К.М.). Таким образом, многие, если не все из нас лишены возможности заниматься серьезно. Поэтому мы ходатайствуем о разрешении нам получать научные книги с правом возвращать их по прочтении в указанные администрацией сроки обратно. Мы позволяем себе выразить твердую уверенность, что никто не использует этого разрешения для незаконных и недозволенных сношений с волей: возможность серьезно заниматься настолько большое благо в нашем положении, что никто не захочет и не сможет рисковать ни для себя и главное для остальных товарищей"²⁵. Аргументы Д.Д.Донского заставили Уншлихта поставить на его заявлении следующую резолюцию: "Книгами надо их снабжать, но не через родственников"²⁶. Смысл этого решения заключался в том, чтобы возвращаемые в библиотеку книги шли не через родственников, которые могли бы "прочитать" размеченные страницы и передать информацию партийным друзьям своих мужей и отцов, а через "недружественные руки", т.е. по специально созданной чекистами цепочке: заключенный - чекист - библиотека. Насколько важна для заключенных была возможность пользоваться книгами видно из аргументов двух видных эсеров Горькова-Добролюбова и М.И.Львова: "при отсутствии нужных нам книг мы обречены на годы медленного умственного умирания и что лишение возможности заниматься умственно (уже полтора месяца у нас нет книг) есть самое жестокое, ни с какой точки зрения не оправдываемое лишение (даже с точки зрения строгой, архистрогой изоляции"²⁷.

Но гораздо важнее для чекистов было пресечь другой канал ухода информации из тюрьмы - свидания с родственниками. Многие из них несмотря на наблюдение могли служить тем каналом, по которому эсеры-цекисты могли давать руководящие указания ЦП ПСР. (Именно родственники сумели передать на волю тексты последних слов эсеров, отредактированные ими уже после своих выступлений). Простейшим и надежнейшим выходом из ситуации для чекистов явилось бы запрещение свиданий заключенных эсеров с родственниками (что вначале фактически и было сделано) или проведение свиданий через двойные решетки и под бдительным контролем надзирателей (что и являлось обычной для того времени тюремной практикой). Но в том-то дело и заключалась, что сами чекисты не были заинтересованы в отказе от "личных свиданий", т.к. из прослушивания разговоров они могли черпать важнейшую агентурную информацию. Хоть и ограничив количество свиданий заключенных с родственниками, они позволили им оставаться наедине (без присутствия в комнате чекистов, но зато с подслушивающим устройством), дабы подтолкнуть к откровенным беседам. В данном случае логика оперативного работника брала верх над логикой тюремщика. Впрочем, чекисты СО ГПУ были едины в двух лицах и поступали всегда с заключенными, исходя из своих соображений.

Свидания заключенных Внутренней тюрьме ГПУ эсеров с родственниками осенью 1922 г. проводились в специально оборудованной комнате, где был установлен "слуховой аппарат" и откуда заключенным "нельзя было бы бежать". Свидание носило "личный характер", т.е. проходило без присутствия "тюремной стражи и сотрудников ГПУ", охранявших комнату свиданий снаружи. Свидания длились по часу, и проходили по следующему распорядку: от 10 до 11 ч., от 12 до 1 ч., от 2 до 3 ч., от 4 до 5 ч., от 6 до 7 ч. В один день получали свидания 4-5 заключенных по заранее составленному списку, фамилии в котором иногда переставлялись по усмотрению чекистов. Следует особо подчеркнуть, что как заключенные, так и родственники обыскивались до и после свидания. Впрочем, чекисты, прослушивавшие комнату свиданий, жаловались на качество аппарата, а также на плохую изоляцию комнаты от посторонних шумов (хлопанье дверями, разговоры конвойных в коридоре и т.д.). Раздражали чекистов и крики и беготня детей, с которыми приходили жены некоторых заключенных²⁸. Но самое обидное, что чекистам так и не удалось перехитрить эсеров, которые, очевидно догадываясь о прослушивании, все тайные разговоры вели шепотом на ухо, маскируя сам этот разговор тем или иным способом (той же беготней детей и их криками). Чекисты же надеялись улучшить "разрешающую" способность "слухового аппарата" и изолировать комнату свиданий от внешнего шума.

В августе-декабре 1922 г. заключенные и их родственники развернули настоящую "войну заявлений", которые направлялись ими во все мыслимые и немыслимые инстанции. Это был первый этап борьбы, на котором удалось кое-что в режиме смягчить и убрать из него уж слишком очевидные (даже для чекистского руководства) несообразности и жестокости.

Разъяснения и дополнения в разработанную ими же самими инструкцию чекисты стали вносить достаточно быстро.

В одном таком разъяснении сообщалось, что: "Заключенным разрешается:

1) Иметь свою одежду: белья не более одной смены, полотенце, постельное белье, верхнего платья по одному комплекту. 2) Для работ иметь одну тетрадь, чернила и перо (выделенное вписано Уншлихтом - К.М.), выдаваемые начальником Места заключения. Для заявлений бумага (ранее написанное "чернила и перо" Уншлихтом было вычеркнуто К.М.) выдаются по заявлению. 3. Еженедельно заключенному выдаются по две книги для чтения. Сверх двух книг заключенные (выделенное вписано Уншлихтом - К.М.) могут иметь учебники. 4. Свидания заключенные имеют один раз в мес. 5. Имеют прогулку по 1/2 часа в день.

Заключенным не разрешается: Как правило: 1) Передачи. На имя заключенного могут быть передаваемы деньги в контору М.З., которые тратятся по указанию заключенного. 2) Переписка.

Меры взыскания: 1) За порчу книг заключенный лишается права пользоваться таковыми. 2) За нарушение порядка, тишины и неподчинение требованиям администрации, заключенный подвергается дисциплинарным взысканиям²⁹.

Подводя итог, можно сказать, что чекистское руководство (при поддержке "твердокаменных" из партийной верхушки) решило пойти ва-банк и навсегда избавить себя от бесчисленных хлопот, связанных с необходимостью считаться с требованиями заключенных социалистов и общественным мнением Европы, раз и навсегда прекратив утечку информации, и похоронить заключенных в их каменных мешках, сломив их волю.

Примечания

¹ ЦА ФСБ РФ, Н-1789. Т. 58. Л. 2.

² ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 4.

³ Там же.

⁴ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 5.

⁵ Там же. Л. 9.

⁶ См.: Гончаров В.Ф. Воспоминания крестьянина-революционера (РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Д. 52. Л. 253-254).

⁷ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 16.

⁸ Там же.

⁹ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 14 - 16.

¹⁰ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 35 - 35об.

¹¹ 1 фунт = 96 золотникам=0,4095 кг; 1 золотник=4,266 г.

¹² ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58.. Л. 35 об.

¹³ Там же. Л. 47.

¹⁴ Там же.

¹⁵ Там же. Л. 45.

¹⁶ Там же. Л. 44.

¹⁷ Там же. Л. 46, 48.

¹⁸ Там же. Л. 49, 50.

¹⁹ Там же. Л. 44-45.

²⁰ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 61. Л. 42

²¹ Радзиловская Ф.,Орестова Л. МАЛЬЦЕВСКАЯ ЖЕНСКАЯ КАТОРГА 1907-1911 гг. // http://www.memo.ru/nerczinsk

²² ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л.118.

²³ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л. 125.

²⁴ ЦА ФСБ РФ, Н-1789. Т. 58. Л. 119.

²⁵ Там же. Л. 124-124 об.

²⁶ Там же. Л. 124.

²⁷ Там же. Л. 100-100 об.

²⁸ ЦА ФСБ РФ. Н-1789. Т. 58. Л. 103.

²⁹ ЦА ФСБ РФ. Н 1789. Т. 58. Л. 37, 37 об.

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года