главная / о сайте / юбилеи / анонсы / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью / форум
Два полюса мировой борьбы
В одной из своих, как всегда интересных, речей Уинстон Черчилль провел параллель между характером политики в прошлые века и в наше время. В прошлом, сказал Черчилль, политическая сцена мира являла картину «великих мужей, руководивших делами, поддававшимися контролю»; в наше же время политика превратилась в необходимость «держать в повиновении массу грандиозных и бурных событий». Эту перемену, в политической картине мира Черчилль объяснил прежде всего огромным увеличением числа людей, причастных к развитию политических событий и тем, что «наука дала человеку колоссальные новые силы, но одновременно создала условия, оказавшиеся в значительной мере непонятными и еще в большей мере не поддающимися человеческому контролю»1.
Мне думается, что описанная Черчиллем перемена в характере политической деятельности и условий, определяющих развитие политических событий, дает какой то нужный ключ к пониманию того грандиозного конфликта, который разыгрался в двадцатом веке между силами тоталитаризма и демократами. Этот конфликт не ограничивается борьбой между так называемыми коммунистическими государствами и союзом держав, возглавляемым западными демократиями. Итальянский фашизм и германский нацизм были сметены «механическим», а не «политическим» путем: военное поражение так называемых держав оси показало, что неразумная внешняя политика может привести тоталитарное государство к гибели, но оно не доказало политической нежизнеспособности тоталитарных систем. При объективном политическом анализе нашей эпохи было бы неправильным сбрасывать нацизм и фашизм со счетов только потому, что они были раздавлены (и то только после очень упорной и продолжительной борьбы) величайшей военной коалицией в истории. Напротив, мне кажется, что конфликт, разделивший в послевоенные годы мир на два враждебных лагеря можно понять, только учитывая также и опыт фашистского и, в особенности, нацистского тоталитаризма.
Как я сказал выше, корни тоталитаризма следует искать в перемене характера политической жизни. Уже во второй половине 19-го века под влиянием технического прогресса и связанного с ним процесса индустриализации, социальные и политические отношения начали заметно усложняться. Но две объединяющих идеи: идея национального освобождения народов, находящихся под чужеземной властью и идеал демократии (то есть власти, облеченной свободно выраженным доверием народа) пользовались почти универсальным признанием.
Своего апофеоза эти идеи достигли в политической философии и деятельности американского президента Вудро Вильсона, имевшего огромное влияние на политические решения, принятые победителями после первой мировой войны. Вильсон считал, что установление прочного мира возможно только в условиях всемирной демократии, основанной на принципе, что «не должно быть различия между правами великих и малых народов» и на всеобщем признании, что «всякая власть должна быть основана на согласии управляемых»2. Огромная популярность Вильсона у народных масс (но не у всех правителей) была мерилом той власти над умами, которые идеи демократии и народно-освободительный идеал приобрел к концу второго десятилетия нашего века.
Хотя идеи Вильсона были претворены в жизнь неполно, Версальский мир, как сначала многим казалось, «создал предпосылки для их дальнейшего развития. Была создана Лига Наций, основанная на принципе, что «нет различия между правами великих и малых народов». (В Лиге Наций все народы имели право вето). На обломках трех империй — Российской, Германской и Австро-Венгерской — были созданы (а частично восстановлены), в согласии с принципом национального самоопределения, суверенные государства: Эстония, Латвия, Литва, Польша, Чехословакия, Венгрия, Югославия.
Однако, конец первой мировой войны ознаменовал не начало победоносного развития демократических идей, а их медленное, но неуклонное отступление перед новыми силами, которые теперь получили название тоталитарных. В России эти силы победили еще во время войны. В промежутке между первой и второй мировыми войнами, тоталитарные (или полутоталитарные) режимы восторжествовали во многих странах Центральной и Западной и Восточной Европы3. Теперь же около половины всего населения земного шара живет под тоталитарным строем.
Победе тоталитарных революций во многих случаях несомненно способствовали и случайные обстоятельства: так, в Германии росту революционных настроений способствовали безработица, национализм, подогревавшейся памятью о поражении в первой мировой войне и неразумной внешней политикой западных демократий. В Китае коммунисты победили не без помощи Сталина, как в самой России не без помощи Вильгельма. Но сводить все победы тоталитарных идей и сил к простой игре исторических и политических случайностей или к национальным «особенностям» некоторых народов (русская пассивность, немецкий милитаризм), значит закрывать глаза на самую грозную проблему нашей эпохи. В основе побед тоталитарных сил лежат «политико-психологические» причины, уходящие своими корнями в большей степени в особенности нашей эпохи, чем в национальные особенности народов.
* * *
Как я уже отметил выше, еще в конце 19-то века техническая и промышленная революция привели к растущему усложнению социальных и политических проблем. Но несмотря на усложнение жизни, политическая арена еще являла картину «великих мужей, руководивших поддающимися контролю делами», которые, казалось, развертывались в каких-то стройных рамках, значение которых можно было определить общепринятыми терминами.
После первой мировой войны эта стройность стала быстро сменяться беспримерной путаницей политических, экономических и социальных понятий. К хаосу экономических понятий: инфляция, дефляция, депрессия, экономические циклы, свободное хозяйство, плановое хозяйство, экономика Адама Смита, экономика Кейнса, проблема распределения и т. д. присоединился хаос социальных терминов: социальная справедливость, социальное равенство, социальная обеспеченность, и путаница политических концепций: марксистский социализм, советский социализм, истинный социализм, национал-социализм, капитализм, государственный капитализм, международная солидарность, пролетарская солидарность, коллективная безопасность и т. д.
Путаница и хаос политических и экономических идей, конечно, явление не новое. Но новым было влияние запутанных и трудно объяснимых фактов и событий, крывшихся за этими терминами, на жизнь миллионов людей ставших причастными к политике; инфляция подрывала веру в возможность обеспечить свое будущее честным трудом; экономическая депрессия создала массовую безработицу; социализм сулил социальную справедливость, всем, всем, всем.
И без того сложная картина политических, экономических и социальных отношений сильно усложнилась еще тем обстоятельством, что между политическими и в особенности экономическими событиями, происходившими в различных частях света была какая-то трудно уловимая, но явная связь. Экономическая депрессия в Соединенных Штатах привела к депрессии во всех странах Европы; колебания курса фунта стерлингов отражались на экономической жизни всех европейских и многих заокеанских стран. Политическая активность Москвы ощущалась во многих других странах, потому что все коммунистические партии состояли в связи с руководством Советского Союза.
Мировая война 1914 г. привела мир к политическому или вернее к «политико-психологическому» парадоксу, вызывающему в памяти многие древние мифы и народные сказания о том, как смертные, получившие всемогущество, неизменно оказываются бессильными воспользоваться им: народы получили политическую власть в свои руки к тому моменту, когда техника «создала условия, оказавшиеся в значительной мере непонятными (для людей) и в еще большей мере — неподдающимися человеческому контролю».
В то же время техническая революция привела к росту сознания, что нужно действовать и действовать быстро и решительно. Воспоминания о первой мировой войне и сознание, что технический прогресс ведет к положению, при котором следующая война (как Эйнштейн сказал еще в двадцатых годах) «продлится несколько минут и в результате ее погибнут целые народы», настойчиво говорили о том, что нужно искать каких-то новых путей в международных отношениях; экономическая неустойчивость и массовая безработица неустанно напоминали о необходимости срочных и решительных мер в самом широком государственном масштабе.
Когда ясно осознанная необходимость действия сочетается с сознанием сложности создавшейся обстановки, обычным выходом из положения является упрощение. В такой обстановке, вместо того, чтобы ломать голову в поисках продуманного и справедливого решения, мы склонны принять упрощенную схему, сулящую возможность быстрого действия, и дающую выход нашему нетерпению. Такой упрощенной схемой для действия и является тоталитаризм.
Все тоталитарные системы, пришедшие к власти в течение последних сорока лет, были попыткой дать простой и убедительный ответ на вопрос: «что происходит и что делать?» Что делать в сложной и напряженной обстановке, при невозможности для демократического правительства действовать с той быстротой и решительностью, которых жаждала наиболее решительно настроенная (и поэтому наиболее неразборчивая в средствах) часть населения?4
Поражение, нанесенное тоталитарным странам во второй мировой войне, не было радикальным средством борьбы против тоталитарных идей и настроений, потому что это поражение не устранило — да и не могло устранить — ни возрастающей сложности политических, экономических и социальных отношений, ни нетерпеливой жажды действия, порожденных не Лениным, Муссолини и Гитлером, а главным образом головокружительными темпами технического прогресса и промышленной революции, коренным образом изменившими жизнь народов. Политикам становилось все труднее угнаться за инженерами. Как очень метко заметил Токвиль, тяготы, которые люди готовы безропотно переносить до тех пор, пока они кажутся неизбежными, становятся невыносимыми в тот момент, когда у нас появляется мысль, что они устранимы. Огромный прогресс, достигнутый техникой за последние десятилетия и успех тоталитарных режимов в освоении техники и создании новых форм отношений между государствами, якобы, сулящих вечный мир и быстрый рост благосостояния, создали в целых народах убеждение, что многие тяготы, казавшиеся раньше неустранимыми, превратились в зло, которое теперь можно избежать.
Совершив чудеса в области производства, техника вызвала в целых народах нетерпеливое желание осуществить миф Нового Века: сказку о золотом завтра.
С политической и психологической точек зрения важно знать не насколько это убеждение и порожденное им нетерпение обоснованы, а насколько сильно нетерпение, порожденное в народах этим мифом. И совершенно также важен не вопрос можно ли избежать войны и осуществить вечный мир, а вопрос, как велика динамичность стремления избежать войны и веры в возможность осуществить прочный мир тем путем, который предлагает ось Москва - Пекин. В какой мере это стремление и эта вера способствует готовности принять «упрощенную схему для действия». Только принимая во внимание эти политические и психологические факты, можно объективно анализировать теперешнюю борьбу между тоталитарным коммунистическим блоком и союзом демократических стран.
На страницах этой статьи я, разумеется, не могу остановиться на всех этапах и на всех государствах-участниках этой борьбы. Ограничусь лишь кратким обзором политики Вашингтона и Москвы — общепризнанных вождях двух борющихся лагерей.
Соединенные Штаты и Советский Союз сильны поддержкой или по крайней мере благожелательным нейтралитетом большого числа государств. Они в значительной степени зависят от этой поддержки. Если развалится НАТО, международное положение Соединенных Штатов может стать очень шатким. И не менее критическим станет положение Советского Союза, если Китай перестанет быть союзником СССР. Поэтому и для Соединенных Штатов и для Советского Союза очень важно сохранить единство своего лагеря и добиться изоляции противника, подорвав единство в его лагере.
Как я указывал выше, основным стремлением президента Вильсона было обеспечение прочного мира, который по его мнению следовало искать на пути распространения на весь мир демократической формы правления и осуществления национального самоопределения. Хотя и не полно, идеи Вильсона были осуществлены Версальским договором после первой мировой войны. Вскоре, однако, события показали иллюзорность предположения, что создание суверенных демократических государств в согласии с принципом национального самоопределения может гарантировать свободу и прочный мир. Однако, многие вновь созданные суверенные государства почти без сопротивления отказались от демократического строя. Что касается сохранения прочного мира, то новые государства были так увлечены сохранением всей полноты и даже всех внешних признаков национального суверенитета, что проявили полную неспособность действовать сообща и согласованно в защиту от агрессии. Достаточно напомнить здесь, что даже балтийские государства не смогли договориться об общей внешней политике и общем плане обороны. Польша не только не противилась захвату Чехословакии Гитлером, но была с ним в тот год в союзе (пакт Бек-Риббентроп), и даже захватила небольшую часть Чехословакии (Тешенскую область).
Эти события не прошли незамеченными в столицах великих держав. И хотя защита принципа национального самоопределения никогда не была официально вычеркнута из программы внешней политики Соединенных Штатов, руководители американской политики признали если не полную политическую несостоятельность принципа национального самоопределения, как одного из руководящих принципов американской внешней политики, то всё же его явную недостаточность и непригодность как средства достижения прочного мира.
Анализируя в 1941 году «Атлантическую Хартию», обещавшую восстановление национальной независимости всем государствам, захваченным Гитлером, теперешний государственный секретарь США Джон Фостер Даллес писал: «Для поддержания духа (народов, покоренных Гитлером), мы даем им надежду на политическую свободу и материальное благосостояние, лишь бы они восстали против нового режима в Германии (т. е. против нацизма).. (Но) восстановление в Европе старой системы многих суверенных государств (означало бы) восстановление системы, которая всегда и неизбежно вела в Европе к войнам и неизбежно должна будет вести к войнам».5
* * *
Внешняя политика Рузвельта и принципы, положенные в основу практической работы «Объединенных Наций» были в значительной степени порождены отрицанием философии Вильсона (хотя это было скрыто за многими вильсоновскими лозунгами). Рузвельт положил в основу своей внешней политики (военного и послевоенного периода) план обеспечения длительного мира путем тесного сотрудничества великих держав (прежде всего Соединенных Штатов, Советского Союза и Великобритании), которые должны были взять на себя опеку малых народов.
Он предполагал, что, не имея никаких претензий друг к другу, великие мира сего без труда найдут общий язык в деле защиты малых стран, ни одна из которых не сможет восстать на трех гигантов. Это была концепция мира в рамках всемирной патриархальной демократии, под благожелательным попечением трех великанов. В соответствии с этой концепцией в Объединенных Нациях главную и самую ответственную роль в поддержании мира поручили Совету Безопасности, в котором великие державы были не только единственными постоянными членами, но и единственными членами с правом вето.
Когда выяснилась иллюзорность этой концепции, все западные великие державы остались без какой-либо большой концепции внешней политики и без реального общего плана как установить прочный мир. А Вашингтон вернулся к вильсоновским идеям (за неимением новой концепции) об обеспечении прочного мира путем распространения демократических идеалов и осуществления принципа национального самоопределения. Но всё это осталось каким-то половинчатым. Вашингтон до сегодняшнего дня не сделал выбора между Вильсоном и Рузвельтом. С одной стороны, руководители американской внешней политики говорят о необходимости освобождения всех «нерусских» народов от советской власти, как о важном шаге к установлению мира, а с другой стороны, они же подчеркивают, что залог мира в сотрудничестве между СССР и Западом. Так как ожидать, что Советский Союз когда-либо согласится искать сотрудничества с Западом путем национального раздробления не приходится, внешняя политика США ведет к международному тупику.
Ставя Советскому Союзу условия для соглашения, которые Москва не принимает и едва ли когда-либо примет, Соединенные Штаты и Англия вызывают растущее недовольство многочисленных «нейтрально» настроенных народов, жаждущих «действия» в смысле разрешения международного конфликта, грозящего ужасами атомной войны, в рамках «реальностей», то есть не в плане попыток восстановления послеверсальской геополитической карты Европы, а в плане сохранения ныне существующей после - Потсдамской Европы.
В то время, как «реалисты» и «нейтралисты» не могут простить Вашингтону непримиримости (с их точки зрения) американской внешней политики в отношении СССР, те, кто видит в советском строе неприемлемое для них зло и те, кто верит в вильсоновский идеал универсальной демократии, не могут примириться с готовностью Америки договориться с Советским Союзом.
Таким образом, демократический лагерь не имеет реалистической стратегической концепции т. е. такой, которая имела бы серьезные шансы на успех. Внешняя политика, не построенная ни на реальном плане как договориться с Советским правительством, ни на реальном плане как обойтись без его согласия. В революционную эпоху, отмеченную растущей потребностью политического «действия», такая политика имеет мало шансов на успех у народов, каковы бы ни были ее моральные и юридические преимущества перед советской.
Совершенно иной является позиция тоталитарного лагеря: у тоталитарного блока есть стратегическая цель дальнего прицела и последовательная тактика. Стратегия Москвы построена на стремлении ослабить и изолировать Соед. Штаты до такой степени, чтобы американское общественное мнение разочаровалось в теперешней внешней политике Америки и в конце концов пошло на соглашение с СССР на условиях, приемлемых для последнего. Что касается советской тактики, она заключается в том, чтобы сеять рознь между народами некоммунистических стран, пользуясь действительно существующими противоречиями между многими их интересами. В виду того. что в условиях демократии никого нельзя удержать насильно в союзе свободных народов, советская тактика использования противоречий, существующих в некоммунистическом лагере, несомненно реалистична и эффективна.
В недавнем прошлом, победе тоталитарных партий над демократическими правительствами способствовал ряд причин, из которых я отметил как главные: усложнение политической сцены, приведшее к тому, что люди перестали понимать, что движет политикой, в совокупности с жаждой простого ответа на вопрос «что происходит и что надо делать?»; сознание необходимости быстрого и решительного действия среди наиболее активной части населения, в совокупности с невозможностью для демократического правительства действовать с достаточной быстротой и решительностью.
На политическо-психологической эксплоатации именно этих элементов в международных отношениях построена сейчас тактика тоталитарного наступления на лагерь народов, возглавляемый США. В то время, как советская дипломатия всячески затрудняет и затягивает попытки демократических переговоров в ООН, советское правительство и советская дипломатия подчеркивает простоту и ясность своего плана, как избавиться от ужасов атомно-водородной войны простым «запрещением» атомно-водородного оружия или выходом народов некоммунистического лагеря из военных союзов, возглавляемых сша. В то же время тоталитарный лагерь ведет политику, которая способствует появлению местных конфликтов, таящих угрозу мировой войны, постоянно напоминает населению некоммунистических стран об ужасах атомной войны и, обостряя в народах жажду какого-то «действия», сулящего положить предел перспективе бесконечного продления жизни на вулкане, увеличивает соблазн нейтралитета.
Всё, сказанное здесь, конечно, обобщения.
Сила советской внешней политики заключается в том, что эта политика пользуется ростом революционного нетерпения, охватывающего в наше время целые народы, с необычайной тактической гибкостью. В своей речи на XX съезде партии Микоян дал лучшее определение советской внешней политики, какое мне когда-либо довелось слышать: «Наша внешняя политика строится с учетом конкретных особенностей обстановки, реального соотношения сил, при правильной оценке разницы и оттенков политики отдельных стран в определенный период и прежде всего в главном для нас вопросе — в вопросе борьбы за мир».
* * *
Для успешного применения этой политики в «планетарном» масштабе необходимы два условия: во-первых, необходимо, чтобы советская дипломатия проявила известную умеренность. Ведь возмущение агрессивной политикой Сталина было главным, если не единственным, объединяющим фактором в коалиции стран, возглавляемых западными демократами. Исчезновение этого фактора должно привести в движение все центробежные, узко-национальные интересы и страсти в странах, входящих в эту коалицию. И, во-вторых, необходимо, чтобы революционные настроения и международное напряжение, способствующее росту сознания необходимости решительных действий, не шли на убыль, потому что тоталитарные антидемократические настроения поддерживаются сознанием необходимости действия.
В диалектическом использовании в международной политике и элементов умеренности и элементов напряжения Москва достигла большого мастерства. По крайней мере, в последние годы и умеренно и революционно настроенные элементы во многих странах мира стали проявлять все меньше симпатий к американской политике: все ищущие выхода как-то отходят от Америки, если не в буквальном смысле слова, то эмоционально.
И я думаю, что международные события будут развиваться неблагоприятно для ведущих демократических стран, до тех пор, пока их внешняя политика будет оставаться противоречивой, непоследовательной, не продуманной до конца. И быть может, самое главное, — пока не будут придавать достаточного внимания реалистической оценке «политико-психологических» факторов действующих в нашу эпоху, являющуюся одной из самых революционных в истории.
* *.*
Это конечно, не значит, что в развивающейся на наших глазах грандиозной битве между системами тоталитаризма и силами демократии победит тоталитаризм. Он сам внутри себя взращивает своего могильщика — человека, рвущегося к свободе. Как показали события последнего года, центробежные силы, которые подрывают единство западного мира, действуют и в коммунистическом стане. Если единство некоммунистического лагеря в значительной степени подрывается отсутствием последовательной борьбы Вашингтона за идею политической и экономической интеграции США с остальными некоммунизированными народами и нежеланием или неумением «руководить», то единство коммунистического лагеря подрывается чересчур рьяными усилиями Москвы интегрировать с Советским Союзом остальные коммунизированные народы и приказывать им. В результате сейчас происходит процесс дробления обоих лагерей на многочисленные очаги строптивого национализма. В атомно-водородный век это сулит мало хорошего. История поставила перед нашим поколением максимальную задачу: обрести и свободу и политическое единство в международном масштабе.
Примечания
1 Выступление У. Черчилля перед Технологическим Институтом Массачузетса 31. 3. 1949 г.
2 Выступление Президента Вильсона 22. 1. 1917 г.
3 Помимо Италии и Германии тоталитарные или полутоталитарные режимы были установлены и в ряде других стран.
4 Не безинтересно отметить, что Токвиль высказал еще задолго до появления каких бы то ни было тоталитаризмов мнение, что американской демократии будет грозить кризис, если создастся обстановка, в которой Соединенным Штатам придется принимать решение в вопросах, в которых средний обыватель, являющийся носителем власти, будет не в состоянии разбираться.
5 A statement submitted to the Commission to Study the Bases of a Just and Durable Peace by its Chairman, Mr. John Foster Dulles, September 18, 1941.