главная / о сайте / юбилеи / анонсы / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью / форум

Мартов и его близкие

Приводимые ниже письма Ю. О. Мартова к Н. С. Кристи и П. Б. Аксельроду, а также письмо В. О. Левицкого к П. Б. Аксельроду, предоставленные для настоящего сборника Б. И. Николаевским, появляются в печати впервые.

В публикуемых документах сохранен стиль подлинника.

Ю. О. Мартов – Н. С. Кристи

Петроград 30/XII 1917

Мой милый друг! Получил возможность послать письмо с оказией и спешу ею воспользоваться, ибо не знаю, дошло ли до тебя недавно мною посланное через здешнюю почтовую цензуру на Стокгольм, откуда тебе должны были переслать. Так как я в нем ругал большевиков, то не уверен, не задержал ли «товарищ шпик» это письмо. Других же оказий не было с самого переворота, ибо на границе теперь всех обыскивают и письма отбирают.

В том письме я подробно объяснял тебе, почему остался в «оппозиции» новому «социалистическому» режиму, как ты и предвидела, конечно. С тех пор положение еще более определилось. Дело не только в глубокой уверенности, что пытаться насаждать социализм в экономически и культурно-отсталой стране — бессмысленная утопия, но и в органической неспособности моей помириться с тем аракчеевским пониманием социализма и пугачевским пониманием классовой борьбы, которые порождаются, конечно, самым тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве. Получается такой букет, что трудно вынести. Для меня социализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и индивидуальности, а, напротив, высшим их воплощением, и начало коллективизма представлял себе прямо противоположным «стадно- {48} сти» и нивеллировке. Да не иначе понимают социализм и все, воспитавшиеся на Марксе и европейской истории. Здесь же расцветает такой «окопно-казарменный» квази-социализм, основанный на всестороннем «опрощении» всей жизни, на культе даже не «мозолистого кулака», а просто кулака, что чувствуешь себя как будто бы виноватым перед всяким культурным буржуа. А так как действительность сильнее всякой идеологии, а, потому, под покровом «власти пролетариата» на деле тайком распускается самое скверное мещанство со всеми специфически-русскими пороками некультурности, низкопробным карьеризмом, взяточничеством, паразитством, распущенностью, безответственностью и проч., то ужас берет при мысли, как надолго в сознании народа дискредитируется самая идея социализма и подрывается его собственная вера в способность творить своими руками свою историю. Мы идем — через анархию — несомненно к какому-нибудь цезаризму, основанному на потере всем народом веры в способность самоуправляться.

Бросим, однако, политику. — Сейчас у нас жесточайшие морозы и я сильно страдаю, тем более, что уже с месяц не могу избавиться от кашля, чуть поправишься, пройдешься при холодном ветре и опять хуже. Стараюсь выходить как можно меньше и больше сижу дома, тем более, что меня утомляет ходьба в тяжелом полушубке (приобрел таковой за 400 рублей к зависти всех приятелей, которые говорят, что я в нем «импозантен»: это переделанный на штатское военный-офицерский полушубок). Увы! за последние месяцы я сильно постарел (проклятые большевики, вероятно, виноваты: сердце не выдерживает самомалейшего утомления). Подниматься по лестнице для меня настоящая пытка, а тут, как на грех, из-за отсутствия угля, всё меньше действует лифтов. Вообще, с углем несчастье: электричество уже горит лишь несколько часов в сутки, а скоро, быть может, совсем погаснет. Хорошо, что наша квартира отопляется дровами, а не паром, так что не очень холодно. Вообще лишений уже не мало. Пища пока еще есть, но скоро, боимся, станут железные дороги, и тогда может придтись плохо. Вообще, какое-то чудо, что мы вообще еще живем после 2 месяцев этой анархии.

Занят сейчас я меньше прежнего, «Искру»1 мы закрыли после того, как на съезде2 овладели «Лучем»3 (бывшая «Рабочая Газета»). Центральный Комитет теперь в руках интернационалистов, в редакции «Луча» мы с Мартыновым и Астровым и лишь Дан, в качестве четвертого, представляет ту часть {49} бывших оборонцев, которая после большевистского переворота примкнула к нам, признав, что дальше войну вести нельзя и что с большевиками надо бороться не во имя восстановления Керенского и коалиции, а во имя чисто-демократического правительства — без буржуазии. Остальные оборонцы перешли в оппозицию и часть их, вероятно, сама уйдет из партии.

В газете я занят не больше 6 часов в день, так что утомляюсь много меньше прежнего. Больше могу читать; изредка даже в театр хожу. На днях впервые подвергся краже (это — редкость, ибо все мои знакомые, кажется, уже обкрадывались не раз): украли бумажник с 90 руб. Что у вас в Швейцарии говорят о мире? Судя по Temps, который я видел, во Франции о нем не думают. Что ты делаешь теперь, получаешь ли русские газеты, восторгаешься ли тем, что слышишь о России? Увы! будь ты здесь хоть с неделю, пришла бы в ужас. Вековая история накопила столько бестолковщины, такие залежи ее, что нетрудно придти в отчаяние, даже если понимать головой, что через самые грязные и извилистые дороги история всё же может вывести к чему то хорошему.

С кем ты видаешься? кто у вас бывает? Всё чаще начинаю скучать по швейцарским пейзажам. Увижу ли скоро тебя? Может быть, это будет довольно скоро. Как Ната и Боб?4 Целуй их от моего имени. А Тото5 знает, что son pere est ministre и принимает посетителей в Зимнем Дворце? Бедный Анатолий Васильевич!6 Между нами, его даже буржуазные враги не принимают всерьез и не ненавидят, его вышучивают. Ну, не хочу сплетничать. Много раз целую тебя. С Новым Годом, милая, дорогая! Пиши мне. Передай привет Анне Александровне7. Пиши о себе. Твои Юлий Ц. {50–51}

Ю. О. Мартов – П. Б. Аксельроду

Берлин. Из письма от 5-го апреля 1921 г.

...Оставляя в стороне то, что Вы пишете об Интернационале (об этом ниже), Ваша критика нашей позиции сводится к трем пунктам: а) оценка большевистской революции; в) отношение к восстанию; с) лозунг борьбы на почве советов. После Ваших разъяснений, второй пункт я считаю, вообще, результатом недоразумения. Мы отрицаем восстание против большевиков точно так же, как и Вы, только по соображениям целесообразности, и даже наша первая резолюция, в которой мы после Ярославского восстания выступили летом 1918 года против агитации за восстание, заключала в себе оговорку: «признавая по-прежнему право на восстание за пролетариатом (или, кажется, народом) против угнетающего его строя». Выступая впоследствии против восстания, мы всегда аргументировали тем, что при данном соотношении сил, оно, в случае успеха, обеспечит перевес силы за буржуазной или дворянской контр-революцией тем более, что в отличие от эс-эров, мы вовсе не верим в то, что крестьянство обязательно пойдет в своей массе за демократией, а не за этой контр-революцией. Сентиментальное соображение, что вообще недопустимо восстание против правительства, которое состоит из социалистов и революционеров, нам, конечно, чуждо. Но, когда мы становимся на почву целесообразности, мы ясно отдаем себе отчет в том, что пока (и, быть может, еще не столь короткое время) при революционном свержении большевиков мы имели бы против себя не только более или менее коррумпированное и деклассированное меньшинство «настоящих» коммунистов, но и очень значительную часть подлинного городского и сельского пролетариата. Из Вашего письма я вполне убедился, что Вы не видите, что большевиков поддерживает определенное значительное меньшинство русских рабочих, которых нельзя зачислить в категорию коррумпированных при- {52} косновением к власти, и которые, если и коррумпированы, то в более широком смысле — верят еще в скорое наступление коммунистического рая посредством применения силы, искренно вдохновляются идеалом всеобщей «уравниловки» и т.д. Это, большей частью, культурно-отсталые слои пролетариата, которых почти не затронуло не только прежнее с. д. движение, и о даже и революция 17 года; их внезапно «раскачала» анархия первого периода большевистской революции и, разжегши в них впервые смутные классовые инстинкты, сделала их, несмотря на их слабую культурность, социально-активными в довольно высокой степени. Это эти слои менее квалифицированные и просто чернорабочие начинали в тылу Колчака, Деникина, Врангеля восстания, как только красная армия приближалась к Харькову, Одессе или Томску; они поставляли в эту армию тех добровольцев, благодаря которым в дурные для большевиков моменты им удавалось отбивать нападения белых армий. Мне, например, достоверно известно от рабочих, врачей и т.д., что знаменитая победа большевиков над Юденичем под Петербургом была одержана ценой громадных потерь, понесенных петербургскими рабочими, выступившими на фронт добровольно под командой коммунистов. В сущности, в этих низах пролетариата, вероятно, масса делится на черносотенную и большевиствующую; дифференциация более сложная на коммунистов, с.д., с.р. и просто демократически настроенных рабочих наблюдается только в более квалифицированных кругах. Даже в массе текстильного пролетариата преобладают две первые категории. Среди же женщин-работниц, вообще, эти два лагеря почти исчерпывают всю массу. Вам трудно себе представить, как еще в последнее время перед моим отъездом в значительной массе московских работниц, заводских и ремесленных, был силен подлинный большевистский фанатизм с обожанием Ленина и Троцкого и истерической ненавистью к нам. Это в значительной степени объясняемся тем, что русский женский пролетариат, по своей безграмотности и беспомощности, мог, вообще, в массе своей быть втянутым в «политику» только средствами государственного механизма — бесконечными курсами и «культурно»-агитационными учреждениями, официальными празднествами и — не в последнюю очередь, — материальными привилегиями. Поэтому не фразой являются часто встречающиеся в письмах таких работниц в «Правде» слова: «Только после октябрьского переворота мы, работницы, увидели свет». У этих баб осталось, несмотря на последующие разочарования, {53} еще очень сильное впечатление от медового месяца большевизма. По той же причине у большевиков есть зеленая рабочая молодежь — результат того, что в течение трех лет монополия работы среди нетронутых еще слоев оставалась у них и — надо признаться, — что они очень много возятся с молодежью. Частью они ее развращают ужасно, но частью наполняют элементарным энтузиазмом и фанатизмом. К счастью, именно среди молодежи замечается начало дифференциации (среди женщин почти невидно). Все эти элементы, вместе взятые, составляют широкую массу, часть которой еще сегодня настроена так, что, в случае восстания, хотя бы и под левым флагом, будет сражаться до последней капли крови. Сознавая это, мы и говорим, что восстание потому и приведет к победе контр-революции, что оно может победить лишь после взаимоистребительной борьбы между частями пролетариата, причем победившие на завтра же должны будут обороняться не только против усилившейся буржуазии, но и против жаждущей реванша побежденной части. Вот те соображения целесообразности, которые мы выдвигаем против восстания.

По пункту третьему — о советах — разногласие не так велико, поскольку Вы условно допускаете возможность этого лозунга, как тактического. Для нас решающую роль играют соображения тактические.

В январе три года назад, когда большевики дискредитировали Учредительное Собрание, как «социал-соглашательское» по составу, мы старались доказать рабочим, что его нужно отстаивать именно потому, что его большинство эс-эровское, то есть выражающее революционные интересы крестьянства, а потому именно способное, под давлением пролетариата, пойти дальше тогдашней программы эс-эров (в остром вопросе о мире). Только так и можно было ставить вопрос в стране, переживающей революцию при отсутствии предварительной политической школы у масс: аргумент о неприкосновенности всякого Учредительного Собрания во имя формального принципа суверенитета народа, конечно, для масс в таких условиях неприемлем (нельзя было в 1871 году требовать от парижского пролетариата безусловного подчинения Версальскому Учредительному Собранию). Здесь, конечно, у нас с Вами нет разногласия. К несчастью, наши друзья эс-эры своей политикой 1918 года выбили у нас из рук лозунг Учредительного Собрания. Восстановив его при помощи Антанты (чехословаков), они сделали его лозунгом возобновления вой- {54} ны, что, как мы скоро убедились, уже летом 1918 года отбросило обратно к большевикам массы, уже начавшие от них отходить. Когда же именно на почве превращения Учредительного Собрания в орудие Антанты неизбежно отношение сил переместилось от эс-эров к военно-буржуазной клике и Учредительное Собрание стало лозунгом Дутова, Колчака и Деникина, самые широкие массы и рабочих, и крестьян стали его ассоциировать не только с упразднением большевизма, но и с переходом власти к этой клике (или к «барам»). Мы опять некоторое время не отдавали себе отчета в этом, потому что известный верхний слой пролетариата с социалистической культурой, с которым мы и эс-эры соприкасаемся, далек от такого «симплицизма», но в том и отличие революции от обычных времен, что социально-активными становятся, рядом с культурными слоями народа, и некультурные и что чтобы вернуть ту гегемонию первых над вторыми, на которой основывается современное рабочее движение, надо считаться с психологией некультурных слоев и их своеобразной метафизической логикой, ассоциирующей Учредительное Собрание не с самой широкой свободой, а с теми виселицами для рабочих и с нагайкой, которые сопровождали Колчака и Деникина. Приспособляться к этой психологии, объявляя «советскую систему» высшей формой демократии или демократию — «господством кулаков» и т.д. мы считаем не допустимым и специально выступали против подобных... в наших рядах (Витебскую, очень дельную организацию мы еще в конце 1919 года пригрозили исключить из партии за то, что она несла на манифестации знамя с надписью «вся власть советам», толкуя это, как антитезу большевистской диктатуре). Но считаться с историческим фактом, что Учредительное Собрание, прежде чем родиться, стало, благодаря бесхарактерности мелкобуржуазной демократии, антипролетарским и антиреволюционным лозунгом, пришлось хотя бы уже потому, что сейчас эти два слова могут мешать объединению передового слоя рабочих, давно порвавшего с большевизмом, с более темными слоями, только начинающими уходить от него. А ведь мы только в восстановлении единого фронта большинства пролетариата против большевиков видим залог победы революции. Кронштадт блестяще подтвердил нашу правоту. Только под его лозунгами «свободные советы и политическая свобода» могло совершиться выступление против советской власти таких заядлых большевиствующих масс, как матросы. — Словом, если в России еще суждено быть подлинно-революционному Учре- {55} дительному Собранию, оно может явиться только под псевдонимом Конвента, Народной Палаты или Думы и т.п.; но, может быть, путь к демократической республике пойдет иначе — через расширение избирательной базы советов, постепенного отделения муниципальных их функций от государственных, концентрирующихся в обще-русском совете, или же таким путем, что какой-нибудь съезд советов создаст демократическую конституцию, упраздняющую советы, как органы власти, и сыграет таким образом роль учредительного собрания, решение которого потом будет санкционировано плебисцитом. — Так или иначе, мы, выдвигая лозунг соблюдения советской конституции и ее демократизации, всегда оговариваем, что от принципа народовластия мы не отказываемся.

Остается первое — и, конечно, важнейшее — разногласие об оценке большевистской революции. Начну с того, что нельзя ставить на одну доску сравнение большевизма с 1793 годом и — с Парижской Коммуной. Если б большевиствующие европейцы были правы, видя в большевистской революции прежде всего, хотя и незрелую, революцию пролетариата, они были бы вправе сопоставлять ее с Парижской Коммуной. Тот же, кто момент пролетарского классового восстания считает лишь вторичным в большевистском перевороте, лишь осложняющим основной момент крестьянско-мещанской революции — тот вправе обращаться к аналогии с революцией французской. Именно усвоение европейцами, что это — не Коммуна, а то своим историческим предпосылкам явление гораздо ближе стоящее к революции 18-го века, есть основное условие рассеяния мифа о большевизме и это видно по книге О. Бауэра8, несмотря на ее апологетический привкус. Усвоив себе, что Россия переживает революцию 18 века, европейцы, вслед за Бауэром, успокаиваются на выводе, что для России большевизм, стало быть, прогрессивен, они останавливаются на полдороге. Это жаль и очень плохо, и их надо ругать за оппортунизм, диктующий им эту половинчатость, но не надо вместе с водой выплескивать и ребенка. Если в России на почве, сходной с французской 18-го века, выросла революция, невольно повторяющая методы французской, этим еще не решается вопрос о «законности» якобинизма в 20 веке. Так как на аналогичной социальной базе в России XX века возвышалось здание крупнейшей промышленности, не бывшей во Франции 18-го века, и так как международная среда русской и французской революции совершенно различна, то тут только и начинается вопрос оценки. Вопрос стоит {56} так: 1) может ли в этих условиях та задача, которая обща у русской и французской революции, решаться методами, которые были, в общем и целом, пригодны в 1793-94 г.г.? 2) Каково реальное значение применения таких методов для не существовавшего в 1793 году, но существующего в 1921 г. самостоятельного класса пролетариата русской промышленности? Этих двух вопросов не ставят ни Бауэр, ни Лонге9 и другие, оперирующие с французской революцией и потому приходят к апологетизму. Мы, меньшевики, поставили их еще в 1903 году, когда, в Вашем лице, Павел Борисович, в фельетонах10 «Искры» предсказали возможность, что русский социализм, в лице ленинизма сыграет объективно роль якобинцев, втягивающих народные массы в буржуазную революцию. Этими Вашими мыслями, Павел Борисович, мы всё время руководились, когда наблюдали, как неожиданно большевизм, став народным в самом полном смысле слова, стал выявлять под крайней интернационалистско-коммунистической оболочкой типичные черты якобинского санкюлотства. То, что Вы предсказали, осуществилось иначе, чем Вы думали. Вы предполагали, что ленинизм расшевелит пролетарские массы и поведет их на штурм старого порядка в таком виде (благодаря своей заговорщической организации и нечаевско-демагогическим методам), что в определенный момент они послужат и будут только и способны послужить пьедесталом для буржуазного радикализма. На деле большевизм, приспособляясь до бесконечности, сумел до сих пор остаться во главе этих, вовлеченных им в процесс, по существу, мелкобуржуазной революции масс и с определенного момента вынужден там, если не в идеологии, то в политике, отражать их мелкобуржуазность и вступать в вопиющее противоречие со своей идеологией. По существу, это то же, что Вы предсказали в 1903 году. Но Вы тогда не подчеркивали, что прогрессивный в 1793 году якобинизм в 20 веке развращал бы классовое движение пролетариата и вступил бы в противоречие с его классовыми интересами. Этого мы не забываем. Исторически объясняя и постольку «оправдывая» октябрьскую революцию, как неизбежно вытекшую из неспособности тогдашней мелкобуржуазной демократии разрубить узел войны, душившей революцию (и — увы — из неспособности тогдашней социал-демократии толкать вперед эту мелкобуржуазную демократию), — мы оправдываем только стремление крайней революционной партии, опираясь на впервые поднятые революцией новые народные слои, завоевать власть (помните, что большевики по- {57} лучили большинство на съезде советов 25 октября 19'17 года, то есть большинство тех масс, на которых до того держалось правительство Керенского), и создать то «правительство рабочих и крестьян», которого упорно не хотели, боясь порвать с коалицией, эс-эры и Церетели — то есть сделать то,, что сделали после грузины, не ждавшие выборов и в Учредительное собрание, чтобы создать чисто-социалистическое правительство. С первых дней мы заявили готовность поддержать большевиков, если они пойдут на союз с эс-эрами (при соотношении сил в России только их союз означал бы совершение крестьянско-демократической революции не путем диктатуры меньшинства) и откажутся от утопических экспериментов. Если бы этот союз осуществился на программе осуществления мира, интегральной аграрной реформы и той «плебеизации» государственного аппарата, которую осуществили в общем большевики, и которая была необходима, поскольку за пределами социалистических партий и их поддерживающих масс, в России не оказалось последовательной демократии, то это была бы тоже, по существу, «якобинская» революция, но преодолевшая ограниченность средств французского якобинизма, а потому не вступающая в непримиримый конфликт с классовыми интересами пролетариата и его конечными целями. И поскольку большевики пошли другим путем, мы из признания неизбежности в России «якобинской» революции не делаем вывода о примирении с большевиками, а, напротив, о необходимости борьбы с ними за то, чтобы их утопизм и их рабское подражание французским якобинцам и методам терроризма не привели к уничтожению того прогрессивного, что революция 1917 года принесла, вынося на поверхность подлинный плебс и развив в нем, под покровом коммунистических иллюзий тот, по существу, индивидуалистский радикализм, который является основной психологической предпосылкой не только буржуазного строя, но и — в известной мере — современного рабочего движения. Поэтому того основного противоречия между нашей оценкой октября и нашей политикой, о которой Вы пишете, у нас нет: признав большевиков, по существу,, крайними выразителями исторического процесса ломки старой крепостнически-барской России, мы боремся с ними как потому, что эту свою «якобинскую» миссию они выполняют плохо благодаря субъективному стремлению водворить коммунизм, так и потому, что так выполняя эту миссию, они неизбежно развращают сознание пролетариата и его обессиливают. Противоречия нет и у нас есть полная последовательность в том, {58} что дальнейшее развитие от большевизма мы видим в движении вперед от него, а ни в каком случае не назад, то есть только через те самые городские и сельские народные слои, которые проделали стаж большевистской веры, ибо они оказались наиболее революционно-активными в этой, по существу, к 18 веку относящейся революции, — а не против них. Отсюда, в частности, и решение наше снять лозунг Учредительного Собрания и т.д.

Теперь — об Интернационале. Тут у Вас, вообще, конечно, более глубокие разногласия, вытекающие из неодинакового отношения к «правому» социализму. Знаю, что нежности Вы к нему не питаете. Но я и не забываю, что Вы уже в 15-16 г.г., предвидя это развитие, держались той же линии, — Вы, если можно так выразиться, считаетесь с правым социализмом, как с элементом социалистической культуры, еще противостоящей большевистскому вандализму. В 15 и 16 г.г. я, хоть и не соглашался с Вами, но еще внутренне колебался в этом вопросе. Теперь же, после 5 лет, я для себя подвел итог в том смысле, что вандализм большевистский (имею в виду большевизм европейский, лишь развращенный и усиливаемый Москвой, «о имеющий свои корни в Европе) есть прежде всего неизбежная реакция на вандализм «военного социализма» и что, поэтому преодоление в европейском движении этой новой бакунистской заразы немыслимо, пока не изжит военный социализм. А он не изжит — не только в Германии и Польше, но и в Бельгии, и во Франции, и в Англии, Чехии и т. д. И пока он не изжит, мы дорожим всеми элементами, ушедшими от военного социализма и не попавшими в рабство к Москве, и склонны снисходительно относиться даже к таким неприятным чертам, которыми эти «центральные» фракции отличаются частью в силу субъективной потребности равняться налево, — частью — в силу их теоретической дезориентации и теоретического оппортунизма — этого длительного наследия общего социалистического кризиса. Вот почему мы. «по христиански» относились к самым возмутительным фактам замалчивания русского большевизма и пресмыкательства перед ним, считая это неизбежным временным злом привходящим явлением упростительной политической психологии, выросшей из реакции против «военного» социализма. Вот почему мы радуемся началу исцеления от этого апологетического отношения к Москве и, например, в книжке Бауэра (которую я еще обязательно буду критиковать) увидели в России нашу победу, потому что она сказала половину правды {59} о России и о большевизме. Я думаю, что уже с тех пор, как Вы писали письмо, положение в этом смысле всё же очень улучшилось (знаю, что это не заслуга самих социалистов, а результат московских подзатыльников) и, хотя инциденты вроде грузинского в Вене11 показывают, что еще далеко до правильного отношения этих социалистов к данному вопросу,. но чем дальше, тем дело пойдет быстрее.

* П. Б. Аксельрод не разделял политической позиции руководимого тогда Мартовым большинства партии, и весной 1920 г. он отказался от дальнейшего представительства партии за границей. В сентябре 1920 г. Аксельрод написал Мартову обширное письмо, в котором он объяснил свое отношение к вопросу об историческом значении большевизма. Аксельрод считал большевистский якобинизм «трагической пародией своего прообраза, выросшей на психологической основе геростратизма и «сверхчеловеческого» аморализма». Он напомнил, что уже 10 лет тому назад он «характеризовал ленинскую компанию, как шайку черносотенцев и уголовных преступников внутри социал-демократии», (см. «С. В.» № б, 1921т.).

{60–61}

В. О. Левицкий – П. Б. Аксельроду

Петроград, 16/6, 1918 г.

Дорогой Павел Борисович,

...Эти Советы начали вырождаться быстро в форменные «живопырни» с обеспеченным, во всяком случае, господством большевиков, когда в них исчезла и последняя тень демократизма, и вместе начался наряду с этим наметившийся определенно как раз в этот момент отход рабочих масс от советов и большевиков... Знаете ли Вы, что творится сейчас на Руси всеми этими большими и малыми советами, какую картину бесшабашного разгула представляет собой вся картина их «управления»? Ведь это один сплошной ужас. То, что делается в центрах — в Петрограде и Москве — это еще Европа, самая культурная Европа по сравнению с провинциальным дико-помпадурским «управлением» всяких «молодцов» без роду, без племени, откуда то вынырнувших, примазавшихся к казенному пирогу, принесших клятву верности большевистской церкви и получивших за это полную власть всё вершить по своему усмотрению сообразно широте своей натуры и размаху бурного нрава. В такой обстановке проводилась ранее и политика «додушения» буржуазии, а теперь проводится борьба с рабочим движением, растущим как оппозиционное и революционное движение под влиянием уроков жизни. Если раньше большевизм опирался на сочувствие большинства рабочих, ждавших от него исполнения всех обещаний о благах земных, то теперь против него имеется на лицо бунт масс рабочих, голодных и безработных, лишенных работы вследствие «удушения» промышленности, лишенных хлеба вследствие гражданской войны Севера с Югом, Запада с Востоком, города с деревней и т.д. Если бы вы знали, что за атмосфера жгучей ненависти всего населения окружает Советы, и не столько в центрах, сколько в провинции. Эту атмосферу можно только почувствовать, словами ее не передашь. И не о {62} «буржуазии» здесь идет речь. Она, конечно, давно уже настроена вполне определенно. Ненависть бушует среди обывателей, среди мещанства, среди мелкой городской буржуазии, среди доведенного до отчаяния крестьянства и среди рабочих. А опирающаяся на свои штыки власть на все эти настроения отвечает массовыми расстрелами, террором и репрессиями. Мы уже перестали отмечать те или иные факты этого рода, ибо из них и только из них сплетена вся сеть этой политики «рабоче-крестьянского правительства». Имя рабочего класса поставлено как знамя всех этих безобразий, всё творится во имя его диктатуры. И так творится, что бывали уже случаи осады и сожжения местных советов населением, сожжения здания совета со всеми его обитателями.

Но эти люди, творящие волю Мирбаха, не сомневаются и на «бунты» отвечают новыми репрессиями и карательными экспедициями и пр. Пусть творят, что хотят, опока страна терпит, но одного мы не можем терпеть, чтобы всё это творилось именем рабочего класса, чтобы на рабочих лежало это пятно.

Но сами то рабочие? Их отход от большевиков совершался крайне болезненно и медленно. Пробужденные эгоистические инстинкты жаждали удовлетворения и ждали его от обещанного «додушения» буржуазии. И лишь только рабочие увидели, что вместо этого додушения они получили додушение промышленности, а следовательно и самих себя, как класса наемных рабочих, они, оторопевши, остановились в своем сочувствии большевизму и повернули... куда?

Позади разбитые кумиры первого периода революции, дискредитированные в их воспоминаниях. С другой стороны, наступила пора общей апатии и разочарования: «ну вас всех, и большевиков, и меньшевиков, к чорту со всей вашей политикой». И растет раздражение и против социалистов вообще, против всех партий «обманувших» ожидания... Поэтому процесс отхода от большевиков шел медленно и давался далеко не легко рабочим. Учредительное Собрание. Столько было вылито грязи на это знамя, столько рабочие в свое время восторженно аплодировали соответствующим речам большевиков, что и теперь не легко подходить опять к принятию этого лозунга, а однако подошли.

Здесь я хочу остановиться на одном факте нашей работы, давшей известные результаты. Месяца три назад мы пришли к мысли о необходимости создания здесь, в Питере, независимой классовой рабочей организации, оплачивающей непар- {63} тийные элементы и построенной на широком базисе массового представительства. У рабочих не осталось своих организаций. Советы стали органами власти, профессиональные союзы — официальными правительственными органами управления производством и т.д. При наличности уже широко распространенного оппозиционного духа среди рабочих наша мысль быстро осуществилась и появилось «Собрание уполномоченных фабрик и заводов», сразу же ставшее центром всего здешнего рабочего движения. Вокруг этого учреждения сосредоточены все живые силы движения, вокруг него группируются все живые силы движения. По характеру своему это чисто рабочая организация и грустно признать, но это факт, что за всё время революции, только через год после ее начала сложилась настоящая, подлинно-рабочая организация, где сплотился, действительно, цвет рабочей интеллигенции, проявляющей максимальную самодеятельность в наше тяжелое время. Теперь наше дело нашло отклик и по всей России. Создаются такие же организации в провинции, в Москве... Ныне на очередь поставлена уже задача подготовки Всероссийского Рабочего Съезда. Предполагаются совещания, собрания уполномоченных по областям и пр., их укрепление и большее самоопределение в процессе работы, а затем — созыв съезда. Последний выдвигается пока как регулирующая идея для текущей работы по организации пролетарских сил в масштабах более или менее местных. Но здесь уже начинается и борьба за право рабочих на такие организации. Ибо всё это — «контр-революция», разумеется, и советская власть уже арестовала московское собрание; вероятно, на днях нападет и на наше.

В связи с работами этих собраний уполномоченных поднимаются вновь разговоры о формах строительства рабочей партии, опоры о роли интеллигенции в рабочем движении и пр. Есть, конечно, и кой-какие уродливые крайности при этом. Но не в разговорах суть, а в деле, и оно за себя говорит, плохо ли, хорошо ли, но создается действительно рабочий орган руководства движением, орган, играющий роль единственной широкой организации, учитывающей в своей тактике горький опыт максималистских увлечений прошлого года и зовущий вернуться на почву трезвой классовой политики. Я останавливаюсь так долго на этом пункте, Павел Борисович, потому, что из газет Вы не можете получить представления о сущности этой организации, об ее истории, а в то же время это же важнейший момент в современном русском рабочем движении. {64}

Работа Собрания Уполномоченных протекает в атмосфере жестокой реакции и внутренней и внешней. Внешней — поскольку современная политика советской власти определенно повернулась против демократии и против рабочего движения, как в политической области, так и в области социально-политической. Опыт, начатый во имя диктатуры пролетариата, привел к диктатуре над ним и против него. Это так ясно здесь, так определенно явствует из всего, что совершается, и как возможно, что некоторые элементы в Западной Европе не видят этого — я понять не могу. Вчера было опубликовано в «Правде» большое письмо Меринга, в котором он поет хвалу большевизму и солидаризируется с ним. Если раньше еще европейская социал-демократия могла не знать, жить легендами о российской коммунистической революции, то теперь-то уж этому не может быть места. В декабре-январе я сидел в Петропавловской крепости, арестованный вместе с Богдановым, Вайнштейном и десятком других товарищей по «Союзу защиты Учредительного Собрания». И вот нашу тихую обитель посетил какой-то не то шведский, не то норвежский «товарищ», бывший в то время здесь почетным гостем на происходившем Съезде советов. Он пришел в крепость, как турист, вероятно, в сопровождении большевистского комментатора, искал «камеру Кропоткина» и нашел все камеры, набитые социалистами. Конечно, это был кто-то из «молодых» или «левых», но ведь всё же европеец. Смущенный, он поспешил уйти. А теперь Меринг поет осанну этому режиму форменного бонапартизма, внедряющего реакцию во все слои общества.

Глубокое разочарование и апатия уже охватили широкие массы рабочих. Они уже не способны — это факт — на большое, планомерное, организационно оформленное движение. Измученные голодом и безработицей они мечутся в каком-то паническом смятении и клянут политику. Всё современное движение носит поэтому судорожный неровный характер, то разрастаясь и принимая интенсивный широкий характер, то падая и затихая под влиянием обшей установки и апатии. В такой обстановке массовая организация также переживает стадии отливов и подъемов. Собрание Уполномоченных то стоит у всех на виду как мощный центр, то живет серыми буднями как слабая организация.

К тому же сейчас важна опасность, проявления в массах голого бунтарства, чисто голодных движений слепых и гибельных для всего дела. И Собранию Уполномоченных при- {65} ходится употреблять всё свое влияние и силы на противодействие этим формам, на введение движения в организационное «русло», чтобы не дать движению превратиться в анархию. Обстановка работа адски тяжелая. Здесь налицо все последствия вековой некультурности и дикости нашего рабочего класса. С него снят парадный костюм революционной фразеологии и он в движении сейчас, таков, каков есть в действительности, в жизни.

Без всяких прикрас и околичностей Собрание Уполномоченных сказало в своих первых же заявлениях то, что есть, прежде всего правду, разоблачило все последствия максимализма и выступило решительно против них. И перед рабочими сейчас две стороны: на одной большевизм с остатками громкозвучных обещаний, потерявших кредит, но всё еще повторяемых, как последнее средство удержать симпатии масс. С другой — резкая разоблачающая критика и правда, горькая правда о настоящем и о будущем. И к этой горькой правде трудно рабочему, развращенному демагогией и лестью, подойти, трудно поверить и пойти за нею. Он в своей апатии всё еще склонен порой оглядываться на свою власть, останавливаться и ждать — а не совершится ли чудо. И отрывается от этих обольстительных обещаний лишь ударами жизни. У него нет веры в себя больше, в свои силы и тем больше потребность в добром гении со стороны. И получая некоторые подачки от большевистской казны, он порой еще склонен видеть в ней этого гения. Но, увы, гении уже выдохлись, подачки тают, вера рушится и остается волей-неволей видеть и признать правду. Естественно, что отход от большевизма переживается рабочими, как трагедия, что часто результатом его остается опустошение в душе.

Сейчас поднят вопрос о рабочем съезде. Идея воспринята хорошо, вполне реально, без излишних утопий и иллюзий. Всё же много реализма оставил нам в наследство минувший год. Будем работать над его подготовкой, если... если не сокрушат нас власть имущие. С их стороны готовится, по-видимому, крестовый поход против нас, и в своей последней судороге они, может быть, и постараются ударить побольнее...

Конец письма не сохранился.

По делу «Союза Защиты Учредительного Собрания» в Петропавловской крепости были заключенные социалисты: {66} Б. Богданов, С. Вайнштейн (В. Звездин), К. Ермолаев, И. Могидович, Н. Полянский, Скалов, Н. Соловьев, К. Соколов, С. Топер, Д. Хазан, В. Цедербаум (В. Левицкий), В. Штейн, М. Островская. («Наше Единство», от 24 декабря 1917 г. № 6). {67}

С. О. Ежов – Два письма из ссылки

Приводим в извлечении два письма С. О. Цедербаума, адресованные другу в Париж

18 февраля 1929 г. Саратов.

Год тянется за годом... Много мы попутешествовали за это время, много перевидали, — но общий фон почти всюду один и тот же. Стоим мы, конечно, вне жизни — нас к себе и за версту не подпускают: являемся своего рода посторонними наблюдателями. Встречаемся только с товарищами по положению. Среди них есть и «старики», но больше молодежи, выросшей уже после 17 и даже 20 года. Ведь и наши ребята стали «взрослыми»: сыну 22 г., дочери 18 лет. Для них, конечно, наши условия жизни гораздо более тягостны, чем для нас, уже поживших и видавших всякое.

Большинству приходится вести очень тяжелую борьбу за существование — мало у кого есть родные, могущие помогать. 'Мы в этом отношении находимся еще в хорошем положении: с неизбежными перерывами почти всё время имели литературную работу, главным образом — переводную; из книг, переведенных за эти годы Конкордией Ивановной и мной, можно составить целую библиотечку. Теперь, правда, стало много хуже — играет роль и отсутствие бумаги, и сокращение выпуска переводной литературы. Приходится переходить на другие рельсы — писать самостоятельные работы: популярные и для юношества. Кое что уже удалось, кое что имеем в виду. {68}

28 марта 1933 г. Казань.

«...У нас здесь все личные неприятности и передряги отошли на задний план — очень остро и болезненно переживаем происходящее в Германии. Лично я был к этому — или приблизительно к этому — подготовлен, давно уже не видел других перспектив, но, конечно, действительность превзошла предположения и опасения. А для большинства друзей, всё время одобрявших практику европейских геноссен, происшедшее явилось полной неожиданностью, настоящей катастрофой и многие из них бросаются сейчас в противоположную крайность. Мне хочется думать, что это не «в серьез и надолго», Германия сейчас не в том положении, в каком была Италия в 19'21-22 г.г., но во всяком случае приходится ожидать, что на смену Гитлеру скорее всего придет довоенная монархия... Таковы вероятные итоги...

...На исходе второй месяц, как я без работы — ликвидирован научный институт, в котором я работал ровно год. А обстановка такова, что очень трудно найти другую работу: всюду сокращение штатов, снижение ставок, много учреждений ликвидируется. Безрезультатно посещаю я почти ежедневно биржу труда — точнее, отдел кадров наркомтруда, ибо биржи давно у нас упразднены, поскольку не существует безработицы, — вижу там сотни и тысячи мне подобных... Изредка дают мне «направление», но всегда оказывается, что это или в отъезд, или в таком месте, куда доступ мне закрыт — мое непосредственное «начальство» определенно указало, где именно мне нельзя работать, — как раз там, где имеется наибольший спрос... Быть сейчас безработным — это значит не иметь продовольственной карточки, то есть не получать хлеба? (который в вольной продаже стоит 5 рублей кило). Если бы нам не приходилось посылать на сторону, мы с грехом пополам сводили бы концы с концами, урезав себя, поскольку Конкордия Ивановна работает. А так это очень трудно и я теперь по воскресеньям нагружаюсь разного рода предметами одежды и отправляюсь на толкучку — здесь она носит выразительное название Сорочьего базара — и выстаиваю часами в надежде что нибудь продать. К сожаленью, конъюнктура очень неблагоприятная. Массовые увольнения, очень чувствительное снижение ставок, наконец, задержки с выплатой зарплаты — всё это привело к тому, что покупателей нет {69} — все превратились в продавцов. Что только не выносят на продажу».

...«Не знаю, где искать выход. Делаю попытку переквалифицироваться — превратиться в бухгалтера — эта специальность еще в спросе, — тогда есть шансы получить работу, правда, оплачиваемую ниже работы экономиста. Засел за книги и консультирую товарища». {70}

Примечания

1 «Искра», газета, которую издавало меньшинство партии, бывшее в оппозиции к политике большинства в Советах в вопросе войны и коалиции с буржуазией во Временном Правительстве. Редакцию газеты возглавлял Ю. О. Мартов.

2 Речь идет о съезде РСДРП-меныпевиков, состоявшемся в ноябре 1917 г., на котором интернационалисты во главе с Ю. О. Мартовым получили большинство, после чего к ним перешло руководство партией.

3 «Луч» — газета, которая выходила взамен закрытой «Рабочей Газеты». Издавалась в Петрограде в качестве органа партийного большинства; во главе редакции стоял Ф. И. Дан. После ноябрьского съезда 1917 г. редакция перешла к новому большинству, которое возглавлялось Ю. О. Мартовым.

4 Ната и Боб — дети Н. С. Кристи.

5 Тото — сын А. В. Луначарского.

6 Анатолий Васильевич Луначарский, нарком народного просвещения после Октябрьского переворота.

7 Анна Александровна — жена А. В. Луначарского.

8 Речь идет о книге Отто Бауэра, известного теоретика и вождя австрийской социал-демократической партии, которая вышла в 1918 г. под названием: H.Webber, «Die Russische Revolution». Против позиции Бауэра выступили тогда и Аксельрод, и Мартов.

9 Жан Лонге — внук Карла Маркса (сын Элеоноры Маркс-Лонге). Один из видных деятелей французской социалистической партии, принадлежавший тогда к интернационалистскому крылу своей партии. После войны — единомышленник Леона Блюма.

10 Речь идет об известных фельетонах П. Б. Аксельрода в «Искре» №№ 55 и 57 от декабря 1903 и января 1904 г.г., в которых Аксельрод раскрыл якобинскую сущность большевизма и диктаторскую идеологию Ленина. Плеханов говорил о Ленине: «Из этого теста делаются Робеспьеры».

11 «Грузинский инцидент в Вене». Речь идет о следующем: Грузинская социал-демократическая партия, вожди которой после большевистского набега на Грузию в феврале 1921 г. оказались в эмиграции, присоединилась ко Второму Интернационалу. В то же время грузинские социал-демократы ждали поддержки в своей борьбе с Кремлем и от Венского Объединения. По разным соображениям Венское Объединение ответило отказом. Меньшевики входили в Венское объединение, но морально-политически поддерживали грузин. В этом и заключался «грузинский инцидент».

Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).

Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.

Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.