СТЕФАНО ГАРДЗОНИО
(Pisa, Italy)

Материалы к биографии Григория Ильича Шрейдера

From the Other Shore, 4 (2004), 35-48.
From the Other Shore: Russian Writers Abroad Past and Present

Видный деятель партии эсеров Григорий Ильич Шрейдер, в молодости участвовавший в народовольческих кружках, довольно рано подвизался на журналистском поприще, основав газету Днепр, закрытую по приказу Победоносцева. После долгих лет работы в провинции - Шрейдер служил в адвокатуре и в органах самоуправления (статистиком и секретарем городской управы), - он переехал в Петербург, где утвердился как специалист по городскому управлению и земскому хозяйству, а также как публицист, в частности, на страницах Русского богатства.¹

Одновременно он играл видную роль в русском освободительном движении, основав вместе с С. И. Юрицыным, еще до революции 1905 года, газету Сын отечества. В 1904-1905 гг. Шрейдер был одним из руководителей "банкетной компании", секретарем московского отдела Союза освобождения, а вскоре он примкнул к партии эсеров. В частности, он был близок к трудовой группе и в 1905 году, вместе с Анненским, Мякотиным и Пешехоновым, опубликовал обращение "от группы писателей народно-социалистического направления", но в новообразованную партию народных социалистов за ними не последовал. Политически Шрейдер был всегда умеренно настроен и играл важную роль катализатора либеральной интеллигенции во время первой русской революции.

Угроза ареста заставила его с 1906 года переехать в Италию, сначала в Неаполь и на Капри, затем в Рим. В декабре 1906 года, в Неаполе, вместе с Дж. Бергамаско и Л. Чеботаревым он публикует обращение к итальянским гражданам о царском насилии, Appello degli emigranti russi residenti in Napoli. В 1906-1916 гг. Шрейдер работает редактором и корреспондентом российских журналов и газет (Русские Ведомости, Голос минувшего, Национальные проблемы, Русское слово, Искра) и сотрудничает в энциклопедии Гранат, для которой готовит статью о современной политической жизни Италии. В частности, в газете Русские Ведомости, где раньше он писал главным образом о проблемах городского и земского управления, Шрейдер печатает целый ряд статей об Италии, о карбонариях, о Мадзини, и о итальянском республиканском движении. В те же годы он становится видным членом русской колонии в Италии, активно участвует в ее политической и культурной жизни, общается с Горьким, Черновым и другими политэмигрантами. В 1911 г. он представляет на Международном Съезде Ассоциаций Печати в Риме журнал Русское богатство. Член управления Общества библиотеки имени Л. Н. Толстого, Шрейдер избран в президиум первого Съезда русских культурных и экономических общественных организаций в Италии (Рим, 27-30 марта 1913). После амнистии 1913 года и начала войны, Общество библиотеки имени Л. Н. Толстого распадается, многие его члены возвращаются в Россию, но Шрейдер остается в Италии, основывая в 1915 году Общество А. И. Герцена. В отличие от Общества библиотеки имени Л. Н. Толстого, это объединение было преимущественно неонародническим. В него входили видный деятель партии социалистов-революционеров В. Н. Рихтер, врач В. Е. Мендельберг и представитель неаполитанской колонии Я. Видгорчик. В том же году Шрейдер, вместе с В. Н. Рихтером и В. Шебедевым, напечатал в России книгу Современный Рим, изданную при поддержке видного итальянского политического деятеля И. Бономи и проф. Грациоли

В мае 1917 года Шрейдер возвращается в Петроград, а летом он избран Петроградским городским головою и членом Учредительного Собрания. В дни октябрьского переворота Шрейдер занял антибольшевистскую позицию (уже вечером 7-го ноября он был во главе манифестации за освобождение членов правительства). Он вошел в президиум Демократического совещания и участвовал в антибольшевистском Комитете спасения родины и революции. Летом 1918 года Шрейдер организовал в Екатеринодаре Юго-восточный комитет членов Учредительного собрания и там же редактировал газеты Сын отечества и Родная земля.

Шрейдер эмигрировал после разгрома белого движения на юге России. В 1920-1921 гг. он принимал участие в Инициативной группе внепартийного объединения - тайной контрреволюционной организации, созданной правыми эсерами за границей. Вернувшись в Италию в мае 1919 года, Шрейдер вошел в контакт с различными итальянскими демократическими движениями, представляя партию социалистов-революционеров. Он был дружен с Нитти и сблизился с итальянскими республиканцами. Поддерживал связь он также и с Муссолини. В начале 1920 года Шрейдер основал социалистический еженедельник на итальянском языке La Russia del Lavoro (Трудовая Россия), выходивший чуть дольше года. Член Всероссийского Учредительного Собрания, Шрейдер принял участие в парижском частном Совещании Собрания 8-21 января 1921 г. В том же году Шрейдер был избран председателем Объединения российских земских и городских деятелей в Италии. В эмиграции Шрейдер остался видным деятелем партии эсеров и продолжал свою политическую и публицистическую деятельность. Живя в Праге и в Париже, он сотрудничал в журнале Воля России, редактировал ежемесячный журнал Нужды деревни, а в 1928-30 гг. работал редактором пражского журнала Революционная Россия. В 1927 году он руководил кабинетом местного управления Русского научного института. Умер Шрейдер 19 марта 1940 года в Медоне. На его похоронах, состоявшихся в Медоне 22 марта 1940 г., речи произнесли В. М. Чернов, Р. А. Абрамович и С. Д. Щупак.²

Сохранившиеся мемуарные записи Г. И. Шрейдера представляют собой ценный документ эпохи. Машинопись воспоминаний хранится в Hoover Institution Archives (Stanford University), Boris I. Nikolaevsky Collection, Box 162 Folder 2. Данная публикация входит в проект по изучению русской эмиграции в Италии (MIURST, Progetto di Ricerca: Catalogazione Informatica di dati sui russi in Italia).

Г. И. Шрейдер

Материалы для биографии

Согласно метрической записи я родился 28 марта 1860 года (старого стиля). В действительности же - 28 декабря 1859 г. (10 января 1860). Метрические записи вел казенный раввин в уездном городе (Бахмуте, Екатеринославск[ой] Губ[ернии]), а я родился в деревне (Волчеяровке) в 35 верстах от города. Очевидно день запоздалого заявления внесен был в метрическую книгу, как день моего рождения.

Родители мои жили в имении генерала Павлова, находившемся в аренде у моего отца. Среди крестьян[,] не только деревни Волчеяровки, бывших крепостных генерала, но и соседних деревень[,] отец мой пользовался большим уважением и авторитетом. Все помнили, как он отстаивал интересы крестьян во время наделения их землею (он тогда управлял имением Павлова); точно так же, как все знали, что у Ильи Ароновича всегда можно получить помощь в нужде, равно как всякие льготы по пастьбе скота, аренде земли и пользовании лесом.

Семья наша быстро росла, почти ежегодно пополняясь новым членом. Все мы - и братья, и частью и сестры - были, по крайней мере, до школьного возраста всецело предоставлены самим себе и проводили время, как его обычно проводят деревенские дети: в саду, в поле в разных играх и предприятиях. Одно из лучших наших развлечений было к вечеру выйти далеко в поле на встречу возвращающемуся табуну, поймать лошадь за гриву, взобраться на нее и "охляпом" - без седла и уздечки - держась за холку, скакать, сломя голову, к водопою .

Читать я научился очень рано и начал запоем читать все, что попадалось под руку. От Павлова к нам перешла изрядная библиотека, но преимущественно французских книг, главным образом изданий конца восемнадцатого века (в том числе и Энциклопедия). Среди немногих русских книг главное место занимала История Карамзина. Я прочитал его почти всего с большим увлечением, хотя не понимал, вероятно, и незначительной доли прочитанного.

Когда наступило время более серьезно заняться нашим образованием, отец отвез меня и одного из моих старших братьев (Якова) в Харьков. Я поступил в первый класс первой гимназии, брат - во второй класс реального училища. Мы оба себя чувствовали в городской обстановке очень плохо. Тут все нам не нравилось, все было не по душе. За несколько дней до начала учения нам захотелось любимого блюда сметаны. Пошли раздобыть. Походили, поискали, не нашли. Вернулись на квартиру, увязали чемоданы, поехали на вокзал, сели в поезд Курско-Харьковско-Азовской жел[езной] дороги и через полторы сутки были дома. Отец был потрясен, но мать нас поняла ... и нас оставили дома...

1930 г.
Гр. Шрейдер

Из воспоминаний. Как я стал городским головой...

По разным причинам, задержавшим мое возвращение на родину, я возвратился в Петроград лишь 12 июня 1917 г.

В течение моего двенадцатилетнего изгнания я находился в непрерывном живом общении с родиной - при посредстве переписки, печати и нередких свиданий с приезжавшими в Италию родными, друзьями и, вообще, соотечественниками. Правда, в годы войны, особенно же в месяцы, последовавшие за революцией, связь с родиной была значительно затруднена; но и в это время нельзя было пожаловаться на полный отрыв от родной страны. Тем не менее еще в Риме, собираясь в дорогу и намечая план своего дальнейшего поведения, я твердо решил по возвращении в Петроград не занимать никакого "ответ-ственного поста" - литературного, общественного или политического - раньше, чем мне удастся самостоятельно и непосредственно познакомиться с тем, что произошло, происходит и назревает в стране. Я был уверен, что двенадцатилетнее отсутствие из родной страны - даже при и самом живом и тесном общении с нею, все таки в известной мере сделало меня чужестранцем по той простой причине, что я от многого неизбежно должен был отвыкнуть и что многое изменилось не на моих глазах. Я боялся, что по возвращении в Россию я во многих случаях не смогу свести концов с концами, как, например, не мог этого сделать по выходе из тюрьмы, потому что мне был неведом ряд событий, происшедших в ту пору, когда я был изолирован от мира и всего в нем происходившего толстыми стенами петербургских "крестов" . . . Уже при первой встрече на границе, в Хапаранде, с русскими людьми в массе - с солдатами и офицерами, показавшимися мне (даже чисто внешне) совсем не такими, какими я оставил их на родине двенадцать лет тому назад, - уже при этой первой встрече я убедился, что боязнь моя была основательной и принятое в Риме решение было правильным. Однако уже на пути между Гельсингфорсом и Петроградом я столкнулся с большим соблазном изменить этому решению. В Гельсингфорсе в наш поезд сел Е. Д. Парамонов. ³ С первых же слов он стал убеждать меня не останавливаться в Петрограде, а ехать с ним прямо в Ростов-на-Дону, где он предлагал мне стать в качестве редактора во главе предпринимаемого им большого ежедневного издания, причем соблазнял меня весьма крупным окладом. Это было для меня сюрпризом тем более приятным, что предложение Парамонова в максимальной степени соответствовало моим склонностям, даже моим мечтам и в то же время залечивало самую болезненную мою рану - финансовую. Устоять было очень трудно, но я все таки не сдался, хотя и не ответил решительным отказом, а обещал дать окончательный ответ через несколько дней из Петрограда.

Новый сюрприз ожидал меня, так сказать, на пороге Петрограда - на Финляндском вокзале. Возвратившийся в Петроград на два месяца раньше меня Вл. Рихтер⁴, с которым мы в Риме очень сблизились и сработались, пришел на вокзал встретить меня и первые его слова были: "Мы вас ждем: метим вас в городские головы" . . . Это было так неожиданно, что я принял его слова за шутку. После того как при организации партийного органа ("Дело Народа"), в состав которого вошли бывшие мои сотрудники по "Сыну Отечества", не было сделано даже попытки привлечь меня к участию в нем, я не мог предполагать, что социалисты-революционеры еще по какому либо поводу вспомнят обо мне. Однако тут, на вокзале[,] было не место и не время выяснять вопрос: прежде всего нужно было позаботиться о каком нибудь приюте. Тут мы сразу столкнулись с одним из самых больных вопросов тогдашнего Петрограда. Дело обстояло так, что мне и моей семье, особенно, при крайней скудости наших ресурсов, грозило в буквальном смысле остаться на улице, если б нам не дали приюта наши друзья Петр Борисович Шаскольский и Над. Владим. Шаскольская-Брюллова⁵ . Мы надеялись, что приют этот будет очень кратковременным, так как я отнюдь не рассчитывал долго оставаться в Петрограде. Познакомиться должным образом с тем, что произошло и происходит в стране можно было только на местах. И я с первого же дня направил свои усилия на создание возможности поездки вглубь страны. К несчастью, увы, очень быстро стало ясным, что в тех условиях, в которых я тогда находился, задача, которую я поставил перед собою, была не только трудно разрешимой, но почти фантастической. Обстоятельства так складывались, что возможность поездки не только не приближалась, но даже, как будто, все больше отдалялась. Пришлось склониться перед обстоятельствами и хотя Петроград мог меня интересовать только во вторую очередь после страны, но пришлось начать свою ориентацию именно с него, тем более, что, вопрос о моей кандидатуре на пост городского головы оказался в самом деле и всерьез поставленным и даже в известной мере, не справляясь с моей волей, предрешенным. По крайней мере, когда моя жена в разговоре с одним из наших партийных друзей сказала, что я не соглашусь поставить свою кандидатуру, потому что считаю себя недостаточно подготовленным для занятия ответственного поста в пореволюционной России, то ей было отвечено, что партия может заставить своего члена принять избрание, если того требует партийный интерес. Это было, конечно, правильно, но инициаторы моей кандидатуры очевидно находились в заблуждении относительно моей партийной принадлежности: формально я в то время ни с какой партией связан не был. Фактически, предыдущие 10 лет я вел работу социалиста-революционера, иногда в рядах партии, но еще чаще на отшибе от нее, ни от кого не получая никаких директив, вполне самостоятельно, на свой собственный страх и риск. Причем ни местные, ни тем более центральные органы партии никакого представления об этой работе не имели⁶ . Да если бы я и формально принадлежал к партии, то в тот момент это бы еще для меня ничего не решало. Новая ситуация, созданная револю-цией, могла потребовать и новых партийных группировок. Нужно было дать себе отчет: должно ли и при новой социально-политической обстановке оставаться в тех же рядах, или же необходимо перестроиться в соответствие с новыми отношениями и с неизбежными поэтому новыми требованиями. Необходимо было, следовательно, прежде всего посмотреть, какие из существующих партий революция сделала наиболее способными удовлетворить эти требования. Само собою разумеется, что круг моей ориентации я ограничил партиями, стоявшими по сю сторону баррикады - народническими и трудовыми. Как относятся они к революции и к ее заданиям? Вот вопрос, на который должно было ответить ближайшее с ними ознакомление.

Были, между прочим, особые причины, побуждающие меня [. . .] в первую очередь с народно-социалистической партией. С этой партией меня косвенно связывало мое многолетнее сотрудничество в "Русском Богатстве" и личная близость с членами ее редакции. Но я и прямо был связанно нею в качестве одного из ее родоначальников. Основа-ние этой партии, как известно, положила декларация группы писателей народно-социалистического направления, пущенная в публику - правда, довольно слабо - в виде корректурных оттисков, сделанных по моему распоряжению в типографии "Сына Отечества". И в составе тех шести авторов⁷, которые выработали эту декларацию, собравшись на квартире Н. Ф. Анненского, был и пишущий эти строки. Наконец, в известной мере, связан я был с этой партией и в качестве редактора "Сына Отечества". Когда несколько месяцев спустя после этой декларации я пришел к заключению, что "Сын Отечества" выполнил задачу своего формально беспартийного бытия и что с назревшей революционной обстановкой наступило время поднять над ним определенный партийный флаг и когда поэтому произведено было мною соответственное преобразование в составе редакции и сотрудников введением в этот состав с одной стороны В. А. Мякотина, А. В. Пешехонова и А. Б. Петрищева, с другой - В. М. Чернова и Н. С. Русанова, то я пошел на это преобразование потому, что считал предрешенным вопрос о легализации партии социалистов-революционеров с переименованием ее в народную социалистическую партию. Этим объясняется и появление в первом после преобразования номере "Сына Отечества" пе-редовой статьи, принадлежавшей перу А. В. Пешехонова и разъяснявшей по пунктам, почему отныне мы "партия революционная", "партия народная", "партия социалистическая".

. . Правда, в особо и самостоятельно образовавшуюся затем, уже после моего отъезда в Италию, народно-социалистическую партию я войти не нашел возможным, но лично я связи с народными социалистами не рвал и еще в течение ряда месяцев письма Камкова (Зильбермана), А. В. Петрищева и, частью, А. В. Пешехонова, держали меня в курсе того, что у них в партии происходит. Если затем в течение последовавших одиннадцати лет я народно-социалистическую партию совершенно потерял из виду, то это, очевидно, еще в большей мере обязывало меня начать свою ориентацию именно с этой партии.

Я прежде всего поэтому пошел в редакцию народно-социалистической газеты (не могу сейчас вспомнить, как она называлась) - в надежде найти там лидеров партии. Застал я там одного А. Б. Петрищева. Я не могу восстановить в памяти ту беседу, которая завязалась между нами, да это по существу и неважно. Для меня и тогда было важнее всего то впечатление, которое я из этой беседы вынес, и впечатление это я превосходно помню. Это было впечатление полной безнадежности в отношении какой бы то ни было роли этой партии в дальнейшем ходе событий и в отношении какого бы то ни было ее влияния на грядущие судьбы страны; это было не впечатление даже, а прямо физическое ощущение пустого места, вместо каких нибудь реальных сил, на которые эта партия могла бы опираться в стране, при органической для нее невозможности выступить со сколько нибудь созвучной революции платформой, способной эти силы собрать, объединить и зарядить необходимым пафосом для революционно-творческой работы. Примкнуть к этой партии, значило, не войти в революцию, а оторваться от нее ... Не затем я возвратился на родину ... Тут мне делать было нечего ...

Оставались еще трудовики. Момент, кстати, для ознакомления с отношением трудовиков к революции, ее задачам и их собственной роли в ней оказался особенно благоприятным: как раз подоспел их конгресс. Пользуясь приглашением, переданным мне через Петра Бори-совича Шаскольского, - тогда еще горячего трудовика, с которым мы во время нашей римской жизни очень подружились и которому чрезвычайно хотелось втянуть меня в свою партию, - я пошел на конгресс. Конечно, я не сделал бы это, если бы знал, что в это время уже подготовлено было слияние трудовиков с народными социалистами, ибо такое слияние уже само по себе давало ответ на все интересовавшие меня в отношении трудовиков вопросы, но я этого не знал и потому пошел. Помню, что я был очень тепло принят Л. М. Брамсоном⁸ и некоторыми другими членами конгресса, но помню также, что я с большим трудом, с очень большим трудом, ежеминутно боясь заснуть, просидел до конца заседания: так не соответствовало моему настроению, моим устремлениям, так, можно сказать, было мне чуждо, почти все то, что я слышал и что я ощущал в этом собрании ...

Стало ясным, что переходить мне некуда и незачем, что мое место, как было, так и остается в партии социалистов революционеров и что мне остается только оформить свою принадлежность к ней. Отсюда само собою вытекала неизбежность моего подчинения желанию партии. Но я счел себя обязанным обратить внимание тех партийных инстанций, от которых зависело поставить или снять мою кандидатуру, на одно обстоятельство, которое мне казалось серьезным аргументом против занятия поста городского головы. Социалист, впервые в русской истории появляющийся на посту главы и представителя столицы великого государства, не должен лично обладать никакой такой особенностью, которая прямо или косвенно могла бы помешать ему быть максимально продуктивным на его посту, быть в наибольшей мере полезным для дела, которому он призван служить. Интересы партии, которую он собою представляет, требуют этого в такой же мере повелительно, как и интересы столичного населения. Но максимум успешности общественной работы обеспечивается во первых наименьшим сопротивлением среды, во-вторых максимумом сочувствия и содействия самого населения совершающему эту работу общественному деятелю. Не делает ли поэтому партия ошибку, выдвигая кандидата, появление которого на посту столичного городского головы может вызвать усиленное сопротивление среды, разбудив ее дремлющие национальные предрассудки и подлив масла в постоянно тлеющий огонь антисемитизма? Правда, я в этом отношении представлял какое то странное[,] мне самому непонятное исключение: в течение моей предшествовавшей 35-летней общественной, политической и литературной деятельности никто[,] ни разу - хотя поводов для этого, кажется, было предостаточно - не швырнул в меня публично "жидом", -никто, ни даже А. С. Суворин, ни даже в пору "Сына Отечества", который так больно ударил его по карману, почти уничтожив розничную продажу "Нового времени"⁹. Но кто может поручиться за будущее, в особенности, принимая во внимание, что дело идет о таком резко революционном и ярко демонстративном ударе по национальным предрассудкам, который может смутить даже людей, антисемитизмом не зараженных, но обывательски робеющих перед каждым дерзанием, - а, ведь, именно таково, полагал я¹⁰ , в огромной своей части то городское население, на которое мне в своей муниципальной работе придется опираться и доверие которого в наибольшей мере необходимо для успешности этой работы. Не лучше-ли поэтому партии поискать другого кандидата?

Мне совершенно неизвестно, как были приняты эти соображения теми партийными инстанциями, от которых зависело решение вопроса о моей кандидатуре. Но произошло обстоятельство, долженствовавшее устранить всякие колебания. Я не знаю, каким образом сведения об этих колебаниях дошли до большевиков. Во всяком случае[,] в их органе (в "Известиях" или в "Правде", - точно не помню в каком) появилась заметка, в которой язвительно сообщалось, что у социалистов-революционеров имеется недурной кандидат на должность городского головы, но в виду его национальности у них не хватает смелости выставить его кандидатуру. Понятно, что после такого выпада от моей кандидатуры уже нельзя было отказываться и я должен был принять ее без дальнейших возражений ...

Гр. Шрейдер

О моих воспоминаниях

"... На днях, - писал Николай II своей матери 21 декабря 1905 г., - были арестованы 250 важных вожаков рабочих советов и других организаций. Сверх того закрыты двенадцать газет и их редакторы будут отданы под суд за те гнусности, которые они печатали" ... Об этом решении правительства расправиться с редакторами я впервые узнал от А. В. Пешехонова и В. А. Мякотина, в то время бывших уже членами редакции "Сына Отечества"¹¹. В одно скверное ноябрьское утро - числа не помню - я, будучи не совсем здоров, запоздал приходом в редакцию. Не дождавшись меня в редакции[,] А. В. Пешехонов и В. А. Мякотин, пришли ко мне. Сообщив о полученных ими сведениях, они обратили мое внимание на то, что в виду той роли, которую "Сын Отечества" сыграл в революции, расправа со мною может быть особенно суровой и потому они оба решительно настаивали на том, чтобы я немедленно уехал из Петербурга, за пределы досягаемости, хотя бы на время, пока окончательно выяснится положение вещей. К их точке зрения присоединились затем и другие мои друзья и сотрудники. К 13 декабря 1905 года передав редактирование "Сына Отечества" Н. С. Русанову, я скрылся из Петербурга, прожил некоторое время в Гельсингфорсе и уехал заграницу. Уже после моего отъезда была ликвидирована моя квартира в Петербурге и находившееся в ней имущество мое было перевезено в имение брата моего Я. И. Шрейдера, в Меддум, близь Двинска. Здесь оно хранилось до великой войны, когда немцы, наступая на Двинск, сожгли Меддум. В огне пожара, зажженного немецкими бомбами, вместе с моей библиотекой и личным архивом погибли вся моя переписка и все накопленные мною документальные материалы за время с конца семидесятых годов XIX в. до декабря 1905 г., т. е., за период, начинающийся участием моим в народовольческом движении и кончающийся участием в первой русской революции и таким образом охватывающий жизнь и деятельность мою как адвоката, как редактора "Днепра", "Жизни", "Юга", "Экономической газеты", "Наших дней" и "Сына Отечества", как земского статистика и муниципального деятеля, как участника земского и освободительного движения и т. п. Лишенный таких важных вспомогательных средств, как личная переписка и связанные с событиями документы, я для воспоминаний об этом периоде могу иметь в своем распоряжении только те данные, которые сохранились в моей памяти. Точно так же почти только из запасов моей памяти могу я черпать материалы для воспоминаний об эпохе наиболее к нам близкой, начинающейся с момента пореволюционного возвращения моего из Рима (т. е., первой эмиграции) в Петроград и кончающейся возвращением моим снова в Рим (т. е., во вторую эмиграцию), значит, с половины 1917 г. до половины 1919 г. Вся относящаяся к этому времени личная переписка, равно как все накопленные мною в этот период документальные данные, в особенности, относящиеся к периоду "шрейдеровской думы", как ее окрестили большевики, - все это погибло при многократных, чаще всего внезапных и конспиративных перекочевках моих с места на место на огромном протяжении "от хладных финских скал до пламенной Колхиды"¹² (от Петрограда до Тифлиса) среди хаоса непрестанно кипящей гражданской войны ...

Конечно, при отсутствии необходимых вспомогательных материалов, которые могли бы прямо или косвенно подтвердить точность по-казаний моей памяти, могу быть категоричным в передаче прошлых событий только в случаях полной уверенности, что память мне не из-менила. Лучше промолчать о чем нибудь, чем давать заведомо сомнительное изложение событий. Когда приходится выбирать между умолчанием, т.е., оставлением слушателя или читателя в неведении и введением его в заблуждение, то естественно предпочесть первое ...

Само собою понятно, что при отсутствии вспомогательных материалов[,] не только дающих возможность проверять показания памяти, но и помогающих ей, будя воспоминания, я в наибольшей степени завишу от некоторых особенностей моей памяти. Я с трудом запом-нил даты. Я не всегда вполне ясно помню последовательность хода событий, не всегда ясно представляю себе их детали, но всегда точно помню то впечатление, которое они произвели на меня, и тот эффект, который они дали. Я лучше помню периоды или эпохи, чем события, иначе, лучше помню то, что эти эпохи характеризует, чем то, что эти эпохи составляет. Наконец, я не всегда могу точно во всех деталях восстановить событие, свидетелем которого я был, но если я встречусь с несоответствующим действительности изложением его, то моя память сейчас же заметит все ошибки и восстановит действительную картину события. При таких особенностях моей памяти мои воспоминания не могут быть полной хронологически последовательной летописью моей жизни. Если одни полосы моей жизни я могу восстано-вить целиком, то из других я могу сообщить только отдельные эпизоды и то не всегда полностью и частью даже только в виде поправок к показаниям других современников, поскольку их изложение событий существенно расходится с тем, что ясно сохранилось в моей памяти.

Г. Шрейдер

Примечания

¹ См. Г. И. Шрейдер, Наше городское общественное управление. Этюды, очерки и заметки (СПб: Восток, 1902).

² Некрологи: Последние Новости, 21 марта 1940; "Памяти Г. И. Шрейдера", Новая Россия, № 82-83, 17 апреля 1940. См также о Шрейдере A. Venturi, Rivoluzionari russi in Italia 1917-1921 (Milano: Feltrinelli, 1979), рр. 183-192; A. Venturi, L'emigrazione socialista russa in Italia, 1917-1921, "Movimento ореrаio е socialista", Anno X (Nuo-va Serie), no 3 (Settembre-Dicembre, 1987), pp. 284-287; H. Ю. Степанов, "О попытке создания представительства объединения российских земских и городских деятелей в Италии", в: Россия и Италия/ Русская эмиграция в Италии в XX веке, вып. 6 (Москва: Наука, 2003), стр. 92-100; С. Гардзонио, Я. Леонтьев, "Из истории русской колонии в Риме (1912-1917 гг. )", (Vittorio / Международный научный сб., посвященный 75-ю Витторио Страды. М.: Три квадрата. 2005. С. 151-202).

³  Тут, вероятно, имеется в виду отец купца-миллионера Н. Е. Парамонова, который в Ростове-на-Дону финансировал издательство Донской речи, выпускавшей дешевую общедоступную литературу для рабочих и агитационно-пропагандистские издания левых политических партий, главным образом эсеров.

⁴  Рихтер Владимир Николаевич (1880-1932), член ЦК партии эсеров. В 1907-1917 гг. жил в Италии.

⁵  Шаскольский Петр Бернгардович (Борисович) (1882-1918), историк-медиевист, окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, преподавал в гимназиях, с 1908 г. - приват-доцент Петербургского университета. В 1907-1914 гг. был в зарубежных командировках, чаще всего в Италии. В 1917-1918 гг. член Петроградского комитета партии эсеров. Умер в Петрограде от воспаления легких. В 1909 г. в Штутгарте Шаскольский женился на Надежде Владимировне Брюлловой (1886-1938), доводившейся внучатой племянницей Карлу Брюллову.

⁶ [Прим. Г. И. Шрейдера] Достаточно познакомиться с тем, что "Революционная Россия" писала о "Сыне Отечества" в первые месяцы его существования, чтобы пон-ять, до каких гомерических размеров доходила неосведомленность центральных ор-ганов партии о том, что мы делали внутри страны. Это не помешало, впрочем, тому же центральному органу в очередном отчете Интернационалу представить создание "Сына Отечества", как работу партии!?...

⁷ [Прим. Г. И. Шрейдера] Эти шесть авторов: Н. Ф. Анненский, А. В. Пешехонов, А. Б. Петрищев, Л. Я. Штернберг, Г. И. Шрейдер и, кажется, Редько, - точно не могу вспомнить. К сожалению, не мог этого точно вспомнить и А. Б. Петрищев, когда я спросил его об этом. Но насколько я помню, именно у А. Б. Петрищева в его статье в "Русском Богатстве", посвященной памяти Н. Ф. Анненского, точно указан состав наших совещаний по поводу народно-социалистической декларации. К сожалению, здесь, в Париже я этой статьи найти не могу.

⁸ Брамсон Леонтий Моисеевич (1869-1961), адвокат, публицист, один из основа-телей Трудовой партии в Государственной думе. После революции жил в эмиграции.

⁹  Прим. Г. И. Шрейдера] Курьезно, что меня орган Суворина два раза даже удо-стоил комплиментами, правда, весьма сомнительного свойства. Из многочисленных появившихся в печати стихотворений на смерть И. С. Тургенева, он отметил мое в либеральном тогда "Южном Крае", как ". . . единственно грамотное..". А в новогоднем обзоре печати за 1884 г. он заявил, что в России имеются только два истинно либеральных органа: "Русские Ведомости" и "Днепр", причем, однако, это лестное для меня признание сопровождалось оговоркой: но последний, к сожалению, жидовский, и в этом случае, однако, Суворин швырнул "жидом" не в меня лично: он едва ли в то время знал, кто был фактически редактором "Днепра".

¹⁰ Прим. Г. И. Шрейдера] И полагал ошибочно, как это вскоре обнаружилось. Я не принял во внимание очищающее и оздоровляющее атмосферу влияние революции на подъеме ...

¹¹ [Прим. Г. И. Шрейдера] В дни революции ставшее необычайно либеральным Главное Управление по делам печати, наконец, утвердило меня в звании редактора "Сына Отечества". Таким образом не существовало более формальной препоны для привлечения меня к суду pа цензурные прегрешения газеты. Но, конечно, в админис-тративном порядке правительство могло свести со мною счеты и за то время, когда я формально числился только "главным сотрудником" ...

¹² Неточная цит. из стихотворения А. С. Пушкина "Клеветникам России" (надо: "От финских хладных скал до пламенной Колхиды").

socialist.memo.ru – Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года