М.В. Вишнякъ

Два пути: Февраль и Октябрь

ОКТЯБРЬ ВЪ «АВТОБИОГРАФІИ» Л. ТРОЦКАГО

1.

Октябрь явно не удался, – онъ провалился. И чемъ дальше, темъ провалъ его все очевиднее, глубже и безнадежнее.

Тутъ не эмпирическія несовершенства отвлеченно-соівершенной идеи и замысла; не маленькіе недостатки большого механизма; не случайная неудача или преждевременный срывъ. Въ этомъ отношеніи марксистскіе сторонники политическаго манчестерства и формулы

laisser faire – laisser passer могутъ быть удовлетворены. Насильственнаго вмешательства въ процессъ «естественнаго» изживанія большевицкаго фантазма не прсшзошло. «Опытъ» не былъ «сорванъ» извне и «преждевременно». Октябрь, о которомъ можно было рантше сказать словами Герцена о самодержавіи, что онъ «самъ собою держится и, при томъ, чортъ знаетъ на чемъ», этотъ Октябрь сталъ проваливаться тоже с a м ъ с о б о ю, въ безмятежной обстановке внешняго мира, въ итоге не военной катастрофы или неудачи, a соціально-экономичеокой разрухи, въ ре-зультате исчерпанія до конца ховяйственныхъ фондовъ и идеологическихъ иллюзій. {170}

Чемъ дальше, темъ отчетливее вскрывается сущность Октября, его «чистая идея» и «матерія». Все отчетливее, въ неприкрашенной и первобытной своей наготе, проступаютъ и творцы и рыцари «самаго ревслюціоннаго» режима, который когда либо знало человечество». Мы знали о нихъ по своему личному опыту. Мы узнаемъ теперь приблизительно то же изъ описанія, которое даютъ Октябрю былые соратники и соучастники по строительству Советовъ. По разнымъ мотивамъ приходили и уходили отъ болыиевиковъ левые эсэры и всевозможнаго рода и типа «спецы». Одни – по личнымъ мотивамъ, другіе по общественнымъ: изъ патріотической тревоги за интересы и судьбы Россіи, русской науки, просвещенія, искусства и т.п. или изъ увлеченія «невиданнымъ по своимъ темпамъ и размаху соціалистическимъ строительствомъ», невиданной нигде въ міре революціей и т.д.

Ушедшіе отъ большевиковъ Штейнбергъ и Бажановъ, Беседовскій и Ларсонъ, Дмитріевскій, Соломонъ и другіе разсказали намъ, какъ всячески хотели они верить въ возможность совместной съ ними работы и какъ вынуждены были все-таки извериться. Все рисуютъ потрясающую картину грязи и преступленія, политическаго вымогательства и обмана, распутства и вероломства, казнокрадства и напыщеннаго самохвальства техъ, въ большинстве своемъ ничтожныхъ и духовно опустошенныхъ, людей, которые волею судьбы и случая пришли къ власти надъ Россіей въ октябре 17-го года. Получилась целая галлерея преступныхъ типовъ, алкоголиковъ, дегенератовъ и безумцевъ. И оспорить ее можно только однимъ, – темъ, что Октябрь изображенъ кистью людей, чуждыхъ «пролетарской революціи», перебежавшихъ къ {171} победителямъ п о с л е Октября и улепетнувшихъ, какъ только обнаружился его безславный крахъ.

Въ этомъ отношеніи «Моя Жизнь» Троцкаго, двух-томный «Опытъ автобіографіи», представляетъ ни съ чемъ несравнимую и незаменимую ценность.

Троцкій не перебегалъ въ лагерь «октябристовъ» после победы. Онъ былъ октябристомъ до Октября, однимъ изъ его главныхъ творцовъ и вернейшимъ стражемъ. И даже сейчасъ, обличая и кляня былыхъ соратниковъ въ борьбе за Октябрь, онъ клянетъ и х ъ за отступничество, себя же по прежнему считаетъ оставшимся «полностью и целикомъ на прежнемъ пути». Несксмько неосторожно авторъ цитируетъ слова стараго Гельвеція: «Каждый народъ имеетъ своихъ великихъ людей и, если ихъ нетъ, онъ ихъ выдумываетъ».

Какихъ же «великихъ людей» имелъ – или выдумалъ – русскій народъ въ октябрьскій періодъ своей незадачливой исторіи?

Въ свое время Ленинъ, помимо «примазавшихся», насчитывалъ на каждые 100 большевиковъ до 70 мошенниковъ, до 29 дураковъ и только одного сознательнаго и настоящаго большевика. Теперь въ состояніи, правда, некотораго аффекта – Троцкій не скрываетъ, что «Опытъ автобіографіи» для него лишь орудіе политической борьбы: «излагая, я характеризую и оцениваю; разсказывая, я защищаюсь и еще чаще нападаю», «дело идетъ для меня не только объ исторической правде, но и политической борьбе, которая продолжается», – онъ разсказываетъ, к т о были эти настоящіе большевики, к a к и м ъ делали эти «великіе люди» свой Октябрь въ реальности, a не мифологически или согласно позднейшей легенде. {172}

Свидетельство Троцкаго автентично и, потому, оно исторически значительно. Оно идетъ изнутри Октября и проникаетъ въ его сердцевину и, потому, оно политически существенно.

Троцкій проводитъ передъ нами всю нынешнюю – и прошлую – гвардію «ленинцевъ». Кого тутъ только нетъ? Троцкій не щадитъ никого. Характеризуетъ самъ и приводитъ безъ стесненія отзывы другихъ, ставшіе ему известными «доверительно», изъ частныхъ писемъ или разговоровъ.

Особый, презрительный смыслъ вкладывается имъ въ начменованіе нынешнихъ вождей, возглавляемыхъ Сталинымъ, – «эпигонами». «Не только способности предвиденія, но и чутья не обнаружилъ ни одинъ – ни одинъ! – изъ нынешнихъ руководителей. Ни одинъ изъ нихъ въ марте 1917 года не пошелъ дальше позиціи леваго мелкобуржуазнаго демократа». Эпигоны «перерезали пуповину октябрьской преемственности». Нынешніе столпы «сталинизма» – «умники заднимъ числомъ», «запоздалые критики», «злополучные фальсификаторы», «ставшіе позднее чекистами», «членами коллегіи ГПУ», «опорой режима». Все эти квалификаціи звучатъ y Троцкаго одинаково осудительно.

Подтверждая уже известное со словъ «перебежчиковъ», Троцкій удостоверяетъ, что Сталинъ – aппаратный мажордомъ. «Онъ вообще поддерживалъ людей, которые споообны политически существовать только милостью аппарата. И Меньжинскій сталъ верною тенью Сталина въ ГПУ... Не только начальникомъ ГПУ, но и членомъ ЦК. Такъ на бюрократическомъ экране тень несостоявшагося человека можетъ сойти за человека». {173}

Сталинъ это – «дрянной человекъ съ желтыми глазами», приводитъ Троцкій отзывъ недавняго пол-преда въ Берлине Крестинскаго. «Первое качество Сталина – лень, говорилъ Троцкому Бухаринъ. Второе качество – непримиримая зависть къ темъ, которые знаютъ или умеютъ больше, чемъ онъ. Онъ и подъ Ильича(!) велъ подпольные ходы», – доноситъ Троцкій одновременно и на Сталина, и на Бухарина. Сталинъ «хотелъ во что бы то ни стало войти во Львовъ (во время войны съ Польшей) въ то время, когда Смилга и Тухачевскій войдутъ въ Варшаву. Бываетъ y людей и такая амбиція». Сталинъ, оказывается, всегда отталкивалъ отъ себя Троцкаго «узостью интересовъ, эмпиризмомъ, психологической грубостью и особымъ цинизмомъ провинціала, котораго марксизмъ освободилъ отъ многихъ предразсудковъ».

Бухаринъ – полуистерикъ, полуребенокъ, не марксистъ, a схоластъ; после смерти Ленина – медіумъ Зиновьева, затемъ Сталина. Пятаковъ – негодный политикъ, полуанархистъ и, вместе съ темъ, типичный чиновникъ. Ворошиловъ – «по всемъ своимъ повадкамъ и вкусамъ всегда гораздо больше напоминавшій хозяйчика (опять доносъ!), чемъ пролетарія». Вместе со Сталинымъ Ворошило»въ «вымогалъ» y Троцкаго снабженіе для Царицына чрезъ своего «спеціальнаго представителя» матроса Живодера(!). «Когда мы натянули цепь дисциплины потуже – досказываетъ Троцкій дальнейшую судьбу Живодера – Живодеръ ушелъ въ бандиты. Онъ былъ, кажется, пойманъ и разстрелянъ». (Аналогичная судьба постигла, какъ известно, и другого героя и гордость Октября Железняка, разогнавшаго Учредительное Собраніе).

«Старый большевикъ» и приближенный Ленина Гу- {174} севъ при ближайшемъ разсмотреніи оказался мелкимъ интриганомъ» и «фальсификаторомъ», отличавшимся отъ другихъ только своимъ «апатичнымъ цинизмомъ». Зато «шатунъ и сума переметная» Каменевъ – «добродушный циникъ», не чуждый «личнаго вероломства». Зиновьевъ – паника, по свидетельству Свердлова. Ярославскій – «внутренне деморализованный субъектъ» и «пасквилянтъ» еще более несносный, чемъ «панегиристъ». Уншлихтъ – «амбиціозный и бездарный интриганъ». И т.д., и т.п.

Мы далеко не исчерпали перечень всехъ «прихлебателей Сталина», въ меру силъ и уменія «превратившихъ партію большевиковъ въ кучу навоза», по компетентному свидетельству Бухарина, – «освободившихъ мещанина въ большевике», по удостоверенію Троцкаго. Не все исчерпали мы и «квалификаціи», которыя понадавалъ босфорскій изгананникъ своимъ недавнимъ соратникамъ и сослуживцамъ. Но не довольно ли и приведеннаго, чтобы спросить словами самого же Троцкаго, направленными имъ, правда, по другому, неверному адресу (западноевропейской демократіи):

— «И эти люди призваны положить основаніе новому человеческому обществу»?...

Именно они, это сборище ничтожныхъ людей, фантастовъ и злодеевъ, вероломныхъ и отвратныхъ, призваны и способны «перестроить жизнь такъ, чтобы исключить возможность періодическихъ буйныхъ помешательствъ человечества и заложить основы более высокой культуры»?

Удивляться ли тому, что y этихъ людей ничего не вышло? Не удивительнее ли было какъ разъ обратное? Не было бы фантастикой и чудомъ, если бы y {175} нихъ получилось все-таки нечто положительное, a не кошмаръ и адъ?!..

Характеристика, которую сторонникъ перманентной революціи даетъ с в о е й, октябрьской революціи, не многимъ отличается отъ отзыва прославленнаго ненавистника и обличителя революціи Тэна, не видевшаго во французской революціи ничего другого, кроме «длительной и въ большомъ масштабе работы обезумевшихъ скотовъ подъ водительствомъ сошедшихъ съ ума глупцовъ»...

Троцкій говоритъ н a ш и м и словами, когда подтверждаетъ, что «политика Сталина-Бухарина подготовила и облегчила разгромъ революціи», явилась выраженіемъ и сама способствовала «процессамъ, которые можно охватить именемъ р е a к ц і я»; и что въ будущемъ придется «переучивать» целое поіколеніе и «брать далекій прицелъ». Онъ забываетъ только упомянуть, что и самъ онъ причастенъ къ этимъ процессамъ, дружно работая со Сталинымъ, Бухаринымъ и прочей незавидной компаніей въ теченіе шести первыхъ, для октябрьской революціи основоположныхъ, летъ.

Троцкій весьма невысокаго мненія о «злыхъ безхвостыхъ обезьянахъ, именуемыхъ людьми». Онъ испытываетъ «жгучую боль за человеческую саранчу». Но въ провале ли Октября основаніе для такой дешевой мизантропіи. Въ автобіографіи Троцкаго какъ буд-то бы недостаточно матеріала для о б щ a г о сужденія о людяхъ, какъ «злыхъ безхвостыхъ обезьянахъ». Зато въ ней более чемъ достаточно матеріала для ограниченнаго и частнаго сужденія о большевикахъ, не исключая и Троцкаго, напоминающихъ своими ухватками «злыхъ обезьянъ». Неслучайно именно {176} эти обезьяньи увертки обратили на себя вниманіе иностранцевъ – въ частности, Макдональда, – когда передъ ними сталъ вплотную вопросъ о признаніи большевицкой власти, какъ нормальной власти въ государстве.

2.

Но кроме злыхъ, Троцкій знаетъ и добрыхъ большевиковъ, – преимущественно изъ уже окончившихъ свои дни на земле. Изъ живыхъ – о некоторыхъ приходится слышать впервые, и замечательны они не столько своими субъективными качествами, сколько своею личной и политической близостью къ автору воспоминаній.

Изъ такихъ положительныхъ типовъ на первомъ месте, конечно, вождь вождей, мудрейшій изъ мудрыхъ, «мужественнейшій изъ людей», безподобный и сравнимый лишь съ великимъ «предтечей» Марксомъ – «первый свершитель» Ильичъ!..

И отъ Троцкаго не укрылось ханжеское обоготвореніе памяти Ильича. Вследъ за «белогвардейскими» писателями отмечаетъ и онъ отношеніе къ Ленину, «какъ къ главе церковной іерархіи». Въ «оскорбительные для революціоннаго сознанія мавзолеи превратились оффиціальныя книги о Ленине. Его мысли разрезали на цитаты для фальшивыхъ проповедей. Набальзамированнымъ трупомъ сражались противъ живого Ленина. Масса была оглушена, сбита съ толку, запугана»...

Это правильное наблюденіе не помешало, однако, самому Троцкому «использовать» трупъ Ледина для защиты живого Троцкаго. Онъ не останавливается при этомъ передъ самымъ крайнимъ сервилизмомъ по отношеніи къ «великому больному», «учи- {177} телю и вождю». По примеру безсмертнаго Петра Ивановича Бобчинскаго, онъ настойчиво подчеркиваетъ, что это онъ, Троцкій, п е р в ы й произнесъ «слово геній въ отношеніи Ленина». «Да, Ленинъ былъ геніаленъ полной человеческой геніальностью».

Троцкій, видимо, хорошо знаетъ свою среду, всю эту «оглушенную, сбитую съ толку, запуганную массу». И онъ услужливо кадитъ «титаническому» Ильичу, предельной, после Маркса, «вершине духовнаго могущества человечества», не забывая упомянуть ни объ одномъ проявленіи политическаго доверія или личнаго вниманія со стороны Ленина къ самому Троцкому, къ его детямъ, – вплоть до милостиваго «смешка» Ильича и его «лукавой улыбки» или совместнаго отдохновенія после трудовъ неправедныхъ въ ночь переворота:

«Кто-то постлалъ намъ на полу одеяло – кажется, сестра Ленина, – досталъ намъ подушки. Мы лежали рядомъ, тело и душа отходили... Мы вполголоса беседовали»..

Троцкій – разсчетливый дисконтеръ: онъ предъявляетъ къ политическо«му учету даже то, что «онъ (во время Бреста!) воздержался отъ голосованія, чтобы обезпечить за Ленинымъ большинство одного голоса», a Ленинъ, «смешливый» Ленинъ съ «лукавымъ смешкомъ» говорилъ Троцкому: «Уже ради одного добраго мира съ Троцкимъ стоитъ потерять Латвію съ Эстоніей» (чего, какъ известно, и добились после того какъ Троцкому удалось убедить окружающихъ, что «мы всегда успеемъ капитулировать достаточно рано»).

И мудрость Ленина, и похвала его Троцкому, и неблагопріятные отзывы его о нынешнихъ недругахъ Троцкаго, все направлено на защиту главнаго тезиса: борьба противъ «троцкизма» есть борьба противъ идейнаго наследства самого Ленина, ибо онъ, Троцкій, вер- {178} нейшій и преданнейшій ленинецъ, a Ленинъ съ 17 года былъ и оставался настоящимъ «троцкистомъ».

Положительныхъ фигуръ, какъ сказано, немного y Нарциса октябрьской ревоілюціи. Есть, однако, y него одна эпическая фигура, въ честь которой онъ слагаетъ подлинную героическую поэму. Это – безвестный солдатъ Октября, некій матросъ Маркинъ. Стоитъ, однако, присмотреться ближе къ этой «поэме», какъ она оборачивается обвинительнымъ актомъ и противъ автора съ его героемъ, и противъ всего Октября.

Октябрь, установившій диктатуру пролетаріат, оказывается победилъ, по свидетельству Троцкаго, не силами пролетаріата, a ч р е з ъ к о л л е к т и в н а-го Маркина. Это главное действующее лицо и герой Окгября необычайно схожъ съ уже знакомымъ намъ вымогателемъ и бандитомъ, тоже деятелемъ Октября, – матросомъ Живодеромъ. Только Живодеръ состоялъ при Сталине и Ворошилове, тогда какъ Mapкинъ находился въ окруженіи – чтобы не сказать: въ свите – Троцкаго.

Какъ Живодеръ, Железнякъ, Дыбенко и др., Николай Маркинъ принадлежалъ къ «братве» балтійскаго флота. «Слово давалось ему съ трудомъ». Но его «крепко сколоченная фигура» – о форме вооруженія этой «фигуры» авторъ умалчиваетъ – умело заполняла пробелы и недостатки ораторскаго искусства. Фигура эта провиденціально появлялась на всехъ путяхъ и перепутьяхъ Троцкаго. До Октября она «налаживала» домашнюю жизнь Троцкаго, пестовала его детей, создавала уютъ и комфортъ въ томъ «буржуазномъ доме», въ которомъ Троцкій жилъ. Въ славные дни Октября «Маркинъ съ револьверомъ въ рукахъ боролся за трезвый(!) Октябрь»: онъ разстреливалъ бутылки съ виномъ и от- {179} гонялъ отъ погребовъ другихъ сочленовъ братвы», «лакавшихъ прямо изъ канавъ» стекавшее туда вино.

Отбивъ «алкогольный приступъ контръ-революціи» (Троцкій самъ же указываетъ, что вино «лакали» не контръ-революціонеры, a «братва»), Маркинъ сменилъ борьбу съ отечественными пропойцами на борьбу съ международными имперіалистами. Безграмотный и тупой скуловоротъ заделался коммунистическимъ дипломатомъ... Больше того, – «Маркинъ сталъ на время негласнымъ министромъ иностранныхъ делъ. Онъ сразу разобрался по своему въ механизме комиссаріата, производилъ твердой рукой чистку родовитыхъ и вороватыхъ дипломатовъ, устраивалъ по новому(!) канцелярію, конфисковалъ въ пользу безпризорныхъ контрабанду, продолжавшую поступать въ дипломатическихъ вализахъ изъ-за границы, отбиралъ наиболее поучительные тайные до к y -м е н т ы и издавалъ ихъ за свосй ответственностью(!) и со своими примечаніями(!!). Маркинъ... даже писалъ не безъ ошибокъ. Его примечанія поражали иногда неожиданностью(?) мысли. Но въ общемъ Маркинъ крепко забивалъ дипломатическіе гвозди(?) и какъ разъ тамъ, где следовало»...

Можно судить, камимъ «министромъ иностранныхъ делъ» былъ самъ Троцкій, если его не безъ успеха могъ заменить Николай Маркинъ. Но высшая демократичность – или «народность» – Троцкаго въ томъ и состоитъ, что онъ и съ Маркинымъ не брезгаетъ стать въ большевицкую пару. Какъ бы то ни было, но установивъ диктатуру пролетаріата, Троцкій съ Маркинымъ сменили дипломатическое искусство на военное и, какъ два Аякса, отправились водружать диктатуру на Волге. Когда Троцкій узнавалъ, что въ опасномъ месте нахо- {180} дится его альтэръ-эго матросъ Маркинъ, – «на душе становилось спокойнее и теплее» (почему «теплее» Троцкій не поясняетъ, – поверимъ на слово!). Но пробилъ часъ Маркина – Троцкій переходитъ отъ героики къ элегіи, – и вражеская пуля догнала на Каме Маркина и «свалила его съ крепкихъ ногъ. Точно гранитная колонна обрушилась передо мною»...

Читая горестную повесть о Николае Маркине, со слезами разсказывавшемъ девятилетнему сыниш:ке Троцкаго, какъ «женщина, которую онъ давно и крепко любилъ, покинула его и что, поэтому, y него бываетъ черно и мрачно на душе», – до того черно и мрачно, что онъ дошелъ до большевизма и душегубства, – можно понять психологію этого героя и жертвы Октября. Постичь душу Троцкаго, понять е г о черноту и мракъ, – гораздо, конечно, труднее. Труднее и забыть и простить живому Троцкому то, что можетъ быть прощено мертвому Маркину. Ибо и самъ онъ говоритъ: «Что моокетъ быть прощено темному несознательному человеку – (или «коллективному Маркину»), – того нельзя простить члену (темъ более «вождю»!) партіи, стоящей во главе рабочаго класса всего міра».

Троцкій достаточно искушенный политикъ, чтобы понимать, что «въ политике решаетъ не только ч т о, но и какъ и кто». Мы только что видели, к т о о н и, эти герои и рыцари Октября, задавшіеся целью «исключить возможность періодическихъ буйныхъ помешательствъ человечества и заложить основы более высокой культуры». {181}

Посмотримъ теперь, к a к ъ творился Октябрь, какими методами закладывались «основы более высокой культуры».

Какъ известно; Ленинъ допускалъ – и теоретически, и практически – в с е средства борьбы съ политическимъ противникомъ. Благая политическая цель, соціализмъ и революція, оправдывала для него, какъ для Лойолы, любое скверное средство. Онъ не одинъ разъ публично формулировалъ свой взглядъ на политическую мораль: «Когда въ этомъ есть надобность, следуетъ пускать въ ходъ хитрость, ловкость, нелегальные методы, умолчаніе правды».

Троцкій не столь откровенно циниченъ. Онъ и этой позиціи не хочетъ сдать безъ боя. И съ моральной точки зренія онъ пытается защищать Октябрь. Но мораль y него не столько даже особая, сколько с в о я.

Понимая решающую роль насилія въ успехахъ Октября, Троцкій вводитъ насиліе въ рамки общеисторической закономерности, необходимости и целесообразности. По примеру узурпаторовъ другихъ временъ и народовъ, онъ и оправданіе большевицкаго; насилія ставитъ въ прямую зависимость отъ ц е л и, ради которой оно осуществляется, и отъ того, к т о насиліе осуществляетъ. «Примененіе матеріальной силы играло и играетъ огромную роль въ человеческой исторіи, иногда прогрессивную, чаще реакціонную, въ зависимости отъ того, какой классъ и для какихъ ц е л е й применяетъ насиліе».

Однако, не напрасно все-таки оказывался Троцкій на положеніи ж е р т в ы насилія, – въ последній разъ насилія пролетарской диктатуры. Вульгарная телеологія его, естественно, никакъ не можетъ удовлетворить. Онъ прибавляетъ, поэтому: «Отсюда безконечно далеко до {182} вывода, будто насиліемъ моакно разрешить все вопросы и справиться со всеми препятствіями. Задержать развитіе прогрессивныхъ историчеокихъ тенденцій при помощи оружія возможно. Преградить прогрессивнымъ идеямъ дорогу навсегда – нельзя».

Иначе говоря, – торжество «троцкизма» задержано, но не навсегда. Будущее за нимъ. Все зависитъ отъ обстоятельствъ. Отсюда и соответствующая мораль: – «Абсолютныхъ правилъ поведенія не существуетъ ни для мира, ни для в о й н ы. В с ;е з a в и с и т ъ о т ъ о б с т о я т е л ь с т в ъ».

И вотъ иллюстраціи къ тому, какъ это отвлеченное положеніе воплощается въ жизнь.

Кто не слышалъ о знаменитыхъ «Лэтръ де кашэ», объ особыхъ королевскихъ приказахъ объ аресте или изгнаніи жертвъ, имена которыхъ иногда вписывались лишь заднимъ числомъ въ приказъ, скрепленный королевской печатью? Но если бы не было автобіографіи Троцкаго, кто могъ бы узнать или поверить, что «самый революціонный режимъ, который когда либо знало человечество» заимствовалъ y французскихъ Бурбоновъ «Лэтръ де кашэ», придавъ имъ только еще более жестокую и непоправимую форму?!

Это было въ іюле 1919 года въ Москве въ заседаніи коммунистическаго Политбюро. Ленинъ въ «две минуты» сочинилъ и передалъ Троцкому «чистый бланкъ», на которомъ значилось въ левомъ углу: «Председатель Совета Народныхъ Комиссаровъ. Москва. Кремль... іюля 1919 г.», a внизу «красными чернилами»: Т о в a p и щ и – Зная строгій характеръ распоряженій тов. Троцкаго, я настоль- {183} ко. убежденъ, въ абсолютной степени убежденъ, въ правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемаго тов. Троцкимъ распоряженія, что поддерживаю это распоряженіе всецело. — В. Ульяновъ-Л е н и н ъ».

Можно съ презреніемъ пройти мимо техъ мотивовъ личнаго свойства, по которымъ только теперь, поссорившись съ «эпигонами», Троцкій сделалъ достояніемъ гласности этотъ чудовищный, особенно для людей, клянущихся соціализмомъ, документъ. Троцкій отлично понимаетъ, какъ компрометируетъ онъ имъ Октябрь. Но онъ не въ силахъ былъ его не «использовать», какъ высшее свидетельство «неограниченной моральной доверенности», оказанной ему Ильичемъ въ то время, какъ его соперника и заушителя Сталина тотъ же источникъ коммунистической благодати наградилъ «моральнымъ волчьимъ паспортомъ».

«Я вамъ выдамъ сколько» угодно такихъ бланковъ», – передаетъ Троцкій слова Ленина. И cъ последнимъ безстsдствомъ человека, упоеннаго благоволеніемъ вождя, спокойно комментируетъ значеніе предоставленныхъ ему въ неограниченномъ числе «бланковъ»: «Ленинъ ставилъ заранее свою подпись подъ всякимъ решеніемъ, которое я найду нужнымъ вынести въ будущемъ. Между темъ о т ъ этихъ решеній зависела жизнь и смерть человеческихъ существъ».

Эти коммунистическія «Лэтръ де кашэ» – о с т a -н y т с я! Оне переживутъ Троцкаго, какъ пережили уже Ленина.

Троцкій известенъ своею жестокостью даже въ {184} большевицкой среде. Известны его зверскіе приказы, въ которыхъ подчеркивалось, что «единственный порокъ, непростительный для рабочаго класса, это – милосердіе, мягкосердечіе по отношенію къ своимъ классовымъ врагамъ». Онъ самъ разсказываетъ теперь, глухо и въ общей форме, какъ именно прикладывалось его прославленное «каленое железо» на Волге, какъ онъ разстреливалъ командира, комиссара, «известное (?) число солдатъ». Сознается Троцкій и въ другомъ злодеяніи, въ гнусной роли, сыгранной имъ въ процессе эсэровскихъ смертниковъ-цекистовъ.

«Приведеніе смертнаго приговора въ исполненіе означало бы неотвратимо ответную волну террора, – передаетъ Троцкій свои былыя думы. Ограничиться тюрьмой, хотя бы и долголетней, значило просто поощрить террористовъ, ибо они меньше всего верили въ долголетіе советской власти. Не оставалось другого выхода, какъ поставить выполненіе приговора въ зависимость отъ того, будетъ или не будетъ п a р т і я продолжатъ т е р р о р и с т и ч е-скую борьбу. Другими словами в о ж д е й партіи превратить въ заложниковъ. Первое свиданіе мое съ Ленинымъ после его выздоровленія произошло какъ разъ въ дни суда надъ соціалистами-революціонерами. Онъ сразу и съ облегченіемъ присоединился къ решенію, которое я предложилъ: «Правильно, другого выхода нетъ».

Пусть будущій историкъ решитъ, что хуже – выдавать «Лэтръ де кашэ» или приводить ихъ въ исполненіе? Придумывать ли систему политическаго залож- {185} ничества въ отношеніи техъ, кто не веритъ въ «долголетіе советской власти» и, потому, долженъ нахо-диться въ теченіе месяцевъ подъ угрозой казни за деянія, вне власти приговоренныхъ находящіяся, – или «съ облегченіемъ» санкцісшировать эту средневековую пытку? На взглядъ современника, – одно стоитъ другого. Ленинъ не уступаетъ Троцкому, какъ Троцкій ни въ чемъ не уступаетъ Сталину, подпадая съ нимъ вместе подъ выразительную – и общую – формулу последняго: «Мы все чекисты!»

Ибо Троцкій правъ: большевикъ – не только политическая категорія, но и – о с о б ы й п с и х о л о г и ч е с к і й типъ!.. Въ этомъ типе растворяются индивидуальныя черты и Ленина, и Троцкаго, и Сталина и другихъ большевиковъ. Каждый похожъ на каждаго. Возьмите мелкую, но характерную бытовую деталь. Троцкій пишетъ о себе: «Совсемъ не ради парадокса, a потому, что такъ оно и есть, я долженъ сказать, что не выношу безпорядка и разрушенія». A вотъ его описаніе «интерьера» другого великаго разрушителя: «въ комнате Ленина царилъ, какъ всегда, образцовый порядокъ. Ленинъ не курилъ. Нужныя газеты съ пометками лежали подъ рукой»...

Или другой эпизодъ. Ленинъ показываетъ Троцкому издали Вестминстtръ «и еще какія-то примечательныя зданія». Не помню, какъ оyъ сказалъ, но оттенокъ былъ такой: «это y н и х ъ знаменитый Вестминстеръ». «У нихъ» значило, конечно, не y англичанъ, a y правящихъ классовъ. Этотъ оттенокъ, нисколько не подчеркнутый, глубоко органическій былъ y Ленина в с е г д а», – говорилъ ли онъ о немецкой артиллеріи и французской авіаціи или о «какихъ-либо ценностяхъ культуры или новыхъ достиженіяхъ, книжныхъ богат- {186} ствахъ Британскаго Музея» и т.д. То же и y Троцкаго. Общая психологія, общая и политичеекая мораль¹.

4.

Мы видели, что Троцкій – и общее: болыиевицкій Октябрь – отрицаетъ наличность и возможность абсолютныхъ правилъ поведенія: «все зависитъ оть обстоятельствъ». Темъ не менее и y Троцкаго такого {187} рода правило имеется. Какъ «массовикъ» и сторонникъ непрерывной революціи, онъ убежденъ, что «не можетъ быть большаго идейнаго паденіядля революціоннаго политика, какъ обманывать массы». Даже въ приказахъ на поляхъ сраженія онъ предписывалъ: «За неправду карать, какъ за измену. Военное дело допускаетъ ошибки, но не ложь, обманъ и самообманъ».

Казалось бы, хорошо: хоть что-то является недопустимымъ и для большевика! Есть все таки пределъ на- {188} сильственному внедренію новаго міра и «более высокой культуры». Но, увы! Факты, которые одновременно съ утвержденіемъ этого, какъ будто бы уже «абсолютнаго« правила» приводитъ и оправдываетъ Троцкій, свидетельствуютъ не только о внутренней «неувязке» его личной логики и морали, – но и о глубочайшемъ «идейномъ паденіи» Октября.

Кто не помнитъ бешенной аттаки, которую вели раздельно и согласовано большевики и Троцкій противъ введенной временнымъ правительствомъ смертной казни на фронте, – противъ того, что революціонная власть насильственно, подъ угрозой смерти, гонитъ въ бой «пушечное мясо». A сейчасъ, после октябрьскаго опыта граждаяской войны, Троцкій уже въ о б щ е м ъ в и д е отстаиваетъ самыя жестокія меропріятія, практиковавшіяся воюющими во время «имперіалистической бойни», и не претендовавшей на установленіе «более высокой культуры».

«Нельзя вести людей на смерть, не имея въ арсенале командованія смертной казни. До техъ поръ, пока гордыя своей техникой злыя безхвостыя обезьяны, называемыя людьми, будутъ строить арміи и воевать, – поучаетъ злая безхвостая обезьяна, называемая большевикомъ Троцкимъ, – командованіе будетъ ставить солдатъ между возможной смертью впереди и неизбежной(!) смертью позад и»...

Этимъ свидетельствуется попутно, что изъ сражавшихся подъ красными знаменами многіе погибли не отъ белыхъ, a отъ красныхъ пуль. Множество красныхъ бойцовъ, которыхъ продолжаютъ числить и чтить, какъ павшихъ «смертью храбрыхъ» з a Серпъ и молотъ», {189} фактически положили животы и сложили свои головы, пострадали о т ъ «Серпа и молота».

Менее трагиченъ, но не менее показателенъ и отвратеyъ другой фактъ – введеніе правдолюбивымъ, пусть въ отношеніи только къ массамъ, Троцкимъ ордена «Краснаго Зиамени». «Вводя орденъ (после того, какъ «еще только» недавно мы сумели отменить ордена стараго режима»), я имелъ въ виду дополнительный стимулъ для техъ, для кого недостаточно внутренняго сознанія революціоннаго долга (какъ будто «старый міръ» не имелъ въ виду какъ разъ тотъ же «дополнительный стимулъ»?). Ленинъ поддержалъ меня. Орденъ привился». Вскоре заделались кавалерами и Троцкій, и Буденный, и Сталинъ, и прочіе строители «более высокой культуры».

Надо заметить къ тому же, что Троцкій самъ отказался отъ права на обычную для жестокихъ правителей увертку и ссылку на внешнія или чрезвычайныя обстоятельства, заставившія его прибегнуть къ такимъ жестокимъ или обманнымъ меропріятіямъ. Ибо Троіцкій решительно поучаетъ, правда, другихъ, что «партія, которая недостаточно сильна, чтобы отвечать за свои действія, не имеетъ права брать власть»!..

Имела ли право брать власть партія большевиковъ, если, чтобы удержать въ своихъ рукахъ власть, ей надо было прибегать къ «Лэтръ де кашэ», къ системе политическаго заложничества, къ пулеметамъ въ спину своимъ же бойцамъ, къ орденамъ и всему прочему, построенному на предельномъ для «революціонныхъ политиковъ идейномъ паденіи» – на систематическомъ обмане массъ?

Имела ли право брать и удерживать власть партія большевиковъ после того, какъ и для нея самой выясни- {190} лись въ Бресте ея полное безсиліе и безответственность? Троцкій красочноі описываетъ, какъ ему не удалось добиться лавровъ и сразить гидру германскаго имперіализма. Съ первыхъ же дней господиномъ положенія въ Бресте, какъ и следовало ожидать, оказался не Троцrій, a генералъ Гофманъ. Гофманъ безъ особыхъ стесненій – кого было стесняться? – и не одинъ разъ «клалъ свой солдатскій сапогъ на столъ, вокругъ котораго развертывались пренія». Троцкій въ Бресте – не чета Троцкому въ Таврическомъ и Смольномъ – очень быстро убедился, что «именно сапогъ Гофмана является единственственной серьезной реальностью въ этихъ переговорахъ», a вовсе не аффектированная декламація большевиковъ.

И убедившись въ этомъ, въ твердой уверенности, что «мы всегда успеемъ капитулировать достаточно рано», Троцкій сосредоточилъ свои силы и вниманіе не на обороне интересовъ Россіи противъ притязаній Германіи, a на защите своихъ собственныхъ трудовъ и дней въ славные дни Октября. Въ этомъ онъ вссьма трогательно совпалъ съ «великимъ больнымъ». Оказывается, и «Ленинъ былъ буквально счастливъ, когда я привезъ съ собой готовую рукопись объ октябрьской революціи. Мы одинаково видели въ ней одинъ изъ скромныхъ залоговъ будущаго реванша за тяжкій миръ».

Большевики вообще не охотно говорятъ о содержаніи «тяжкаго мира», ими подписаннаго и, если бы не победа западно-европейской, столь ненавистной большевикамъ, демократіи, ставившаго Россію въ вассальную зависимость отъ Германіи. (Да и то сказать, – по признанію Троіцкаго, для него съ Ленинымъ все германское, въ томъ числе и германская революція, были – «неиз- {191} меримо важнее нашей»). Неудивительно, что при такомъ отношеніи къ Россіи они могли найти утешеніе отъ позора и гнета брестскаго мира въ – «рукописи объ октябрьской революціи», въ ней увидеть «залогъ будущаго революціоннаго реванша».

Поехали за мирнымъ договоромъ, a привезли собственную – новую – рукопись... Трагическоіе перекрещивается съ смехотворнымъ.

При Николае II, въ японскую войну, японцы насъ – шимозами, a мы ихъ — молебнами. При коммунистахъ Ленине и Троцкомъ немцы насъ – «аннексіями и контрибуціями», a мы ихъ – рукописями и брошюрами, правда, «вскоре переведенными на дюжину европейскихъ и азіатскихъ языковъ» (за счетъ русской казны)...

Только и вся разница между старымъ міромъ и – «новымъ»!

5.

Книга Троцкаго съ полной убедительностью свиде-тельствуетъ о томъ, что партія большевиковъ обманывала массы и «оптомъ», какъ партія, сулившая новое небо и новую землю, и «въ розницу» – отдельными меропріятіями. И если раньше кто-либо изъ более добропорядочныхъ энтузіастовъ-фантазеровъ этого не понималъ или не замечалъ, то т е п е р ь уже давно нетъ места для искренняго заблужденія или самообмана. Теперь уже нетъ никого среди руководителей большевицкой верхушки, кто не сознавалъ бы отчетливо, что изъ великаго соблазна родился Октябрь, на обмане онъ утвердился, насиліемъ и обманомъ и держится. Не только враговъ своихъ обманывалъ большевизмъ, не «мас- {192} самъ» только лгалъ онъ, онъ лгалъ и своимъ друзьямъ, – они обманывали другъ друга.

Лжетъ и фальшивитъ, конечно, и Троцкій.

Онъ утверждаетъ, что «каждая строчка газеты («Правды»), каждая буква ея лгала»... Но заметилъ онъ это только тогда, когда его самого выкинули изъ этого лживаго органа, – изъ «Правды» и изъ советской Россіи. Не раньше! Троцкій считаетъ «однимъ изъ величайшихъ обмановъ исторіи» – не больше и не меньше! – употребленіе, которое сделали Сталинъ и прочіе «эпигоны» изъ стараго письма Троцкаго къ будущему «соціалъ-предателю» Чхеидзе съ непочтительнымъ отзывомъ объ Ильиче. Мимо многихъ, другихъ, гораздо более серьезныхъ обмановъ босфорскій отшельникъ проходитъ совершенно равнодушно. О нихъ онъ не упоминаетъ. Они е г о не касаются.

Его низменная душа не чувствуетъ всего неприличія причитаній и сетованій на не-товарищеское обхожденіе, которому Троцкаго подвергъ его недавній соратникъ и товарищъ Сталинъ, не замечаетъ и отравленнаго оружія, которое самъ же даетъ противъ себя врагу, утверждая – «пытаться оправдывать революціонный терроръ значило бы считаться съ обвинителями»...

«Более высокая культура» оказывается при проверке и не более высокой и совсемъ не оригинальной, Она сводится въ своемъ существе къ старому, какъ міръ, правилу: когда я насилую, это – добро, когда же насилуютъ меня, это – зло. Объективные же результаты того, къ чему приводитъ насиліе, къ чему приве-ли, въ частности, Россію совместныя усилія и Троцкаго, и Сталина, и самого Ильича не представляютъ для адептовъ «более высокой культуры» никакого значенія.

Троцкій возстанавливаетъ незабываемую картину {193} первыхъ часовъ Октября – часовъ высшаго напряженія духовныхъ силъ» y всехъ октябрьскихъ заговорщиковъ. «Власть завоевана, по крайней мере, въ Петрограде. Ленинъ еще не успелъ переменить свой воротникъ. На усталомъ лице бодрствуютъ ленинскіе(!) глаза. Онъ смотритъ на меня дружественно, мягко, съ угловатой застенчивостью, выражая внутреннюю близость.

— Знаете, – говоритъ онъ нерешительно, – сразу после преследованій и подполья къ власти... – онъ ищетъ выраженія – es schwindelt, – переходитъ онъ неожиданно на немецкій языкъ и показываетъ рукой вокругъ головы. Мы смотримъ другъ на друга и чуть смеемся».

Это картина – символическая. У Ленина «закружилась голова». Онъ почувствовал – es schwindelt.

Ho почувствовалъ ли онъ, заметилъ ли Троцкій въ те дни, или позднее, когда, полный піэтета къ Октябрю, онъ вспоминалъ слова незабвеннаго Ильича, что schwindeln на немецкомъ языке имеетъ и другое значеніе — мошенничать?! Догадывались ли объ этомъ главные герои Октября, когда они, какъ авгуры, «смотрели другъ на друга и чуть смеялись»?...

Когда мы теперь, въ марте 30 года, читаемъ статью Сталина «Головокруженіе отъ успеховъ», мы уже точно знаемъ, какой природы это головокруженіе. Оно того же порядка, что и «головокруженіе» Ленина въ 17 году.

Ибо въ этомъ – Октябрь. {194}

Примечания

¹ Для насъ, въ отличіе отъ Троцкаго, дело идетъ не только о политической борьбе, но и объ исторической правде, и потому мы считаемъ не лишнимъ остановиться на той недооценке Троцкаго, которую допускаетъ въ своихъ "Современникахъ" прославленный мастеръ политическаго портрета M. A. Алдановъ. Троцкій служитъ для Алданова фономъ для портрета главнаго "героя" Сталина, котораго Алдановъ въ такой же мере, на нашъ взглядъ, переоцениваетъ, въ какой недооцениваетъ Троцкаго. Признать Сталина "человекомъ выдающимоя, безспорню. самымъ выдающимся во всей ленинской .гвардіи", можно только въ самомъ формальномъ смысле употребленныхъ при этомъ словъ. По существу же эта характеристика такъ же неверна, какъ и отзывъ о Троцкомъ, какъ "актере для невзыскательнюй провинціальной публики", "Иванове-Козельскомъ русской революціи", "лишенномъ идей", хотя и не лишенномъ ума и характера. Конечно, y Троцкаго есть нечто отъ "отважнаго кавалериста слова" – Демьяна Беднаго. Но эта "пежюративная" оценка по существу не противоречитъ и более положительной – Бернарда Шоу, назвавшаго Троцкаго "королемъ памфлетистовъ". Однако утверждать, что "отъ Троцкаго останется десять тысячъ восклицаній – все больше образныя", – къ сожаленію, уже никакъ нельзя. Къ нашему глубочайшему сожаленію, отъ Троцкаго, какъ, впрочемъ, и отъ Ленина, Сталина и прочихъ, останется очень многое сверхъ ихъ восклицаній, образныхъ и безобразныхъ... Ведь и сейчасъ многое изъ того, что сделалъ и делаетъ Сталинъ, есть въ значительной мере выполненіе "генеральной линіи" его со-перника и врага Троцкаго! Рискуя быть обвиненнымъ въ оскорбленіи коммунистическаго величества, я позволю себе все же утверждать, что какъ ораторъ, писатель и темпераментный политическій боецъ Троцкій гораздо даровитее и, въ этомъ смысле, выше не только бездарнаго Сталина, но и "геніальнаго", – по убежденію не однихъ только оффиціальныхъ большевиковъ, – Ленина. Не уступалъ Троцкій Ленину и въ «мужестве. И не потому, чтобы Троцкій былъ такой ужъ Ринальдо Ринальдини или чудо-богатырь, a потому, что Ленинъ вообще не былъ такимъ "мужественнейшимъ изъ людей", какимъ его въ согласіи съ другими советскими иконографами изображаетъ и Троцкій. Въ опроверженіе господствующей легенды объ исключительномъ якобы мужестве Ленина Троцкій приводитъ рядъ иитересныхъ фактовъ и эпизодовъ. Оказывается, Ленину вообще "всегда была въ высшей степени свойственна забота о неприкосновенности (!) руководства". Въ этомъ Троцкій усматриваетъ одну изъ чертъ, отличавшихъ Ленина отъ отважнаго до безразсудства Карла Либкнехта. Ленинъ, видимо, постоянно находился подъ страхомъ быть убитымъ. 5-го (іюля 17 г.) я виделся съ Ленинымъ. Наступленіе массъ было уже отбито. "Теперь они насъ перестреляютъ, – говорилъ Ленинъ. – Самый для нихъ подходящій моментъ"... "А что, – спросилъ меня совершенно неожиданно Владимиръ Ильичъ въ те же первые дни (Октября), – если насъ съ вами белогвардейцы убьютъ, смюгутъ Свердловъ съ Бухаринымъ справиться? – Авось не убьютъ, – ответилъ я, смеясь. – A чортъ ихъ знаетъ, – сказалъ Ленинъ, и самъ разсмеялся". Есть и другія свидетельства. Предельно отвергая Троцкаго, ненавидя и борясь съ нимъ, надлежитъ все же отдать ему то, что ему принадлежитъ. Умаляя своихъ враговъ, одержавшихъ надъ имъ пусть исторически кратковременную и иллюзорную победу, но все же победу, мы умаляіемъ не только ихъ, но и самихъ себя, претерпевшихъ пораженіе отъ ничтожества. Морально – за единичными исключеніями буквально – большевики стоятъ другъ друга: все одинаково ничтожны. Но интеллектуально – они все-же разинствуютъ во "славе", какъ бы призрачна ни была она.

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года