главная / о сайте / юбилеи / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью / форум
ЗА ЧТО И
КАК БОЛЬШЕВИКИ ИЗГНАЛИ АНАРХИСТОВ ИЗ РОССИИ?
(К освещению положения анархистов в России).
Издание Анархо-Коммун. группы 1922.
1) БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ П. А. КРОПОТКИНА.
Тревожно начался для анархистов 1921 год. В конце 1920 года Троцкий на Украине произвел крупную хирургическую операцию он обманным образом разгромил тогда еще союзную, повстанческую армию Махно, а заодно и "Конфедерацию анархических организаций Украины "Набат". Много было арестовано деятельных товарищей, как из вышеуказанной конфедерации (М. Мрачный - Клаванский, А. Барон, А. Олонецкий, И. Кабась, Чекерес-Доленко, Волин и др.), так и, приехавших на созываемый этой конференцией съезд, представителей других анархических организаций, например, Ярчук - представитель Российской Конфедерации Анархо-Синдикалистов и целый ряд других. Обстановка, при которой произошел арест, и затем (январь 1921 г.) поспешный и таинственный перевод арестованных из Харькова в Москву, заставляла бояться за жизнь многих товарищей. Конференция Анархо-Синдикалистов Москвы, происходившая в это время, протекала под знаком опасения за жизнь арестованных. Хождение избранной конференцией комиссии (А. Шапиро, А. Боровой, В. Алейников и Г. Максимов), в Вечека успеха не имели. Это одно, что тревожило и волновало анархический мир. Другое - тревожные сведения из гор. Дмитрова о здоровье П. А. Кропоткина.
Временное улучшения здоровья П. А. вдруг сменилось резким ухудшением. Большевики послали в Дмитров к больному лучших врачей Москвы; туда же поехали от анархистов врач анархист, друг П. А. тов. Атабекян Л. и Эмма Гольдман. В "Известиях" В. Ц.И.К. начали печататься бюллетени о ходе болезни Кропоткина. Большевики проявили максимум внимания к больному. Они как бы извинялись за все зло, причиненное Петру Алексеевичу: изгнание в Москве с одной квартиры на другую, всевозможные мелочные притеснения в Дмитрове и т.д. Болезнь, в союзе со старостью, одолевала П. А. В Москву поступали из Дмитрова печальные вести. С часу на час ждали, что великий рево-люционер и мыслитель оставит нас и погрузится в вечный сон. В связи с этим пошли слухи, что большевики организовали похоронную комиссию на членов Московского Совета и решили ВЗЯТЬ на себя похороны... Похороны борца идеи безгосударственности на счет государства?!... Это уже было слишком цинично...
А из Дмитрова сообщают, что П. А. может еще прожить лишь несколько часов. Это было 7 февраля, утром восьмого пришла печальная весть: Кропоткина уже нет среди живых...
Быстро организовалась "Комиссия анархических организаций по похоронам П. А Кропоткина".
Энергичными действиями комиссия отбила у большевиков желание похоронить П. А. на государственный счет и тем еще раз разрекламировать себя перед международным революционным пролетариатом, За что большевики постарались в свою очередь причинить комиссии ряд неприятностей, о которых последняя писала в своем отчете.
Сейчас же после похорон комиссия постановила организовать неделю памяти умершего. Ежедневно, в течении недели, в нескольких пунктах Москвы устраивались лекции и собеседования о личности Кропоткина и его учении. Эта неделя, не запрещенная большевиками только из опасения международного скандала, нарушила политическую мертвечину, царившую в России. Анархисты за эту неделю сумели широко развернуть пропаганду. Вечека выжидала момента чтобы расправиться со всеми кто активно выступал в кропоткинской неделе, а за одно и свести счеты с некоторыми членами похоронной комиссии. Этот момент скоро настал.
2) КРОНШТАДТСКИЕ СОБЫТИЯ. АРЕСТЫ.
Только что успела закончиться неделя посвященная памяти П. А. Кропоткина, как из Кронштадта и Петрограда начали поступать самые разнообразные известия: одни говорили, что Кронштадт и Петроград в руках белых, дру-гие - что возстали матросы и к ним присоединились петроградские рабочие и т.д. и т.п. Советские газеты хранили глубокое молчание. Никто не знал в чем дело, чему верить; чему не верить, Наконец, советская пресса нарушила молчание и заговорила о возстании но... белогвардейском. Только нелегально полученные резолюции кронштадтских матросов разсеяли туман большевистской лжи. Оказалось, что матросы, памятуя ноябрьские дни 1917 года, восстали во имя затоптанных идей ноября.
Коммунистическая партия забила тревогу. Заработали В.Ч.К. и военный комиссариат (Л. Троцкий). Начались массовые аресты по всей России всех инакомыслящих. Войска стягивались в Петроград. Аресты и обыски продолжались свыше двух недель. Ночью с 7-го на 8-ое марта были арестованы два члена исполнительного Бюро Российской Конфедерации Анархо-Синдикалистов, - (они же члены распущенной комиссии по похоронам П. А. Кропоткина) - Ярчук и Максимов, одним словом, в ту ночь было арестовано свыше 20-ти анархистов. (Горелик, Тихон Каширин, Владимир Потехин и др., два последних в октябре 1921 года разстреляны, по делу Льва Черного), столько же левых С.-Р., в ту же ночь в Петрограде и в Москве был учинен погром на издательство А. С. "Голос Труда".
После подавления "мятежа" кронштадтских матросов, часть из арестованных в Москве анархистов была освобождена, а часть размещена по тюрьмам: В.Ч.К., Бутырская, Таганская и Новинская.
Должны заметить, что аресты 8-го марта носили не местный, московский, а всероссийский характер. Анархисты арестовывались во многих городах, им ставилось в вину желание ехать на съезд, созываемый Исполнительным Бюро Российской Конфедерации Анархо-Синдикалистов в Москве, 25-го апреля 1921 года. Много было случаев когда от арестованных требовалась подписка в том что они на съезд в Москву не поедут.
3) ТАГАНСКАЯ ТЮРЬМА ВМЕСТО БУТЫРСКОЙ.
Коммунистические тюрьмы, таким образом, пополнялись новым кадром арестованных...
Мы упустим случай избиения в тюрьме В.Ч.К. анархиста Каширина и левого с.-р. Елисеева; мы не будем останавливаться на массовом избиении политических в Бутырской тюрьме, имевшем место 28-го апреля 1921-го года) при развозе заключенных по провинциальным тюрьмам, мы скажем, что по соображениям, известным лишь В.Ч.К. и коммунистическому правительству, Бутырская тюрьма с этой ночи временно перестала быть местом политических заключенных; ее заменила Таганская тюрьма, политическое отделение которой быстро заменялось, привезенными с юга с.-р. и с.-д., арестованными в Москве анархистами (Ярчук, Горелик, Максимов и др.) левыми с.-р., с.-д, и с.-р.
В мае сюда стали перевозить и кое-кого из бывших обитателей Бутырской тюрьмы: М. Мрачного-Клаванского, Волина, Гуевского и кроме их еще человек 5 анархистов и 2-3 группы лиц, принадлежащих к различным политическим партиям.
К этому времени строгий режим тюрьмы, неустанной и непрерывной борьбой арестованных с тюремной администрацией и В.Ч.К., был сломлен и политические заключенные пользовались почти полной свободой в пределах тюремных стен.
4) СИДЕТЬ ПРИДЕТСЯ ДОЛГО.
Политические в тюрьме размещались по партийным коллективам; каждый партийный коллектив имел свои камеры и своего старосту, весь корридор старостат, т.е. собрание старост всех коллективов.
Численность анархического коллектива Таганской тюрьмы постоянно колебалась. В июне он окончательно установился в 13 человек, По составу коллектив был чрезвычайно разнороден. Он не только програмно, тактически и идеологически не был один, но он был пестр и по значимости заключенных для движения, по продолжительности и активности их участия в нем и по возрасту: наравне с поседевшими были и совсем неоперившиеся птенцы. В тюрьме сидела молодежь (Михайлов, Юдин, Воробьев, Шерошевский), которая в движении не принимала по молодости никакого участия, она арестована с другою молодежью, часть которой в ссылке на севере (Штюрмер и др.), только за то, что собралась в легальной квартире на легальное собрание, где должен был обсуждаться вопрос организации московского анархически настроенного студенчества в союз для коллективного анархического самообразования.
Здесь же сидели члены "Конфедерации Анархических организаций Украины "Набат" (член Секретариата М. Мрачный-Клаванский, рабочий Харьковского Паровозостроительного завода, Волин и Федоров), большинство коих было арестовано 25 XI 1920 г. в Харькове за активную пропагандистскую работу и попытку созвать анархический съезд; члены Исполнительного Бюро Российской Конфедерации Анархо-Синдикалистов (Ярчук и Максимов), арестованные 8-го марта в Москве в связи с кронштадтскими событиями, за попытку созыва съезда Анархо-синдикалистов и еще за целый ряд придуманных большевиками преступлений против советской власти. И, наконец здесь же сидели трое товарищей (Горелик, Шилкин и Фельдман), не принадлежавшие ни к одной из существующих анархических организаций (исключение составляет Шилкин), они настроены были анархо-индивидуалистами. Таков был состав анархического коллектива Таганской тюрьмы. Каждый член коллектива чувствовал, что сидеть в тюрьме придется долго, и что, быть может некоторым придется пойти в ссылку в далекий, холодный, голодный и дикий север. Признаков было много: кронштадтский испуг волнения среди рабочих Москвы и др. городов, тревожное состояние деревни, отсутствие хлеба, плохие виды на урожай, и, наконец, самый показательный признак для сидевших - это, продолжающееся свирепство В.Ч.К., осуждение (конечно, заочное) четырех членов коллектива к 3-м годам концентрационного лагеря, и что Анархо-Синдика-листы (Максимов и Ярчук), которые за время большевистского господства арестовывались последними 6 раз, но никогда не содержались долго в тюрьме, на этот раз продолжали сидеть и им обещали долгий пансион: до нового урожая, если он будет хорош. Каждый видел безвыходность положения. Каждый знал, что ему придется сидеть пока не установится внутри страны благоприятная для большевиков ситуация, т.е. сидеть бесконечно - бесконечно долго. Во многие головы закрадывалась мысль о побеге голодовке и других способах освобождения.
5) МЫ ВСЕ РЕШИЛИ ГОЛОДАТЬ.
Совершенно безвинно томившаяся в тюрьме молодежь стала поговаривать о голодовке. Эта идея захватила еще некоторых. Коллектив стоял перед возможностью разрозненных индивидуальных голодовок. Мысль о голодовке настолько крепко засела в некоторые головы, что никаких убеждения и доказательства более старых и опытных товарищей не действовали; указания на нецелесообразность этой меры в данный момент, когда свирепствовала в стране коммунистическая реакция и когда. голодовки стали бытовым тюремным явлением, на которое коммунисты абсолютно никакого внимания не обращали, тоже успеха не имели. Только просьбы обождать, может быть все вместе будем голодать, спасли коллектив от сепаратных голодовок.
Время шло. Мысль о голодовке крепчала. О ней начали подумывать и более старые и выдержанные товарищи. Приближался день Конгресса Красных Профессиональных Союзов. Мы ждали приезда наших единомышленников из разных стран. Мы возлагали надежду на их помощь и не ошиблись в этом.
Мысль о голодовке продолжала сверлить черепа. После долгих дум, одна бессонная ночь предрешила дело. Спит тюрьма. Темно и тихо кругом. Тишину ночи камеры № 4-й нарушает нервное сопение спящих, да тихий - тихий шепот.
- Максимыч, спишь?.. - шепчет Клаванский.
- Нет... А что?..
- Мне не спится... Знаешь, я все думаю о голодовке... Ведь она может быть удастся... Как ты думаешь?.. - Пауза... Долгая пауза. Затем послышался тихий ответный шепот. Долго в темноте ночи, среди спящих товарищей, шептались двое.
В тихом шепоте взвешивалось все за и против голодовки коллектива. Учитывалась политическая ситуация, отсутствие гласности в стране, определялся удельный вес съезда Красных Професс. Союзов, определялась степень заинтересованности большевиков в западно-европейских анархо-синдикалистах, степень активности друзей, оставшихся еще на воле, но... в итоге сомнение.
- Хорошо, - слышен шепот, - я согласен на голодовку, но с тем, чтобы главной ее целью был протест, демонстрация перед нашими западно-европейскими товарищами, приехавшими на съезд Профинтерна. Они до сих пор не верят той правде, которую мы им говорили, когда они были здесь в 1920 году. Ради того, чтобы они поверили, и спасли западно-европейское анархическое движение от большевистского уклона, мы должны голодать и даже умереть... Это великое дело... Освобождение из тюрьмы должно быть лишь формальным требованием...
- Согласен...
- Завтра утром созовем собрание коллектива и предложим ему это обсудить, а теперь спокойной ночи...
- Спокойной ночи...
Шепот умолк и тишина ночи царствовала почти безраздельно.
Утром на закрытом заседании все члены тюремного анархического комитета единодушно решили, что ради торжества правды нужно пожертвовать собой и что смерть некоторых не должна остановить начатой борьбы. Это решение было передано находившимся на свободе близким товарищам; получив от них благословение, мы подали заявление в В.Ч.К., В.Ц.И.К., в Ц.К.Р.К.П., в Исполком Коминтерна и Профинтерна, в нем мы указывали на произвол безпричинность нашего заключения в тюрьме и требовали освобождения и, что, если по истечении пятидневного срока освобождения не последует, мы приступим к голодовке.
6) КАМЕРА № 4 ГОЛОДАЕТ.
Таганская тюрьма находится на окраине Москвы. Снаружи это низкое грязно-красного цвета, с зарешеченными окнами, длинное низкое здание, с тяжелыми массивными железными воротами. В стороны от него тянутся высокие каменные стены с колючей проволокой и гвоздями на верху. Они отделяют улицу от тюремного двора, в глубине которого находится тюрьма. Два ряда ворот этого здания ведут на большой церковный двор тюрьмы.
Вправо от ворот, во-внутри двора высится громадный пятиэтажный корпус, с огромным деревянным забором кругом для прогулки заключенных. Влево тюремные мастерские и прямоугольник общего корпуса, одна сторона его выходила почти прямо против ворот. В нижнем этаже этого крыла помещается корридор политических, Если идти от ворот, почти в правом направле-нии, в глубь двора, то упираешься в это грязное трехэтажное здание. Во внутрь этой части тюрьмы ведут ветхие двери, сейчас же за ними, влево, начинаются лестницы, ведущие во 2-ой этаж - корридор малолетних уголовных преступников и на 3-ий этаж - в тюремную больницу, а идя в прямом направлении от дверей попадаешь в полуподвальный этаж - "корридор политических". Во внутрь корридора ведет массивная дверь, прикрывающая другую, решеточно-железную, пройдя эти двери, вступаешь на маленькую площадку, где обычно за столиком сидит надзиратель. Вправо и влево опять железные решетчатые двери, за которыми тянется длинный, узкий корридор с разбитыми окнами, повернувшись направо, входишь в этот корридор, проходя который вы имеете по правую руку камеры.
Вот первая комната правых С.-Р., вот вторая - С.-Д., третья - опять С.-Р., дальше кухня-уборная, затем четвертая комната анархистов, затем смешанная камера и за ней последняя, шестая - левых С.-Р.
Все камеры одинаковы, разница лишь в величине. Камера - это комната, с двумя-тремя окнами в уровень с землей, с низкими потолками, с сырыми стенами, асфальтовым полом, с 12 железными кроватями по шести с каждой стороны, привинченными в изголовьях, на них лежат пыльные соломенные тюфяки, по середине камеры длинный деревянный обеденный стол с длинными деревянными скамейками.
Благодаря постоянной борьбе с тюремной администрацией, решетчатые двери камер не запиралась. Борьбой удалось добиться большого: для политических закрыты были только лишь железные ворота, ведущие на свободу, корридор закрыт не был, Заключенные не только свободно общались друг с другом, но устраивали лекции, диспуты, свободно ходили до позднего вечера по церковному двору, где одни играли в гимнастические игры, другие без рубашек развалившись под кустиком чахлой акации, принимали солнечную ванну, чем между прочим, в сильной степени спасались от развивающейся в тюрьме цынги (спорбута).
Теперь заглянем в камеру № 4. Тринадцать тюремных коек - на них лежат тринадцать человек недавно здоровых, веселых и бодрых... Глаза у них глубоко ввалились, щеки впали, обтянув острые углы скул, нос заострился, голос ослабел, разговор вялый и тихий, движения слабые... Это анархисты, решившиеся "добровольно" умереть или добиться свободы. Они голодают шестой день. Некоторые уже не могут ходить без посторонней помощи, поэтому за столом постоянно сидит дежурный из коллектива левых С.-Р.
У голодающих настроение бодрое… Три дня тому назад в тюрьму приезжал уполномоченный Вечека Чистяков. Он требовал прекращения голодовки. "Правительство, говорил он, ни на какие уступки не пойдет, тем более под давлением голодовки". "Если так, ответили представители голодающих, то вы можете ехать... Наше требование вы знаете: свобода всем или тринадцать трупов!!".
Началась отчаянная неровная борьба с государством; она вселила в голодающих бодрость и решимость, тем более, что с воли приходили утешительные сведения: делегаты анархо-синдикалисты заинтересовались положением анархистов в России и начали работу за освобождение всех анархистов, началась, следовательно, борьба и на воле...
Организовалась комиссия (Сироль, Годо, Лаваль, Орландис, А. Веркман, А. Шапиро). Комиссия организовала ряд делегаций: к Дзержинскому, который, между прочим, на вопросы Годо возмущенно заявил: "что за вопрос?... Что это?.. Чека в Чеке?.." и к Ленину (Сироль, Годо, Орландис, Том Мен, Каскайден и несколько немецких товарищей). Ленин, конечно, их не принял, но комиссия настояла все-таки на своем. Ленин принужден был принять. В беседе он заявил, что мы - опасные бандиты, которых освободить никак нельзя, но раз делегация настаивает, то они (Ленин, Троцкий, Бухарин, Зиновьев и Каменев) сегодня рассмотрят этот вопрос, а завтра дадут ответ.
Мы знаем, что делегаты хорошо информированы нашими товарищами на воле (Эмма Гольдман, А. Беркман, А. Шапиро и др.), и это нам придавало силы и решимости голодать до конца. Этого не знали другие коллективы. Они видели, что положение становится серьезным; люди голодают восьмые сутки, у всех идет сильный процесс разложения тканей, изо рта исходит сильный трупный запах, были случаи обморока, трое уже совершенно не могут встать, один из них стал терять слух и сознание. Жизнь коллективов стала нравственной пыткой. Они решили примкнуть к голодовке из солидарности и ждали только нашего согласия; но мы не спешили с этим.
Все с ужасом проходили четвертую камеру. Даже видевшее виды тюремное начальство при проверке быстро выскакивало из камеры и захлопывало двери, а некоторые надзиратели не могли входить: их потрясала картина... Коммунисты не спешат. Голодовка вошла в девятые сутки. Смерть наметила три первые жертвы... Она витает в камере... Видно, как медленно спускается ее костлявая рука над жертвой... Скоро, скоро она задушит ее и пойдет к другой, третьей, ко всем по очереди...
В камере дежурит врач из арестованных (С.- Д. Литкенс); то у того, то у другого прощупывает пульс.
На ночь, имея ввиду опыт Бутырского развоза, коллективы установили наблюдательные посты, чтобы предупредить попытку В.Ч.К. увезти голодающих в больницу для искусственного кормления и изоляции друг от друга в интересах срыва голодовки, тем более, что попытка сорвать голодовку уже была: на шестой день голодовки поступили ордера на освобождение 4-х, но они отказались уйти из тюрьмы без остальных и продолжали голодать.
Ночь прошла в тревоге. Наступил десятый день голодовки. На воле волнение и беспокойство за нашу жизнь. В середине дня делегаты а-с. Конгресса Профинтерна получили письмо Л. Троцкого (это и есть обещанный ответ Ленина). Коммунисты решили освободить голодающих под условием изгнания из пределов Р.С.Ф.С.Р… Троцкий потребовал от делегатов написать в тюрьму голодающим письмо с просьбой прекратить голодовку и принять предложенные условия, обещая что это письмо будет передано. Это письмо В.Ч.К., однако, не передала. Другим путем мы узнали, однако, обо всем в этот же день и приняли пожелания делегатов.
Вечер... Ночь... Наступает одиннадцатый день голодовки. Везде темно, только в камере № 4 горит огонь, там около умирающих, печально свесив голову, сидит дежурный... В темноте уборной, плотно прислонившись лицом к решетке окна, стоят караульные и зорко смотрят в темноту ночи.,. Мертвенно тихо кругом, ни звука, ни шороха: можно слышать тишину, осязать и видеть темноту...
Вдруг звон ключей, стук железных ворот, телефонный звонок в мертвой тишине корридора, четкие военные шаги во дворе, звон шпор, голоса... много голосов...
Мгновенно проснулся корридор и встал на ноги, готовый нас защищать от увоза... Погашенный из предосторожности свет, вдруг вновь озарил камеру смерти, вслед за этим с шумом распахивается дверь и ровной, твердой поступью, позвякивая шпорами, вошел военный быстро посмотрев по сторонам, он начал говорить, отчеканивая каждое слово:
"От имени правительства имею Вам заявить следующее; если Вы сейчас же прекратите голодовку, вы будете высланы за-границу". Мы попросили его выйти на 10 минут, чтобы мы могли посовещаться. Ровно через 10 мин., вновь явился Ягода. Мы условия приняли. Жизнь победила смерть... Вздох облегчения вырвался из груди у всех коллективов; все повеселели, поздравляли с победой, хвалили за стойкость, выдержку и дисциплину; радостно суетились приготовляя нам первую пищу. В 3 часа ночи корридор ожил и гудел, как пчелиный рой. У всех было впечатление, что они видят перед собой дорогих воскресших покойников.
Голодовка кончилась. Каковы ее результаты? Они велики. Первое - она показала иностранным товарищам обнаженную правду. Второе - она открыла глаза делегатам конгресса профинтерна и большевики не могли уже легко их обмануть. Третье - она уличила большевиков во лжи и клевете, особенно после выступления Бухарина по поручению Ц.К.Р. К.П, и контрвыступления Сироля на последнем заседании Конгресса Профинтерна. Четвертое - подняла престиж голодовки вообще, подорвала престиж власти, внушила уважение к анархистам со стороны других партий. Это было крупное политическое выступление, которым мы можем гордиться.
7) НАС ОСВОБОЖДАЮТ.
Голодовка кончилась, но борьба не прекратилась. Управляющий делами В.Ч.К. Ягода, объявляя условия правительства, заявил: "Высланы должны быть все, следовательно, и те, которые в свое время не пожелали выйти из тюрьмы; подробности узнаете сегодня днем". Действительно, в последнее время приехал Чистяков. Он показал копию и оригинал "приговора" за подписью Ягоды. Приговор имел свыше 25 пунктов. От нас требовалось его подписать. Но мы, как не были больны, ознакомившись, категорически отказались сделать это. Мы не могли согласиться, чтобы нас освобождали постепенно, чтобы освобождение состоялось только за 2-3 дня до высылки, мы не могли согласиться на круговую поруку, что за время своего пребывания на свободе не будем вести партийной работы; мы ни в коем случае не могли согласиться не встречаться с идейными друзьями.
Мы написали протест и изложили свои минимальные требования. Мы требовали: 1. Оставления в России 4-х товарищей, которые, будучи по постановлению В.Ч.К. освобождены, из тюрьмы не ушли и из солидарности продолжали голодать; 2. Оставить в России молодежь; 3. Немедленное коллективное освобождение и право для высылаемых жить в России не менее 3-х недель; 4. Уничтожение пунктов, касающихся "круговой поруки" и обязательства "Не встречаться с идейными друзьями". Чистяков ушел, унося наше заявление.
Через несколько дней в тюрьму. явился начальник иностранного отдела В.Ч.К. Могилевский, в ведение которого перешло наше дело. Он говорил, что нас отправят в хороших условиях, так же, как членов Конгресса Коминтерна. Но как только заходила речь о наших требованиях, он сейчас же заявил, что решение этих вопросов от него не зависит, по он поставит это на обсуждение коллеги В.Ч.К.. После трех визитов Могилевский перестал ходить в тюрьму.
Мы все-таки добились освобождения Гуевского, Шилкина и Шерошевского; Федоров пожелал быть высланным.. Мы добились отмены пунктов о круговой поруке и обязательства "не встречаться с идейными друзьями".
Прошел месяц, как окончилась голодовка, нас продолжали держать в тюрьме. Радость победы сменилась тревогой, сомнением и серыми тюремными буднями. Кончился праздник борьбы.
Время шло, да шло; мы продолжали сидеть. Нервы развинчивались с каждым днем все сильней и сильней.
В.Ч.К. определенно тормозила, делегатам она обещала нас освободить" а сама продолжала томить нас в тюрьме.
Но вот разъехались делегаты, за исключением Лакаля, у Чека совсем руки развязались. Пошли слухи, что анархистов не вышлют, а оставят в тюрьме, что политических Таганской тюрьмы развезут и т.д. Нервы развинтились до наивысшего напряжения. В коллективе создавалась невозможная атмосфера: нервность и раздражительность, пессимизм и уныние царили в коллективе. Вдруг, первого сентября является тюремная администрация в сопровождении высших агентов В.Ч.К. и заявляет: "Все политические переводятся в Бутырскую тюрьму, здесь остаются только анархисты". После кратких переговоров всех увезли. Мы осиротели. В огромном пустом корридоре, как тени, блуждали десять анархистов.
Прошло несколько дней, а из Чека никто не является. К нам стали применять строгий режим. Мы сопротивлялись. Это дошло до того, что от нас отняли право личного свидания. Теперь свидание можно получить только через две решетки, т.е. нас перевели на уголовный режим.
В субботу, 5 сентября, мы решили взять свидание через решетки с намерением произвести абструкцию. Как только ввели в комнату свидания наших жен, так сейчас же были выбиты решетки. Поднялся шум. Наших жен грубо выбросили. Вызвали тюремный караул, Солдаты бежали к зданию, где происходило свидание, заряжая на бегу винтовки. Курки на боевой взвод... еще немного и курки спустились бы... Но спокойствие устранило кровавую развязку. Мы объяснили солдатам в чем дело и попросили их уйти, так как и мы уйдем в камеру. Солдаты разошлись. Под аплодисменты всей тюрьмы, с решетками на плечах, направились мы в камеру. Сейчас же приехал Чистяков и вызвал для объяснения Ярчука и Волина. Он ушел, заявив, что все будет улажено. Однако, В.Ч.К. хотела использовать этот случай в своих интересах, но это сорвалось. Продержав в тюрьме еще две мучительных недели, нас, наконец, 17-го сентября, освободили, взяв всего-навсего подписку в том, что мы время, проведенное на свободе, не используем для партийной работы.
8) НАС ВЫСЫЛАЮТ.
Мы на свободе в кругу близких друзей... Терпеливо ждем дня своего изгнания. Но время идет. Работать не позволяют. Средства изсякли; продано все, что можно было из "имущества". Дальше жить не на что. Государственное пособие столь незначительно, да мы его и не хотим, что на него и не проживешь двух-трех дней. Не работали не только мы, но и наши жены. Они бросили работу, так как следовали за нами в изгнание. Хождение в В.Ч.К. не принесло ничего утешительного.
"Еще не готовы документы," был ответ на наше постоянное "когда же".
В октябре стали назначать сроки нашей отправки, Назначат срок, обегаешь город, распрощаешься с друзьями, уложишь вещи, готов в путь, а завтра чекисты мило улыбаясь, говорят: "Вы сегодня не едете, поедете тогда-то". Этак происходило раз пять. Мы перестали в таких случаях прощаться с друзьями, чтобы не быть смешными; Но вот нам определенно заявили, что 8-го ноября всех отправят в Петроград, а оттуда дальше. На этот раз почему-то все поверили. Товарищ Маркус (член Исполнительного Бюро Российской Конфедерации Анархо-Синдикалистов) пригласил своих друзей по работе в Бюро и некоторых их сотоварищей по тюрьме и предстоящих ссылке, на прощальную чашку чая. Вечером, первого октября, все собрались у него. За дружеской беседой и вкусными пирогами время быстро летело. В 11 часов Ярчук и Максимов поднялись, чтобы пойти попрощаться с Эммой Гольдман и поговорить с ней о предстоящей за-границей работе, связях и других делах. Распрощались и ушли. Другие остались посидеть еще полчасика, нельзя было отказать в этом милому хозяину и хорошему товарищу.
Возвратившись домой довольно поздно, Максимов не застал дома ни жены, ни друзей, оставшихся у Маркуса. Подивился их долгому отсутствию. Пробило три часа, а их все нет,.. "Дело неладное, здесь работает Чека". - Подумал он.
Рано утром они вдвоем направились к Маркусу узнать в чем дело. Боясь попасть в засаду один остался внизу, а другой постучал в дверь. Дверь открылась - чекистов нет. Вошли в квартиру: все перевернуто вверх дном.
Что случилось?..
"Не прошло и полчаса после вашего ухода, рассказывает жена Маркуса, как пришли агенты В.Ч.К. произвели личный обыск у всех присутствовавших, собрали их в одну комнату, поставили около них солдата и приступили к обыску квартиры. Ничего не нашли. Хотели было уйти, арестовав одного только Маркуса, но, позвонив в В.Ч.К., они получили распоряжение арестовать всех. Агент заявил, что в данном собрании усматривается политическая сходка, а потому все считаются арестованными, остается только одна гражданка Маркус и то только потому что у нее дети".
Возмущенный Максимов идет раньше условленного времени в В.Ч.К. и письменно протестует.
- Не волнуйтесь, дело пустяковое... Сегодня едут не все, - едет Волин, Ярчук и Воробьев... Ваша жена сегодня же будет освобождена.
- Почему только жена?.. Там ее сестра, совершенно аполитичный человек. Там А. Гогелия (Оргеиани), Там Д. и Н. Чекерес - все мои друзья... Я требую освобождения всех, вместе с Маркусом.
- Я даю вам обещание только за Вашу жену... Волин, будьте готовы, в три часа едете...
Они уехали.
В ту ночь происходили очередные аресты по всей России всех инакомыслящих, В Москве разгромили анархистов-универсалистов и арестовали ряд отдельных товарищей. В эту ночь одних анархистов было арестовано свыше 20 человек. Такую же картину застали в Петрограде, уехавшие туда товарищи.
Впоследствии некоторые из арестованных были освобождены, в том числе и тов. Маркус проголодавши 11 суток, а остальные продолжали томиться в тюрьмах...
Спустя две недели, оставшейся в Москва группе ссыльных анархистов, объявили, что паспорта готовы и все едут 15-го числа в Петроград.
Прощай Россия! Прощай Москва, с своими тюрьмами и палачами, которых после смерти хоронишь ты, теперь, под звуки "Интернационала"1!.. Прощай Москва, со своими страшными подвалами, где кровь пытаемых и расстреливаемых контр-революционеров и революционеров никогда не засыхает, с подвалами обагренными кровью наших товарищей Фанни Варги и Льва Черного, по слухам замученного пыткой!.. Прощай коммунистическая Султановщина мы по прежнему остаемся твоими непреклонными врагами.
В Петрограде нас поместили в одну из лучших гостинниц. Там мы встретили раньше уехавших
Начались Петроградские мытарства.
Гостинница "Спартак" находится в ведении комиссариата иностранных дел. Мы были на полном иждивении государства. Обедать ходили в соседнюю гостинницу "Интернационал", принадлежащую тому же комиссариату. Мы, однако, волновались, ибо, фактически, мы были в удобной, комфортабельной тюрьме.
Наконец, отправили Ярчука, вскоре за ним Волина. Ну, дела, значит, хороши. Скоро поедем и мы... Это хорошо. Ярчук обязательно будет раньше 25-го декабря, следовательно, попадет на анархический съезд, на который мы так стремились, да, нужно думать, будем и мы"... Так думалось. Иначе думала Чека, После отъезда, вышеупомянутых товарищей, чекисты были не менее любезны; они ни в чем не отказывали, справлялись о здоровье, хорошо ли нас кормят, удобно ли нам в "Спартаке"? и т.д.
Да, отвечали мы, но нам уже хотелось бы жить в худших условиях, но по ту сторону границы.
- Обождите; товарищи... разве дело за нами?.. нет документов. Москва прислала, как будто нарочно, негодные документы; простые царские паспорта, по которым раньше жили в России. А, ведь, мы же не можем вас отправить без документов, чтобы Вас там арестовали.
Мы ждем. О, радость! Конец ожиданию - завтра едем... Наступил момент отправки.
Едете Вы, говорят чекисты, как военнопленные чехо-словаки, под такими-то фамилиями. Никаких документов Вам не нужно, Вы внесены в список эшелона.
Грузовым автомобилем отвезли на вокзал. Но оказалось, что эшелон еще не готов. Разместившись в бараках, мы ознакомились с условиями барачной жизни и с условиями поездки в эшелоне. Результаты такого путешествия для нас были ясны: тиф или тюрьма, или и то и другое. Мы отказались ехать в таких условиях. Повезли обратно в гостиннипу. На другой день мы подали письменный протест, в котором напоминали об обязательствах, данных правительством делегатам профинтерна.
Опять начались томительные дни ожидания. Время шло. Декабрь был на исходе. Мы уже не мечтали быть на анархическом съезде. Друзья с которыми мы условились о делах, так как мы должны были приехать раньше их, уже были за пределами России и стучались в двери Германии, которые не открылись перед ними, Нас уже интересовало другое, в какую тюрьму нас посадят? Однако наши мрачные опасения скоро рассеиваются. На днях пароходом едут те, кто имеет детей: "Горелик и Федоров", заявили в чеке. Им дается удостоверение с германской визой. Остальные через 3-4 дня с такими же документами поедут поездом." Когда уже все было готово к отъезду, то оказалось, что ехать нельзя.
Опять потекли скучные дни ожидания.
Усилились наши опасения и подозрения...
Погибли планы о революционной работе... опять тюрьма... Досадно и больно за разбитые надежды, которыми так долго жили.
На все вопросы петроградские чекисты отвечали как бы оправдываясь:
- Мы ничего не можем сделать. Пусть делает Москва... она тормозит..., мы, ввиду этого, уже требовали что бы она вас взяла обратно и отправляла сама или прислала для вас хорошие документы, но она потребовала что бы мы вас отправляли...
Что же делать?.. нам противно быть на вашем иждивении.
- Запросим еще раз Москву.
- Скорей кончайте. Решили выслать - высылайте, в тюрьму посадить - сажайте... только поскорее...
Днем 28-го декабря зашел чекист и тоном начальника заявил:
- Собирайте вещи. К семи часам вечера будьте все готовы - едете в Москву... я бегу за билетами на скорый поезд...
- Почему в Москву?.. Зачем?
- Не знаю... ничего не знаю... приехал из Москвы Неймарк и привез это распоряжение.
- Позвольте, вы не можете не знать, вы секретарь отдела...
- Я исполняю приказание... мне некогда..., - и чекист скрылся за дверью;
Вечером он пришел в сопровождении другого чекиста который должен был сопровождать нас в Москву.
- В неизвестность мы не поедем, - заявили мы чекистам: требуем Неймарка для объяснений,
- Сейчас едет скорый... не поедете на нем, поедете товаропассажирским ночью. Так или иначе, но мы должны Вас отправить сегодня. Нужна будет сила применим силу.
- Мы арестованы?..
- Арестованы или нет, но мы должны вас отправить, а там не наше дело.
После непродолжительного совещания мы согласились ехать.
Тюрьма, так тюрьма все равно...
Торопливо погрузили в автомобиль вещи и поехали,
На вокзале так же торопливо, разгрузили перетаскали их к вагону, но не успели донести последнего чемодана, как поезд пошел...
С грудой вещей, с плачущими детьми и ругающимися чекистами остались мы на перроне, провожая растерянным взором удаляющийся поезд. Решено - нас отправят завтра. Сегодня едем обратно и переночуем в "Спартаке." Вещи оставили на хранение, чтобы не мучиться с ними. Взяли лишь самое необходимое. Но опять несчастие - ушел автомобиль... Идти пешком женщинам с грудными детьми было невозможно. Чекисты пошли за автомобилем, бездетные в "Спартак", а остальные остались ждать автомобиля. По пути в "Спартак" мы пытались предупредить своих друзей, что нас везут зачем-то в Москву, что у нас сложилось впечатление, что мы арестованы, что, вероятно, нас везут в тюрьму, К большому нашему огорчению, мы никого из друзей не застали дома.
Не прошло и двух часов после нашего возвращения, как в гостинницу возвратились чекисты.
- Извольте собираться, Вы все таки едете сегодня, идет почтовый... Протесты были излишни. Мы поехали. Условия поездки были ужасны. Пробыв в пути 58 часов, утром накануне нового года, приехали в Москву.
Что будет дальше?.. куда повезут?..
В Вечека или нет?.. ждем. Конвоир ничего не говорит. Приехал автомобиль и нас повезли...
- Там, куда я вас привезу, - говорит чекист, - никто не должен знать, что вы анархисты...
Ага, подумали мы, значит везут не в тюрьму. Куда же?.. Долго нас возили по Москве. Повезли на Земляной вал, оттуда в В.Ч.К., от нее опять на Земляной вал, но чекист и на этот раз не мог найти нужного ему адреса.
Завезли в какой-то переулок, остановились у какого-то дома (впоследствии узнали, что это была федерация военно-пленных), чекист слез и ушел. Затем вернулся и приказал опять везти на Земляной вал. Там ввезли нас во двор дома, где живут военно-пленные немцы и австрийцы.
- Снимайте вещи!..
Вещи сняли.
- Я свое поручение исполнил; здесь будет человек, он вам скажет что нужно...
До свидания...
Растерянные стояли мы около горы своих вещей, под любопытствующим взором военно-пленных.
- Sprechen Sie Deutsch?.. - обращается к нам усатый немец.
Молчание ему было ответом. Мы растерянно переглянулись между собой.
- Sprechen Sie Deutsch?.. - повторил свой вопрос немец.
- Sa, Ja, - ответил, спохватившись, один из нас.
- Zimmer numer Vier...
Понесли вещи в указанную комнату. Вскоре мы узнали, что мы больше не анархисты, а гражданские пленные Чехословакии и, что 3-го января 1922 г., мы едем с эшелоном. Там же мы узнали, что эшелон уже должен был быть отправлен, но, так как мы запоздали, его задержали.
Теперь нам стало понятно почему так спешили с нашей отправкой в Петрограде. Нас хотели прямо с поезда передать в эшелон и отправить, чтобы не вздумали вновь отказываться. Голодные, грязные, измученные и разбитые дорогой, некоторые из нас, не имевшие пристанища в Москве, остались в этом клоповнике, а другие сейчас же ушли к своим друзьям.
Накануне отъезда нам сказали как нас зовут, в день отъезда, 3-го января выдали документы и мы, вместе с эшелоном; погрузились в вагоны - теплушки. Товарные грязные вагоны с деревянными нарами по обе стороны и с железной печкой по средине.
9) МЫ ПОЕХАЛИ.
Прожив два дня в теплушке, 5-го утром мы поехали. Путь был чрезвычайно тяжел, особенно для детей. Бедные дети страдали то от невыносимой жары, то от холода. Сквозной ветер был угрозой для их жизни. Один ребенок заболел, стал хрипеть и все тише и тише плакать, наконец, не стало слышно и плача, он издавал слабые стоны...
Вот и Себеж... Дальше Латвия. Началась проверка документов, осмотр багажа и личный обыск. Для нас все кончилось благополучно, хотя не без инцидентов: кое у кого из нас хотели отобрать деньги и книги. Едем дальше. Отъехав несколько верст, поезд остановился. Граница...
- Приготовьте документы, граждане! Выбрасывай все из вагонов!.. Полетели дрова, доски и печки с горящими в них дровами... Проверка документов кончилась, эшелон пошел. Латвия. Пересадка в другие вагоны Латыши поместили пассажиров двух русских вагонов в один латышский. Здесь дали эшелону ужин и дрова. Поехали дальше. Вскоре обнаружили, что больной ребенок умер, он умер незаметно, никого не беспокоя. На первой большой латышской станции, темной ночью, убитая горем молодая мать сдала трупик своего первенца в станционный морг. Федоровы потеряли ребенка.
Ну, вот мы в рижском карантине. Режим тюремный. Никуда не выпускают. Холодно, голодно и грязно.
Литва, Германия - пересадка в классные вагоны, Польша, опять Германия…
Перед нами стал вопрос: как попасть в Берлин, цель наших стремлений? Отстать от эшелона раньше Штетина не удалось. Решили бежать в Штетине. Но вот скоро и Штетин...
Удастся ли побег?...
10) ШТЕТИН, ТЮРЬМА. МЫ УЖЕ НЕ ЧЕХИ.
Подъезжая к Штетину, мы переоделись, приняли приличный европейский вид. Уложили и запаковали вещи. Наш план состоял в том, чтобы по приезде в Штетин взять носильщика и сдать вещи на хранение, а. самим поехать в Берлин, в крайнем случае бросить вещи и уйти.
Однако эшелон на вокзал не пошел, его остановили около бараков и установили охрану. Раздалась команда выносить вещи. Здесь же нас разбили по национальностям и приказали с вещами идти в бараки. Эшелон встречали очень много представителей Красного Креста, выполнявших одновременно и роль сыщиков... Мы не успели даже расположиться в бараке, как вошли два господина и пригласили Максимова следовать за ними. Его обыскали, дали пару тумаков, требуя чтобы он во всем сознался.
- Скажите всю правду, господин, - кричал представитель Красного Креста. Вещи, вещи.., где ваши вещи? Пошли в бараки за вещами. Затем арестовали и обыскали его жену и посадили обоих под стражу при медицинском пункте; тут же при бараках. Скоро туда же привели Клаванского и всех остальных.
- Большевики, большевики..., - радостно говорили сыщики, производя тщательный обыск.
Около семи часов вечера приехала подвода; па нее погрузили вещи, а сверху багажа посадили женщин. На подводе все не могли уместиться, двоих повели пешком под конвоем. Вахмистр Гизе дал распоряжение при малейшей попытке к бегству бить кулаком.
Мы решили, что, если уж сидеть, так сидеть как анархисты, а не как большевики. Только этой иронии нам не доставало!
Мы открыли себя.
Одни нам верили, другие нет. Нас посадили в тюрьму при "Полицай Президиум", а женщинам разрешили жить в отеле с условием явки по утрам...
Казалось все пропало... В "Полицай Президиум" только и слышалось:
- Большевики... Zurück Nach Russlland... На другой день мы заявили, что пусть нас отправляют хоть к зулусам, но не в Россию.
- Хорошо, пошлем в Чехо-Словакию, но здесь оставить вас не можем
- Но мы не Чехи...
- У вас чешские документы, мы сделаем вид, что вы чехи, а в противном случае в Россию.
Итак в Россию - тюрьма... В Чехию - тюрьма, а затем?..
Затем опять какая-нибудь тюрьма...
Весело?!... Пропало все...
Еще в России, сидя в Таганской тюрьме было решено (Ярчук, Максимов) ехать в Берлин, где имеется сильное и здоровое анархо-синдикалистское движение и там начать работу для России, как заграничное Бюро Российской Конфедерации Анархо-Синдикалистов, к этому примкнул Клаванский, представлявший в "Набате" анархо-синдикалистское крыло. Мы много думали об этом и много мечтали. Мы думали издавать газету для России, агитационную и пропагандистскую литературу для нее, т.е. продолжать упорно, не покладая рук прерванную большевиками работу. Мы надеялись, что при материальной и моральной поддержке немецких, французских, американских и др. товарищей сумеем поставить орган, на одном или нескольких европейских языках, где бы говорилась вся правда о русской революции, где можно было бы делиться революционным опытом и ставить ряд вопросов, выдвинутых революцией в России, призывать к организации анархического Интернационала, к организации синдикалистского Интернационала на принципах Бакунизма, т.е. первого Интернационала и т.д. и т.д.
И вдруг все пропало, пропало безвозвратно...
Как тяжело, как больно!..
Но, о радость, нас согласились выпустить из тюрьмы под надзор полиции, правда, с тем, чтобы, при первом случае, отправить в Чехо-Словакию.
Но, нет!.. Теперь у нас руки развязаны: мы можем снестись с берлинскими друзьями и они общими усилиями вырвут нас из лап полиции.
Наши надежды нас не обманули... Близок день нашей свободы и мы возьмемся с жаром за работу.
Штетин. 7-2-22.
Примечания
1 Расскажу со слов одного крупного политического деятеля революционной России, фамилию которого пока назвать нельзя, следующий факт. Заболевшего психически палача Емельянова поместили в хорошую чекистскую больницу. Делалось все для спасения. Больной, при появлении сестры или кого-либо быстро вскакивал, скручивал одеяло на подобие револьвера и кричал: "Становись к стенке"!.. и начинал прицеливаться... Медицина не помогла - палач умер. Трудно было спасти "человека" который при своей памяти праздновал юбилей 1000 жертв им расстрелянных. Емельянова похоронили с почестями: почетный караул, музыка. Под звуки похоронного марша ("Вы жертвою пали в борьбе роко-вой"...) и "Интернационала". Тело палача было предано земле, которая все принимает. На его место нашли достаточно охотников; сейчас в чеке "работает" Маго; среди палачей встречаются и женщины...