главная / о сайте / юбилеи / рецензии и полемика / дискуссии / публикуется впервые / интервью / форум
К 80-летию соловецкого расстрела
19 декабря 2003 г. исполняется 80 лет со дня знаменитого расстрела политзаключенных Савватьевского «политскита» на Соловках, получившего широкий мировой резонанс и ставшего провозвестником грядущего «большого террора».
За три дня до расстрела старосты политзаключенных были извещены, что из Москвы пришло распоряжение о сокращении времени подачи электричества и времени свободного передвижения (с 9.00 до 18.00) по оцепленной по периметру колючей проволокой территории вокруг двух корпусов, где заключенные жили в условиях полной автономии и на началах самоуправления (под охраной часовых на вышках). Старостат отказался принять новые правила, расценив их как первый шаг к установлению в лагере норм тюремного режима. Полная оторванность острова от внешнего мира зимой делала ненужной даже содержание за колючей проволокой, о чем местная администрация неоднократно докладывала в Москву, ходатайствуя о разрешении свободного передвижения политзаключенных по острову зимой. Бессмысленность и политическая подоплека ужесточения режима была очевидной для всех. По приказу начальника Управления Северных лагерей особого назначения ГПУ А.П.Ногтева была составлена и прислана из Кремля специальная команда, куда вошли преимущественно надзиратели из проштрафившихся чекистов. Сам Ногтев был известен тем, что во время одной из голодовок эсеров, привезенных из Сибири, сказал им: «Вам давно пора понять, что мы — победители, а вы – побежденные. Мы совсем не собираемся устраивать так, чтобы вам было хорошо, и нам нет дела до вашего недовольства. По-моему, вам гораздо проще сразу повеситься, до такой степени это безнадежно». Появившись в Савватьеве днем, Ногтев вскоре уехал, оставив записку старостам, из которой следовало, что следует объявить на поверке, что прогулка впредь будет завершаться в шесть часов вечера. Так как поверка производилась в 8 вечера, старосты решили, что к текущему дню это не имеет отношения. Мирное решение конфликта было блокировано властями: комендант отдал приказ помешать прогулке еще до шести часов. Характерно и то, что в этот вечер не отбивали на колокольне часы, как это делали обыкновенно, а старосту эсеров члена ЦК ПСР А.А.Иваницкого-Василенко не пустили к коменданту для переговоров.
Первые выстрелы были сделаны еще до наступления намеченного времени, и они были произведены часовыми с вышек в воздух. На выстрелы вышли эсеры, левые эсеры и анархисты (меньшевиков не пустил их староста член ЦК РСДРП Б.О.Богданов), которые заполнили обычные места прогулки. Карательная команда оцепила лагерь с трех сторон (в том числе, и со стороны озера) и после приказов зайти в корпуса не стала теснить заключенных шеренгой, а вопреки ожиданиям заключенных (среди которых были и боевые офицеры), открыла огонь. После первых выстрелов были убиты и ранены три эсера и один анархист. Часть политзаключенных легла, но стрельба продолжалась и по лежащим. После того, как понесли раненых, цепь двинулась на заключенных, ей навстречу направилась группа пытавшихся остановить солдат заключенных во главе с эсером Г.Т.Кочаровским. По ним открыли стрельбу в упор. Было убито пять социалистов-революционеров: трое мужчин — Кочаровский, Г.А.Белима-Пастернаков, М.М.Горелик и две женщины: Е.И.Котова (жена Кочаровского) и Н.А.Бауэр – все они были т.н. «солидарниками», т.е. теми, кто летом 1922 г. выразил свою солидарность с подсудимыми по процессу над с.-р., за что и были преданы Ревтрибуналу и отправлены на Соловки. Позже умер еще один эсер – В.И.Попов. Были ранены эсер Г.Э.Шик и анархист Л.Я.Лебедев. По свидетельствам заключенных, красноармейцы в основном стреляли в воздух, иначе погибших было бы во много раз больше. Прицельно разрывными пулями из английских карабинов стреляли надзиратели из бывших чекистов. Характерно, что помощником коменданта Савватьевского скита был чекист А.И.Рощин, попавший на Соловки за то, что перед этим в пьяном виде угнал автомобиль у иностранного посла.
Вот как описывал в «Социалистическом Вестнике» похороны погибших меньшевик Борис Сапир, бежавший из ссылки за границу в 1926 г.: «Есть опасение, что администрация попытается отнять у коллектива трупы. Организуются непрерывные дежурства, охраняющие все входы в корпуса, мертвецкую. В мертвецкой еще угрюмее и пустыннее, чем в других углах корпуса. В большой комнате пять тел. На тюремных топчанах, накрытых окровавленными простынями, они лежат рядом один подле другого. Лица не покрыты. Еще не успели измениться. Сохранили выражение ощущений последних минут жизни. Спокойно будто спит Лиза Котова. Она легче других умерла. Такие, как и всегда, лица Билимы и Н.А.Бауэр. Измученное, подернувшееся желтизной, словно из воска, лицо М.М.Горелика. Редкая бородка, обрамляющая его, кажется приставленной. Ужасное выражение лица у Г.Т.Кочаровского. Пули не пощадили его. Он был на прогулке вместе с женой, убитой рядом с ним Е.И.Котовой. Когда раздались выстрелы, Кочаровский пытался защитить собой жену и шедшую с той еще одну заключенную. Пули сорвали четыре пальца с руки, ранили в живот, пробили спинной хребет. Не приходя в сознание, он дико кричал и стонал от боли. И теперь его лицо отражает эти мучения…
[…] Хоронить разрешили вне тюремной проволоки без речей, как настаивало Управление лагерей. […] Выбрали место за проволокой и приступили к рытью братской могилы. Трудная это была работа. Почти двое суток, непрерывно сменяясь, группами долбили промерзшую землю, доставали камни, в таком изобилии покрывающие и залегающие в соловецкой почве. […] Полукруглая церковь. По стенам изображения святых. Узкие окна покрыты решетками. С них видны стоящие внизу на козлах гробы. Стоят они в том же порядке, в каком убитые были между собой связаны в жизни. […] Утро похорон. Лица убитых открыты. Гробы украшены зеленью – венки из зеленых елей, букеты из еловых веток. У стен знамена всех фракций скита – три красных, одно черное – анархистское… Знамена сшиты из случайных лоскутьев, бывших под рукой. Ленты с именами мертвых. Тяжелая сцена прощания… Длиной чередой проходят товарищи мимо изголовья гробов. Вряд ли была более тяжелая минута, чем эта… Индивидуальное прощание кончилось. Голоса всех сливаются в последнем общем прощании: «Вы жертвою пали борьбы роковой, любви беззаветной к народу». Эти звуки и слова, которыми окрашено все протяжение русского революционного движения, они имею право огласить древнейший скит Соловецкого монастыря. […]
Неподалеку от Савватьевского скита холм, с которого виден тюремный корпус. Вблизи лес. На холме высится насыпь, убранная дерном. Целое лето 1924 г. убирали заключенные могилу, как бы предвидя, что они ее покинут. Насыпь окружена оградой из стволов молодых белых березок и набросанных грудой камней. На насыпи, под которой находится братская могила, лежит большая серая каменная глыба. С одной стороны на ней высечены имена шести убитых. С другой – одна единственная, но об всем говорящая надпись: 19-ОЕ ДЕКАБРЯ».
Позже, администрация лагеря уничтожила этот своеобразный мемориальный комплекс. По свидетельству Юрия Бродского, посвятившего Соловкам десятилетия своей жизни, могильный камень в силу его размеров не стали никуда транспортировать, а вырыли позади него глубокую яму и столкнули в нее. В буквальном смысле слова мемориал был стерт с лица земли, и это понятно, ведь для инициаторов и исполнителей этого расстрела любая память о нем была преступлением.
Ведь этот расстрел был попыткой власти и чекистов наказать политзаключенных, преподать им наглядный урок, наконец-то сломить их сопротивление, сломать тот «политрежим», которого они сумели добиться протестами, голодовками и самоубийствами при поддержке международной социалистической и демократической общественности. Прямое противостояние социалистических партий, враждебных большевистской диктатуре, переместилось с фронтов гражданской войны, из фабрик и студенческих аудиторий, со страниц задушенной властью независимой прессы, из уничтожаемого подполья – туда, где оказались все непокорные – в тюрьмы и концлагеря, превратившись в «тюремное противостояние», которое временами было настоящей войной – со стрельбой и жертвами, со своими героями и отступниками. И борьба шла не столько за лишние минуты для прогулок, право передач и свиданий (хотя и это было крайне важно, ибо помогало сохранить здоровье и силы для дальнейшей борьбы), сколько за право сохранить в тюрьме свое человеческое достоинство, не сломаться и выстоять, готовясь к встрече с врагом лицом к лицу. И власть понимала это и всерьез «завинчивала» режим, пытаясь сломать сильных и подкупить слабых – давая им возможность купить себя свободу публичными заявлениями в советских газетах о лояльности советской власти. Но власть проигрывала, начиная со своего сокрушительного морального поражения на процессе социалистов-революционеров в 1922 г., который четыре десятилетия спустя В.Т.Шаламов сравнит с судом над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем: «Со времени дела правых эсеров — легендарных уже героев революционной России — это первый такой политический процесс. Только правые эсеры уходили из зала суда, не вызывая жалости, презрения, ужаса, недоумения…».
Прервать традицию политического сопротивления, пока она вновь не нашла поддержки и последователей, – даже ценой физического уничтожения ее носителей – эта задача осуществлялась чекистами и властью уже летом-осенью1922 г. Именно тогда председатель ГПУ Ф.Э.Дзержинский подал в ЦК РКП(б) докладную записку, в которой обосновывалась необходимость «очистки» Москвы и Петрограда от членов семей «цекистов и активных членов ПСР, как проходящих по процессу, так и тех, кои по мнению [ГПУ] должны подлежать выселению». Запиской Ф.Э.Дзержинского закладывались механизм и система преследований родственников политических оппонентов, в законченном виде ярко проявившиеся уже в 1930-е гг. и использовавшиеся по отношению к «членам семей врагов народа». Именно тогда чекистами были подготовлены списки высылаемых, написана и широко апробирована на практике «Инструкция для органов ГПУ по применению административной высылки», развязавшая чекистам руки в «очистке» городов от оппозиционных элементов и их родственников. По инициативе Дзержинского под эту инструкцию попали и виднейшие русские адвокаты, демонстративно покинувшие процесс из-за нежелания участвовать в этой комедии. Именно тогда появился новый режим для политзаключенных (согласно «Инструкции по содержанию в местах заключения членов антисоветских партий «при особой изоляции»», прозванной в эмиграции «тюремным уставом Уншлихта» ), который сами содержащиеся по нему эсеры, участники процесса, называли «карцерным режимом каторжных централов» царского времени. Но голодовками и самоубийством члена ЦК ПСР С.В.Морозова, произошедшим на следующий день после соловецкого расстрела, этот чекистский режим был сломан. Все эти годы по всем «политизоляторам» (так большевики стыдливо назвали старые каторжные централы и по всем концлагерям (это официальное название продержалось вплоть до середины–конца 20-х годов) шла непрерывная борьба между политзаключенных и властями, с голодовками и обструкциями, с ответной стрельбой по окнам камер и избиением заключенных, их насильственными развозами и т.д.
В марте 1924 г. Заграничные Делегации РСДРП и Бунда, ПСР, ПЛСР и ССРМ обратились с меморандумом «К социалистическим партиям и организациям», в котором восклицали: «Так оправдалось утверждение русских революционеров, что коммунистический террор ведет не только к жестокой политической изоляции своих противников, но к непосредственному физическому истреблению их. Самые худшие предсказания побледнели перед кошмарами действительности, какую создала власть в своих тюрьмах и концентрационных лагерях для политических узников. За знаменитыми каторжными централами, за режимом Бутырок и внутренней тюрьмы ГПУ восстановило для социалистов средневековую монастырскую тюремную крепость в Суздале, чтобы суровостью этого каземата сломить стойкость революционеров. За Туркестаном, Нарымом и Туруханском сотни и тысячи людей были направлены в ссылку в Пертоминск и Соловки, — куда даже царский режим отказался посылать своих противников. И, — как увенчание здания диктатуры, — соловецкая расправа, когда, по приказу тюремщиков-садистов из бывших уголовных, стража стреляла в упор в безоружную, беззащитную толпу заключенных.
Соловецкая трагедия увенчивает здание диктатуры. На руководителей коммунистической партии, опьяненных властью над огромной бесправной страной, не производили впечатления ужасающие факты, которыми пестрит за последний год жизнь тюрьмы и ссылки. Хронические голодовки, как единственное средство для самообороны и защиты человеческого достоинства, к которым прибегают сотни политических узников; кошмарные случаи самосожжения, которым пытались спастись еще недавно от ужасов режима анархисты, заключенные в Пертоминске; самоубийство 18-летнего юноши Ароновича в Кеми, самоубийство юноши Сандомира в Соловках, самоубийство одного из «двенадцати смертников» Сергея Морозова в Москве, купившего смертью отмену «условного» смертного приговора для своих товарищей по известному процессу с. -р. в 1922 г. Наконец, растущие на этом фоне душевные заболевания людей, теряющих устойчивость перед лицом неимоверных страданий товарищей. Но всего этого недостаточно, чтобы побудить кремлевских владык отказаться от ставки на истребление социалистов. И сейчас, когда в соловецкой трагедии явно и неприкрыто воплощается это истребление русских социалистов, анархистов и других пленников режима, — может ли международный социализм, могут ли пролетарские организации всего мира не поднять свой протестующий голос? […] Социалистические партии и рабочие организации на своих съездах и собраниях, на митингах и в заводских предприятиях, в рабочей печати и во всей своей политической агитации перед массами должны с удесятеренной силой продолжать свою работу по защите томящихся в русских тюрьмах и ссылке и мобилизовать все внимание трудящихся масс Европы и Америки к судьбе их. Трагедия в Соловках —это символическое выражение всего режима партийной диктатуры и террора, — властно призывает к действию. И долг международной братской солидарности настойчиво требует от Вас новой решительной акции».
Соловецкий расстрел не поставил точки в борьбе политзаключенных с властями за свое человеческое достоинство, она продолжалась все последующие годы с удвоенной силой. Соловецкий расстрел для всего мира стал символом, с одной стороны – несломленности русских социалистов и анархистов, с другой – бесчеловечности и лицемерности режима. В течение многих лет власти плодили мифы и сказки о Соловках (в том числе, используя и авторитет Максима Горького), пытаясь спрятать творимые там преступления, из которых первым стал известен всему миру расстрел 19 декабря 1923 г.
Символом этот расстрел стал и для всех российских социалистов и анархистов, как внутри, так и вне России. Для русских социалистов-эмигрантов он стал своего рода неоплаченным долгом перед своими российскими товарищами, долгом-болью, мешавшим большинству из них раствориться в комфортной заграничной жизни.
Для российских политзаключенных Соловки стали символом страданий и гибели их товарищей, одним из немногих объединяющих символов. Больше таких ошибок власти не делали, обходясь без подобных работающих против них эксцессов – они провели социалистов через череду тюрем, ссылок и лагерей, а потом в течение в 1937-1939 гг. уничтожили их абсолютное большинство.
Соловецкий расстрел стал символической «точкой невозврата», своего рода Рубиконом, перешагнув который, часть большевиков и чекистской верхушки показала всем, что она готова на то, на что ранее не решалась – сознательно и планомерно стрелять в социалистов, что то, чего не дали сделать Сталину и Троцкому менее решительные их коллеги по ЦК еще летом 1922 г. на процессе над с.-р. в Москве, похоронив предложение Троцкого расстрелять четверых лидеров ПСР, стало реальностью в декабре 1923 г. на Соловках.
Но сторонники «жесткой линии» проиграли и на этот раз. Утаив от мира до весны расстрел на Соловках (только глухие слухи проникли на волю), они никак не ожидали, что 20 декабря покончит жизнь самоубийством С.В.Морозов, что немедленно зажжет пожар протестов в мире. В результате сами чекисты выступили перед Политбюро с инициативой замены смертных приговоров на 10-летние сроки заключения, ибо понимали, что «смертникам» терять нечего.
Но тем не менее с этого момента многие почувствовали ветер будущего, почувствовали, что инакомыслие и оппозиция нетерпима в Советской России не только на свободе, но и в тюрьме, что свободному человеку нет места в тоталитарной стране нигде, даже в последнем его прибежище – в тюрьме. Но это «тюремное противостояние» шло еще полтора десятка лет, и лишь к середине тридцатых Сталин и чекисты уничтожили окончательно свободу не только на воле, но и в тюрьме. Уничтожили столь ненавистный «политрежим», уничтожили вместе с последними политзаключенными, рассеянными по тюрьмам и лагерям.